Современная историческая наука

От редакции: Благодарим Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге за предоставленную возможность публикации фрагмента из книги историка Ивана Куриллы «История, или Прошлое в настоящем» (СПб., 2017).

Давайте теперь поговорим об исторической науке — насколько она страдает от бурных штормов в историческом сознании общества?

История как научная дисциплина испытывает перегрузки с разных сторон: состояние исторического сознания общества является внешним вызовом, в то время как накопившиеся проблемы внутри науки, ставящие под сомнение методологические основания дисциплины и ее институциональную структуру, представляют собой внутреннее давление.

 

Множественность субъектов («История в осколках»)

Уже в XIX веке история начала дробиться по предмету исследования: в дополнение к политической истории появилась история культуры, экономики, а позднее к ним добавились социальная история, история идей и множество направлений, изучающих различные аспекты прошлого.

Постепенно к этому делению историков добавилось размежевание по методам исследования прошлого: помимо традиционных методов работы с письменными архивными документами сформировалась, в частности, уже упоминавшиеся клиометрия [1] и устная история.

Наконец, самым неуправляемым процессом стало дробление истории по субъекту исторического вопрошания. Можно сказать, что процесс дробления истории подталкивает описанная выше политика идентичности. В России фрагментация истории по социальным и гендерным группам происходила медленнее, чем по этническим и региональным вариантам.

Вкупе с дроблением используемой историками методологии эта ситуация привела к фрагментации не только исторического сознания в целом, но и поля самой исторической науки, которая к концу века представляла собой, по выражению московского историка М. Бойцова (в нашумевшей в профессиональной среде в 1990-е годы статье), груду «осколков» [2]. Историки пришли к констатации невозможности единства не только исторического нарратива, но и исторической науки.

Читатель уже понял, конечно, что представление о возможности единственно верного исторического нарратива, единственно правильной и окончательной версии истории противоположно современному взгляду на суть истории. Часто можно услышать обращенные к историкам вопросы: ну, а как же было на самом деле, какова же правда? Ведь если один историк пишет о каком-то событии так, а другой — по-другому, то значит, кто-то из них ошибается? Могут ли они прийти к компромиссу и понять, как было «на самом деле»? Запрос на такой рассказ о прошлом в обществе существует (из таких ожиданий растет, наверное, и недавняя попытка популярного писателя Бориса Акунина стать «новым Карамзиным», и, в какой-то мере, споры о «едином учебнике» истории). Общество как бы требует от историков договориться, наконец, написать единый учебник, в котором будет изложена «вся правда».

В истории и впрямь есть такие проблемы, в понимании которых можно найти компромисс, но есть и такие, в которых это невозможно: это, как правило, история, рассказанная «разными голосами», связанная с идентичностью той или иной социальной группы. История авторитарного государства и история жертв какого-нибудь «великого поворота» вряд ли создадут когда-нибудь «компромиссный вариант». Анализ интересов государства поможет понять, почему принимались те или другие решения, и это будет логичное объяснение. Но его логика никак не «сбалансирует» историю тех людей, кто в результате этих решений потерял состояние, здоровье, а иногда жизнь, — и эта история тоже будет правдой о прошлом. Эти два взгляда на историю можно изложить в разных главах одного и того же учебника, но таких точек зрения гораздо больше, чем две: трудно бывает, например, примирить историю разных регионов в большой многонациональной стране. Более того, прошлое предоставляет историкам возможность создания множества нарративов, и носители разных систем ценностей (так же как разные социальные группы) могут написать собственный «учебник истории», в котором смогут описать историю с точки зрения национализма или интернационализма, государственничества или анархии, либерализма или традиционализма. Каждая из таких историй будет внутренне непротиворечива (хотя, вероятно, в каждом таком рассказе будет присутствовать умолчание о каких-то сторонах прошлого, важных для других авторов).

Единый и непротиворечивый рассказ об истории, объединяющий все точки зрения, создать, по-видимому, невозможно — и это одна из важнейших аксиом исторической науки. Если на «единстве истории» историки поставили крест уже довольно давно, то осознание имманентной противоречивости истории как текста — явление относительно новое. Оно связано с упомянутым выше исчезновением зазора между настоящим и недавним прошлым, с вмешательством памяти в процесс исторической рефлексии современного общества.

Перед современными историками встает проблема с этим множеством нарративов, множеством рассказов о прошлом, которые произведены разными социальными группами, разными регионами, идеологами и государствами. Некоторые из этих нарративов конфронтационны и в потенции несут в себе зародыш социальных конфликтов, но выбор между ними приходится делать не на основании их научности, а на основании этических принципов, тем самым устанавливая новую связь между историей и моралью. Одна из новейших задач исторической науки — работать на «швах» между этими нарративами. Современное представление об истории в целом похоже скорее не на некий единый поток, а на сшитое из разных лоскутов одеяло. Мы обречены жить одновременно с разными интерпретациями и уметь налаживать разговор об общем прошлом, сохраняя разногласия или, скорее, многоголосицу.

