Збигнев Бжезинский (1928–2017)

Есть несколько имен американцев, — не так много, надо признать, за пределами Голливуда и поп-культуры, — которые знакомы любому россиянину. Имя Збигнева Бжезинского было известно каждому советскому человеку с детства, с тех самых 1970-х, когда советское телевидение ежедневно рассказывало нам о враге политики «разрядки», о «яром русофобе» и антисоветчике, виновном в том, что США снова перестали понимать Советский Союз. В сознании россиян Бжезинский так и остался олицетворением той Америки, которая не понимает и не хочет понимать Россию и чьей задачей остается сдерживание и подрыв российского влияния. Часто можно было услышать в этой связи и упоминание о польском происхождении Бжезинского, — в сочетании с представлениями о вековых польских обидах на Россию это звучало если не оправданием, то объяснением.

То, что в эти дни российские СМИ полны статей и некрологов о Збигневе Бжезинском, — последнее доказательство того, что ему довелось стать символом российских представлений об американской политике по отношению к нашей стране: человек, который уже много десятилетий не занимал государственных постов, оставался в глазах российской общественности главным выразителем мнения американского государства, символом «постоянной враждебности» США по отношению к России.

Как часто бывает, человек был сложнее, чем та единственная роль, с которой он вошел в российскую культуру.

Збигнев Казимеж Бжезинский родился в Варшаве 28 марта 1928 года в семье дипломата. В 1938 году Тадеуш Бжезинский получил назначение в Канаду, где и остался после начала Второй мировой войны. После ее окончания семья Бжезинских не захотела возвращаться в Польшу, освобожденную и оккупированную Красной армией.

Збигнев окончил Университет МакГилла в Монреале и поступил на программу PhD по политологии в Гарвард. Темой его магистерской диссертации были национальные отношения в Советском Союзе, а докторская была посвящена переходу от Октябрьской революции и ленинского этапа Советской России к государству Сталина. После защиты диссертации в 1953 году Бжезинский некоторое время преподавал в своей альма-матер, но постоянное профессорское место получил Генри Киссинджер, а Бжезинскому досталась позиция в Колумбийском университете в Нью-Йорке (гражданство США он приобрел только в 1958 году). В Колумбийском университете Бжезинский преподавал, в частности, Мадлен Олбрайт, которой позднее помогал делать первые шаги в Вашингтоне. Позднее он сам признавал, что работа в Нью-Йорке привлекала его большими возможностями для политического активизма, который мог бы дополнять его научные изыскания.

В своих первых работах Бжезинский опирался на концепцию тоталитаризма, главным примером которого он считал Советский Союз. Позднее он настаивал на нерушимости советского блока. Тем не менее, жизнь заставила Бжезинского отказаться от первой концепции и приложить руки к расколу между СССР и Китаем, на практике доказав ошибочность второй. Эти перемены стали первым доказательством умения Бжезинского переосмысливать свои подходы и отказываться от них при изменении ситуации.

После работы в избирательных кампаниях Кеннеди и Джонсона Бжезинский получил в 1966 году назначение в вашингтонский совет по политическому планированию. Поддержав на первых порах политику разрядки, он вскоре стал ее ярким критиком. Бжезинский зарекомендовал себя как жесткий противник сближения с СССР и каких бы то ни было компромиссов США с нашей страной, — его внешнеполитическая мысль была определена опасением советского доминирования в мире. Этим он противопоставил свое мнение политике президента Никсона и его влиятельного советника — и своего старого соперника — Генри Киссинджера.

В 1973 году миллиардер Дэвид Рокфеллер создал «Трехстороннюю комиссию» — форум для политических лидеров Северной Америки, Западной Европы и Японии, — Збигнев Бжезинский стал ее первым директором, а уже в следующем году пригласил участвовать в ее работе губернатора Джорджии Джимми Картера. Когда Картер в 1977 году стал президентом США, он назначил Збигнева Бжезинского своим советником по национальной безопасности (пост, на котором он сменил Генри Киссинджера).

