Упадок религиозной свободы и возвращение влияния религии. Часть 1

Религиозный вопрос вновь на острие споров: общество расколото по множеству линий, а сам узор этих расколов далеко не всегда понятен. И это нечто совершенно новое в сравнении с тем, чем была религия для общества в период с 1945-го по 1979 год (до иранской революции), хотя до 1945 года мы увидим более схожее положение вещей.

До 1979 года религия если и не выпадала из поля зрения общества всецело, то, по крайней мере, не создавала новых противоречий. К религии относились как к чему-то очевидно благому, как к источнику мотивации и побуждений к добродетели. Веротерпимость была бесплатным приложением к господствовавшей идее свободы личности.

Все изменилось за недолгий срок.

Теперь религию воспринимают как нечто вредоносное, как источник опасных психологических и социальных инициатив. Предполагается (в чем есть противоречие), что, с одной стороны, религии следует содержаться где-то «в головах» людей, но при этом, с другой стороны, ей вряд ли удастся там и остаться. А публичное проявление религии — в одежде, в ритуале, в простом упоминании в «общегражданском» контексте — теперь может объявляться неприемлемым, пусть даже раньше оно никому не мешало и всех устраивало.

При этом религиозную идентичность отныне защищает закон. Высказывания о религии, ранее допустимые, теперь становятся поводом для выдвижения обвинений в злоупотреблении свободой слова, как это происходит в случае расистских или сексистских высказываний.

За пределами Запада такая правовая защита религии скатывается в антиплюрализм: законодательство охраняет «главную» национальную религию, к чему прилагается подавление (в необходимой степени) других верований и атеизма.

На этом фоне фанатики различных религий (более чем одной) возводят свою нетерпимость в более высокие, то есть в прямом смысле убийственные, степени. Это вызывает естественный отпор у секулярного общества — все громче звучат призывы ограничить свободу самовыражения и самоорганизации религиозных сообществ.

Внезапно оказалось, что мы больше не можем воспринимать религиозную терпимость (и терпимость к отсутствию религии) как данность. Лишь недавно она была для нас чем-то привычным, тем, что давно достигнуто цивилизацией. Мы рассматривали принципы свободы вероисповедания, наследие XVII и XVIII веков, как историческую основу для множества других наших свобод. И вдруг это важнейшее достижение человечества оказывается вновь под угрозой, почему? Разумеется, люди всегда готовы скатиться обратно во тьму — но не слишком ли это простое объяснение?

Ища ответ, не будем забывать о другой стороне дела: общественное влияние религии неумолимо растет — невзирая на попытки замолчать этот факт в медиа.

Подъем ислама, новая роль римско-католического христианства в посткоммунистических странах Европы, увеличение влияния православия в России, «религиозных правых» в США, харизматических христианских сект в Латинской Америке и Африке — все это видно невооруженным взглядом. Увеличивающееся влияние религии на образование и на политическую повестку (например, в Западной Европе) не столь заметно — но оно тоже набирает силу.

Религия расширила свое присутствие — притом что общество к ней менее толерантно. Это, пожалуй, вовсе не парадокс: чем чаще религия воспринимается как угроза, тем меньше к ней терпимости.

Влияние религии растет

Скорее, парадоксом является сочетание влияния религии с тем, что вовлеченность людей в религиозную практику по-прежнему сокращается, а религиозные ритуалы и смыслы продолжают уходить из повседневной жизни. В этом смысле секуляризация остается реальностью и не остановилась.

Этот парадокс исчезает вне Запада — в частях мира, где религиозная практика не отмирала. Ну, а на Западе тому есть два объяснения.

Первое связано с тем, что современный либерализм как бы отменил коллективные политические проекты. Да, у людей осталась общая цель и дальше укреплять всемогущество индивидуального выбора и суверенитет прав индивида. Квазирелигиозные секулярные идеологические проекты, такие как республиканизм, социализм или даже радикальный феминизм, которые пытались пересоздать общество, трактуя его как нечто единое, сошли на нет. На этом фоне все, что связано с религией, получает возможность становиться кодой подлинно общих, в прямом смысле слова публичных идейных проектов — пусть даже христианские церкви чаще ведут себя так, будто, как писал Пьер Мане, «христианство было Ветхим Заветом для Декларации прав человека».