 

Исторические источники

Любой историк согласится с тезисом, сформулированным еще позитивистами, что опора на источники [3] — главная черта исторической науки. Это остается верным для современных историков в такой же степени, как это было для Ланглуа и Сеньобоса [4]. Именно методам поиска и обработки источников учат студентов на исторических факультетах. Однако за сто с небольшим лет содержание этого понятия изменилось, а основной профессиональной практике ученых-историков был брошен вызов [5].

Чтобы понять разницу в отношении к источникам исторической науки и предшествующей ей практики, надо напомнить, что то, что мы называем фальсификацией документов, было нередким явлением в Средние века и совершенно не осуждалось. Вся культура была выстроена на уважении к авторитету, и если авторитету приписывалось что-то, им не сказанное, но безусловно благое, то оснований подвергать это сомнению не было. Таким образом, главным критерием истинности документа было благо, которое этот документ обеспечивал.

Впервые доказавший подлог «правильного документа» Лоренцо Валла не решился опубликовать свое «Размышление о вымышленном и ложном дарении Константина» — работа увидела свет лишь спустя полвека после смерти автора, когда в Европе уже началась Реформация.

На протяжении нескольких веков историки вырабатывали все более тонкие способы определения истинности документа, его авторства, датировки, чтобы исключить использование фальшивок в своей работе.

«Прошлое», как мы выяснили, — проблематичное понятие, но тексты источников реальны, их можно буквально потрогать руками, перечитать, проверить логику предшественников. Вопросы, формулируемые историками, адресованы именно этим источникам. Первыми источниками были живые люди со своими рассказами, и этот вид источников (ограниченный временем и пространством) и по сей день важен при работе с недавней и современной историей: проекты «устной истории» XX века принесли весомые результаты.

Следующим видом источников стали официальные документы, остающиеся от повседневной деятельности разного рода бюрократии, включая законодательство и международные договоры, но также и многочисленные регистрационные бумаги. Леопольд фон Ранке предпочитал дипломатические документы из государственных архивов другим видам документов. Статистика — государственная и коммерческая — позволяет применять количественные методы в анализе прошлого. Личные воспоминания и мемуары традиционно привлекают читателей и так же традиционно считаются весьма недостоверными: мемуаристы по понятным причинам рассказывают нужную им версию событий. Тем не менее, при учете заинтересованности автора и после сравнения с другими источниками эти тексты могут многое дать для понимания событий, мотивов поведения и деталей прошлого. Материалы периодической печати с момента ее появления стали использоваться историками: никакой другой источник не позволяет так понять синхронность разных событий, от политики и экономики до культуры и локальных новостей, как страницы газет. Наконец, школа «Анналов» доказала, что источником для историка может стать любой объект, несущий на себе следы человеческого воздействия; не останутся в стороне сад или парк, разбитые по определенному плану, или выведенные человеком сорта растений и породы животных. Накопление значительных объемов информации и развитие математических методов ее обработки обещает большие прорывы в исследованиях прошлого с началом использования историками инструментов обработки Big Data.

Однако важно понимать, что сами по себе, до момента попадания в поле интереса историка, текст, информация или материальный объект источниками не являются. Только вопрос, заданный историком, делает их таковыми.

В последней трети ХХ века, однако, этой практике был брошен вызов. Постулировав недоступность прошлого, постмодернисты свели работу историков к преобразованию одних текстов в другие. И в этой ситуации вопрос об истинности того или иного текста отошел на второй план. Гораздо большее значение стало придаваться проблеме, какую роль текст играет в культуре и обществе. «Константинов дар» определял государственно-политические отношения в Европе на протяжении многих веков и был разоблачен лишь тогда, когда уже потерял свое реальное влияние. Так какая разница, был ли он фальшивкой?

Профессиональная практика историков вступила в противоречие и с инструментальным подходом к истории, распространяющемся в обществе: если за прошлым не признается самостоятельной ценности и прошлое должно работать на настоящее, то источники не важны. Показателен конфликт, разыгравшийся летом 2015 года между директором Государственного архива РФ Сергеем Мироненко, предъявившим документальные свидетельства сочиненности «подвига 28 панфиловцев» в битве за Москву 1941 года, и министром культуры РФ Владимиром Мединским, защитившим «правильный миф» от его проверки источниками.