Четыре года в администрации Картера стали вершиной политической карьеры Бжезинского. Они же характеризовались резким похолоданием в международных отношениях. Именно на это время пришлось свертывание политики разрядки в отношениях США с Советским Союзом, Иранская революция и захват в заложники персонала американского посольства в Тегеране, ввод советских войск в Афганистан и начало американской помощи моджахедам. Бжезинский оставил свой след в том, как именно развертывались эти события.

Бжезинский приложил усилия к замораживанию процесса разрядки, а также отказался от политики балансирования между СССР и Китаем, настояв вместо этого на использовании Китая как инструмента против Советского Союза (по словам советского посла в США Анатолия Добрынина, Бжезинский сравнивал такое использование с «использованием Кубы» СССР). После того, как Советский Союз ввел войска в Афганистан, Бжезинский стал ключевым сторонником идеи военной помощи афганским моджахедам. Цитируют, что он в те недели говорил президенту Картеру, что надо помочь Советскому Союзу получить свой собственный Вьетнам.

К этому времени репутация Бжезинского как не только антисоветчика, но и «русофоба» уже окончательно сформировалась. Советский посол в США Анатолий Добрынин вспоминал, как в последние дни перед выборами президента (которые Джимми Картер проиграл Рональду Рейгану) Бжезинский пытался уверить его, что в СССР к нему относятся несправедливо. «История действительно внесла немало сложностей в отношения между поляками и русскими, — признал советник Картера, — от этого трагического прошлого полностью не удалось еще избавиться. Возможно, подсознательно оно осталось и у него. Однако сознательно он убежден в другом».

Уйдя в отставку, Бжезинский продолжил преподавать и писать книги. Наиболее популярной (во всяком случае, в России) стала книга «Великая шахматная доска» — упражнение Бжезинского в геополитике. В России ее быстро перевели (как переводили и последующие книги Бжезинского), и для многих россиян она стала восприниматься как квинтэссенция американского видения мира, — в тот момент, когда в Вашингтоне правили бал уже совсем другие политики и другие подходы.

Бжезинский очень резко — негативно резко — отзывался о трех президентах, пришедших после Рейгана, двух Бушах и Билле Клинтоне, считая, что те упустили шанс, полученный Америкой у истории после распада Советского Союза. (Надо отметить, что некролог близкой к группе Клинтонов «Нью-Йорк Таймс» звучит очень критично по отношению к покойному).

Распад СССР и последующее развитие международных отношений, очевидно, уменьшили страх Бжезинского перед доминированием России. Напротив, чем дальше, тем больше он писал и говорил про свою уверенность в демократическом будущем нашей страны. В декабре 2012 года Бжезинский сформулировал эти идеи в своем выступлении, — мне довелось там присутствовать. Шел я с ожиданием услышать резкую критику современной России, — в то время в Вашингтоне в очередной раз набирала популярность идея о неизменной авторитарности нашей страны, о том, что Путин — лишь очередная форма этого вечного содержания, — и Бжезинский (казалось мне) должен был стать главным проповедником такой идеи.

Все оказалось наоборот. «Мой прогноз на длительный исторический период — оптимистический, потому что я уверен, что Россия меняется. Может быть, даже не вопреки Путину, а благодаря Путину. И после того как Путин уйдет со сцены, процесс перемен значительно ускорится, — сказал тогда ветеран американской политики. — Демократизация — одно из главных условий процветания России. И я думаю, это случится уже после Путина. Можете считать это историческим оптимизмом, но я уверен, что сближение России с Западом неизбежно, и в результате этого сближения Россия получит огромную пользу».

Образ Бжезинского в России, конечно же, был демонизирован. Он в самом деле был антисоветчиком, а возможно (хотя сам он это отрицал), и русофобом. Однако период его реальных полномочий в определении американской политики был ограничен коротким временем, а его взгляды значительно менялись.

С его уходом возникает впечатление, что в Вашингтоне закончилась эпоха политиков, имевших стратегическое видение отношений США с Россией. Современные коллеги Бжезинского пишут и говорят о тактических проблемах, а горизонт планирования двусторонних отношений выглядит весьма близким. Возможно, нам всем будет парадоксальным образом его не хватать.