Хороший Ницше

Кауфман В. Ницше: философ, психолог, антихристианин / Пер. с англ. В.А. Сухаревой. Предисловие А.В. Перцева, О.М. Фархитдиновой. – СПб.: Владимир Даль, 2016. – 655 с. – (Сер. «Мировая Ницшеана».)

Петербургское издательство «Владимир Даль» уже на протяжении полутора десятков лет (с 2002 года) осуществляет драгоценный издательский проект, год за годом выпуская очередные тома в серии «Мировая Ницшеана». Удивительным для наших местных, российских обстоятельств в данном случае является не только долговременность начинания, но и единство его замысла. Ведь не секрет, что многие из прекрасно задуманных и отлично издаваемых в первые годы книжных серий спустя несколько лет утрачивают свой первоначальный облик, «разбавляются» чуждыми исходному пониманию изданиями — собственно, перестают быть сериями, если не ограничиваться единством серийного оформления, а предполагать сохранение концепции, позволяющей, в свою очередь, читателю ориентироваться не на знание конкретных авторов и работ, но доверять выбору редактора: если он счел надлежащим выпустить в почтенной серии таковую работу, то, следовательно, она заслуживает моего читательского внимания, даже если я ранее ничего о ней не слышал или, например, о самом авторе узнаю лишь с обложки книги.

«Мировая Ницшеана», во многом, должно быть, благодаря своей старомодной неспешности, ориентированности не на число, а на качество книг, сумела за минувшие полтора десятилетия сохранить свой первоначальный облик, став избранной коллекцией как классических, так и современных работ о философии Ницше. За эти годы в ней вышли русские переводы трудов Карла Лёвита, Карла Ясперса, Мартина Хайдеггера, Фредерика Аппеля, переводы Ницше, выполненные Александром Перцевым, и оригинальное сочинение последнего, а в минувшем году издан перевод известной монографии Вальтера Кауфмана, выполненный по последнему прижизненному изданию (1974). Как название серии, так и подборка уже изданных авторов демонстрируют стремление не представить какой-либо определенный взгляд на Ницше, а познакомить с наиболее влиятельными и интересными интерпретациями философии Ницше [1] — и вместе с тем не погружать в хаос случайных голосов, делать слышимым лишь те высказывания, за которыми стоит серьезная, глубокая мысль.

Как мы уже отметили, появление в «Мировой Ницшеане» работы Вальтера Кауфмана глубоко не случайно, удивления заслуживает скорее иное: почему этой классической работе столь долго пришлось дожидаться русского перевода. Она интересна не только своим содержанием — последнее во многом известно и тем, кто не читал первоисточник, по многочисленным пересказам, сделанным со ссылками и без, — но и как историографический памятник. Появившаяся первым изданием в 1950 году книга Вальтера Кауфмана была направлена на то, чтобы очистить Ницше от традиционных интерпретаций — тех, что связывали его с европейскими правыми, нацизмом и т.д., расценивали как противника либеральных ценностей и демократического общества, автора афоризма «падающего подтолкни». Отсюда — два повторяющихся по тексту книги мотива:

— во-первых, полемика с «легендой о Ницше», сформировавшейся в законченном виде в работе Бертрама. Кауфман не считает нужным спорить с нацистскими и родственными им интерпретациями Ницше, ограничиваясь лишь немногими фразами в адрес Боймлера, не говоря уже о персонажах второго плана. Его критика направлена на самые истоки «легенды», делающей возможным подобные осуществленному Боймлером прочтения Ницше;

— во-вторых, постоянное обращение к расовой и в особенности антисемитской тематике. Кауфман вновь и вновь демонстрирует всю неправомерность как попыток зачислить Ницше в ряд борцов за «расовую чистоту», так и обвинения его в последнем. И если первое можно счесть за недобросовестность, то второе представляет собой пусть и добросовестное, но поверхностное заключение, готовность поверить первым и отдать им Ницше, что, на взгляд Кауфмана, — слишком щедрый дар. Ницше слишком велик, чтобы отказываться от него из-за политических воззрений, но он и не разделяет тех политических воззрений, в симпатии к которым его обвиняют. В первом случае перед нами был бы выбор, можем ли мы доверять, всерьез вслушиваться в философию, которая связана с подобным политическим выбором, но, утверждает Кауфман, собирая и детально анализируя все подобного рода высказывания Ницше, у нас нет необходимости задаваться этим вопросом: само обвинение беспочвенно. Ницше не только учил о «хорошем европейце», но и был им.