Разумеется, религия вовсе не призвана подменять обычные секулярные идеологии: она с успехом способна и сама мутировать в идеологическом духе, украшая сакральным сиянием идеи правого и левого либерализма или заново расцветшего национализма.

Предполагалось, что универсализм прав человека уберет на задний план культурные и национальные идентичности (вместе с религиозной), но из этого ничего не вышло. Распределение выгод индивидуализма выглядит в современном мире непоправимо несправедливым, и национально-культурные идентичности вновь утверждают себя — причем не параллельно, а совместно с религией. Псевдонаучные имманентистские идеологические атавизмы («кровь и почва», «классовая борьба» и др.) больше не актуальны: мы наблюдаем что-то похожее на возрождение культурного национализма, а он не может не взывать к религиозному наследию (что и происходит во Франции, в России, в США). Если это еще не произошло в Британии, то только из-за господствующего в обществе нигилизма — но все еще впереди, от ксенофобского унижения чужих религий до поиска религиозного оправдания миссии собственной нации.

Совпадение возрождения религии и национализма, таким образом, неудивительно. Но вера может быть и ограничением для националистической идеологии: чувство личностного смысла, которым наделяет человека религиозный опыт, не даст индивиду так уж легко раствориться в человеческой массе, устремившейся к власти (а это обычная тенденция национализма).

Это приводит нас ко второй причине сегодняшнего религиозного ренессанса. Религии всегда были феноменами международными, глобальными — часто связанными с наднациональными империями. И вот, глобализация вновь готова стать подспорьем распространения религий. Не подчиненные напрямую странам и нациям религии становятся готовыми открытыми для присоединения транснациональными доменами общих целей, практик, устремлений и, разумеется, веры.

Новые технологии помогают людям воссоздавать близость, интимность — как противоядие обезличившей их современности. Благодаря новым коммуникациям и развитому транспорту, семья, сообщество, община вдруг получили шанс зажить обособленной, но осмысленной жизнью посреди мира, полного отчуждения и тревог.

Свобода вероисповедания исчезает

Религии возвращаются — благодаря опустошению политического поля и глобализации. Первый фактор действует напрямую, второй — диалектически (религия расцветает благодаря глобализму, ему же и противодействуя). Так как же возвращение религии в повестку дня соотносится с заметным сокращением религиозной свободы?

Важнее всего — сам факт этической дехристианизации Запада, процесса, который активно идет с 1960-х годов. До того для самих христиан, агностиков и даже атеистов христианство было некой не вызывающей беспокойства практикой, унаследованной от прошлого. Оно выжило, несмотря на упадок веры, оно пережило и острые дебаты XIX и XX веков о рабстве, правах женщин, разводе, возрасте сексуальной связи, тем более что эти вопросы разделили изнутри и сами религиозные сообщества — а порой представители христианский церквей были силой, активно поддерживающей те или иные эмансипационные идеи.

Но с тех пор христианское (традиционное, метафизическое) понимание таких вещей, как человеческая жизнь, смерть, тело, стало сдавать позиции секулярной критике.

И это имело два последствия: во-первых, публичное присутствие христианства в символическом пространстве, его проникновение в повседневность (звон колоколов, процессии, праздники) перестали казаться обществу чем-то невинным и безопасным. То же относится и к праву христиан на проповедь (на улице, на работе), к символам этой религии в одежде или в речи.

Во-вторых, право христиан действовать в таких областях, как сексуальность, гендер, рождение, смерть согласно своим традиционным законам, а по не новым нормам общества, стало восприниматься не только как особая претензия, но и как неизбежная угроза естественным и гражданским правам всех остальных.