«Легенда о Ницше» подчеркивает его «противоречивость», «амбивалентность». Кауфман, напротив, стремится показать цельность и последовательность философии Ницше, помещая его в контекст немецкой философской мысли, демонстрируя преемственность или родство в первую очередь с Гегелем, но также и с Лейбницем, с Кантом и т.д. Философию Ницше, на взгляд Кауфмана, можно изложить вполне систематически. Разумеется, это не делает Ницше философом-систематиком, но литературный стиль не следует принимать за стиль мышления, а стиль мышления не стоит отождествлять с его итогами. Ницше не выстраивает целостной философской системы, он занят только теми проблемами, которые имеют для него первостепенную значимость и со спокойной совестью оставляет лакуны. Стремления к архитектоническому равновесию и симметрии он лишен, точнее, свободен от соблазна принимать завершенность изложения за полноту понимания. Однако если попытаться систематизировать его зрелую философию, то перед нами, уверяет Кауфман, окажется отнюдь не набор разрозненных утверждений и отменяющих друг друга предположений, а согласованное, по крайней мере в главных чертах, учение. Собственно, это и дает основание называть Ницше философом, а не литератором, чье творчество продуктивно для философских размышлений, как творчество целого ряда других писателей и поэтов.

В итоге в изложении Кауфмана Ницше становится очень странным автором — прекрасным стилистом, неспособным подобрать самые простые слова, адекватные своим идеям, — которые с легкостью находит за него автор, любителем сравнений, которые раз за разом оказываются неадекватными и которые надобно забыть, чтобы понять истинное содержание его работ, автором книг, смысл которых, без полного собрания сочинений и ознакомления в хронологической последовательности, не только ускользает, но меняется на обратный. Так что случись Ницше быть древним греком, от которого дошли даже не фрагменты, а лишь не самое полное собрание сочинений, — и мы были бы лишены возможности понять его, если бы вместе с его отдельными текстами спасительное время не сохранило бы работу его истолкователя, древнегреческого аналога нынешнего Кауфмана. Так, оказывается, «Ницше говорит о “войне” и о солдатах отнюдь не в буквальном смысле. То, о чем он говорит, — это поиск знаний […]» (с. 520). Остается лишь непонятным, зачем тогда тот же Ницше в качестве примеров выбирает Цезаря или Алкивиада, если речь идет исключительно о мирном занятии. Ницше «критикует не искреннее христианство, а христианство притворное — тех, кто, исповедуя христианство, остается в своих поступках нехристианином, а также тех, кто совершает христианские поступки только для видимости, но чьи помыслы и мотивы остаются нехристианскими» (с. 492). В заключение Кауфман полемизирует с тогдашней тенденцией перетолковывать континентальные философские тексты на аналитический лад, защищая в том числе и собственное профессиональное пространство (ведь он был много лет одним из основных в Америке проводников в немецкую и, в меньшей степени, французскую философскую мысль двух последних столетий):

«Если мы признаем новое и странное после того, как покажем, к собственному удовлетворению, что оно вовсе не новое и не странное, мы ничего не добьемся, мы только уничтожим все стимулы к изучению не-английских текстов» (с. 565).

Но в результате Кауфман создает своего Ницше — не взрывающего традицию, но ее продолжающего, даже там, где он этого не ведает, такого, которого можно если не впустить в хорошее общество — поскольку манеры его (литературные), увы, далеки от идеальных и даже общепринятых, — то во всяком случае вполне ввести в академический курс по истории философии, поместив в ряду предшественников и преемников. Он сопоставляется с Сократом — и в первом издании книга завершалась главой «Восхищение Ницше Сократом», название, которое в 4-м издании автору пришлось заменить на нейтральное: «Отношение Ницше к Сократу». Но суть дела от этого не изменилась: Сократ в глазах Кауфмана остается — и, надобно отметить, со значительными основаниями — образцом философа для Ницше. Образцом, впрочем, своеобразно препарированным: в нем больше почти нет той общности «декадентства», о которой вновь и вновь писал Ницше, — и этот Сократ, как и этот Ницше, вполне безопасны для полиса или государства: они говорят свои здравые мысли — далеко не всегда приемлемым образом, но после их смерти всегда найдется интерпретатор, который уберет резкости, сбавит тон, объяснит неприемлемое — и поместит их в череду «мыслителей человечества», где они уже никого не побеспокоят.

Примечание

↑1. К сожалению, по каким-то причинам за пределами серии остался вышедший в том же издательстве выполненный А. Шурбелевым перевод одной из наиболее известных книг, посвященных философии Ницше: Бертрам Э. Ницше. Опыт мифологии. СПб.: Владимир Даль, 2013. Остается надеяться, что во втором издании она станет частью этой серии, которая без нее явно неполна.