Таким образом, если раньше религиозная свобода была для нас историческим источником всех свобод вообще, то теперь это какой-то частный случай свободы, ее ответвление. Раз либерализмом нам и так предоставлено право делать, думать и говорить то, что нам заблагорассудится, то зачем отдельно упоминать и религию, ведь у религии нет каких-либо особых привилегий? Разве религиозная свобода не была даже у Локка лишь частным случаем данной Богом свободы распоряжаться собой и тем, что нам принадлежит? Когда все «божественные основания» убраны, зачем вообще говорить о религии, ведь изначально мы говорили о Боге в контексте прав человека только для того, чтобы дать оправдание нашим индивидуальным свободам?!

Как пишет Уинифред Ф. Салливан, на практике современный закон — она пишет об Америке, но тут можно сделать обобщения — трактует религию как «то, что частное лицо считает своей религией». В таком случае, есть ли необходимость рассматривать свободу вероисповедания отдельно, вне свободы слова и самовыражения?

В примере, который рассматривает Салливан (право на использование религиозных символов на памятниках, устанавливаемых на общественном кладбище во Флориде), такой подход должен помочь религиозному выбору: выбор символов на надгробье есть частный выбор, пускай он совершается и в публичном месте, которым является данное кладбище. В ином случае от штата потребовалось бы принимать решение о юридических границах секулярной сферы, что автоматически стало бы и определением сферы религии. Но такое разрешение вопроса со стороны государства противоречит современному пониманию — «религия есть то, что считают таковой сами верующие».

Использование правового понятия «свободы самовыражения», без упоминания религии, включающее в себя даже безразличие к религии, кажется, идет на пользу как религиозной свободе, так и свободе критики религии. При этом законы против «оскорбления верующих», которые ограничивают свободу критики, конечно же, совершенно нелогичны и противоречат логике секулярного общества.

Но «чисто секулярный» подход, рассмотренный нами, не может не ограничить прерогативы религиозных сообществ и структур. Секулярный либерализм обеспечивает, до какого-то предела, права групп и коллективов, но в конечном итоге только права личности фундаментальны и имеют приоритет. Разве можно позволить религиозной общине ставить свои правила выше политических и, так сказать, естественных прав своих индивидуальных членов? Особенно когда последние сами готовы отвергать эти правила, невзирая на сопротивление собственной духовной иерархии?

Для светского мышления неясно, нужно ли отдельно выделять религию из множества других проявления человеческого самовыражения законодательно. Тем более неясно, как религиозные общины без такой привилегии смогут сохранить свою идентичность. Чистый, абстрактный секуляризм, не интересующийся содержанием тех или иных убеждений, но признающий лишь свободы и права, требует такого развития принципов толерантности, что существование традиционной религиозной общины как особой групповой идентичности просто исключается.

По этой причине Дэвид Сехат считает, что религиозные сообщества не имеют права добиваться одобрения демократическим путем светских законов, базирующихся на их собственных этических нормах. Фундаментом закона отныне не может быть утверждение моральных принципов: законы возникают только по утилитарным и формальным соображениям (хотя такое положение вещей многим все еще кажется «неправильным», противоречащим интуиции — например, в случае воровства или убийства).

В секулярном мире только данные естественных наук и статистика могут быть аргументом в общественной дискуссии — что часто противоречит непосредственному интуитивному опыту (и именно это обстоятельство теперь широко используют политические популисты). Если право на невмешательство в индивидуальную свободу абсолютно, а научно доказуемые факты — единственная истина, то для религии нет места даже внутри семьи, так как навязывание религиозных принципов будет подавлением индивидуальных прав ее членов.

Так традиционная религия оказывается несовместимой не только с дискурсом прав человека, но также и с псевдорелигиозным дискурсом сциентизма. Сциентизм же, вопреки научному методу, претендует на абсолютное знание. Утверждением того, что управление и манипулирование материальным миром есть единственная общая цель человечества, он заполняет вакуум секулярного мира.

Источник: Australian Broadcasting Corporation