«Любое историческое событие, завершившись, становится мифом — положительным или отрицательным. Это же можно отнести и к историческим личностям. Наши руководители госархивов должны вести свои исследования, но жизнь такова, что люди оперируют не архивными справками, а мифами. Справки могут эти мифы упрочить, разрушить, перевернуть с ног на голову. Ну, а общественное массовое сознание всегда оперирует мифами, в том числе и в отношении истории, поэтому относиться к этому нужно трепетно, бережно, осмотрительно» [6].
Владимир Мединский

По сути дела, политики не только высказывают свои претензии контролировать историю, но и отрицают право историков на экспертное суждение о прошлом, уравнивая профессиональное знание, основанное на документах, с «массовым сознанием», основанным на мифах. Конфликт архивиста с министром можно было бы отнести к курьезам, если бы он не укладывался в логику развития исторического сознания современного общества, приведшую к доминированию презентизма.

Так, расставшись с позитивизмом, мы вдруг оказались перед лицом нового средневековья, в котором «благая цель» оправдывает фальсификацию источников (или пристрастный их отбор).

 

Законы истории

В конце XIX века спор о научности истории сосредоточился на ее способности открыть законы человеческого развития. На протяжении XX века эволюционировало само понятие науки. Сегодня науку часто определяют как «область человеческой деятельности, направленную на выработку и систематизацию объективных знаний о действительности» или же как «описание с помощью понятий». В эти определения история, безусловно, вписывается. Помимо этого, в разных науках используется исторический метод или исторический подход к явлениям. Наконец, надо понимать, что это разговор о соотношении понятий, выработанных самой европейской цивилизацией, и эти понятия историчны, т.е. меняются со временем.

И все же — существуют ли исторические законы, «законы истории»? Если говорить о закономерностях развития общества, то этот вопрос надо, очевидно, переадресовать социологии, которая изучает законы развития человечества. Законы развития человеческих обществ, безусловно, существуют. Некоторые из них носят статистический характер, некоторые позволяют увидеть причинно-следственные связи в повторяющейся последовательности исторических событий. Именно такого рода законы чаще всего объявляются сторонниками статуса истории как «строгой науки» «законами истории».

Однако эти «законы истории» чаще всего разрабатывались («открывались») не историками, а учеными, занимавшимися смежными науками об обществе, — социологами и экономистами. Более того, многие исследователи выделяют отдельную область знания — макросоциологию и историческую социологию, которые считают «своими» классиками таких ученых, как Карл Маркс (экономист) и Макс Вебер (социолог), Иммануил Валлерстайн и Рэндалл Коллинз (макросоциологи), Перри Андерсон и даже Фернан Бродель (лишь последнего из списка историки также считают своим классиком). Кроме того, сами историки очень редко в своих трудах предлагают формулы законов истории или каким-то образом на такие законы ссылаются. Вместе с тем вопросы, поставленные в рамках макросоциологических, а также экономических, политологических, филологических и прочих общественно-научных и гуманитарных дисциплин, историки с большим удовольствием задают прошлому, перенося таким образом теории смежных наук на материал прошлого.

Проще говорить об исторических открытиях. Открытия в истории бывают двух типов: открытие новых источников, архивов, мемуаров либо постановка новой проблемы, вопроса, подхода, превращающих в источники то, что раньше источниками не считалось, либо позволяющих в старых источниках найти новое. Таким образом, открытием в истории может быть не только обнаруженная при раскопках берестяная грамота, но и по-новому поставленный исследовательский вопрос.

Остановимся на этом моменте немного подробнее. Со времен школы «Анналов» историки начинают свою работу с постановки исследовательского вопроса — это требование представляется сегодня общим для всех наук. В практике исторического исследования, однако, постоянно происходит многократное уточнение и переформулировка вопроса в процессе работы над ним.

Историк в соответствии с моделью герменевтического круга [7] постоянно уточняет свой исследовательский вопрос на основании данных, получаемых им из источников. Итоговая формулировка исследовательского вопроса историка становится формулой отношения настоящего к прошлому, установленной ученым. Получается, что исследовательский вопрос сам является не только отправной точкой, но и одним из важнейших результатов исследования.

Это описание хорошо иллюстрирует представление об истории как науке о взаимодействии современности с прошлым: правильно поставленный вопрос определяет «разность потенциалов», поддерживая напряжение и устанавливая связь между современностью и изучаемым периодом (в отличие от тех социальных наук, которые стремятся найти ответ именно на первоначально поставленный вопрос).

Примерами законов истории могут быть повторяющиеся закономерности использования прошлого в современных дебатах (отбор в прошлом сюжетов и проблем, помогающих в решении сегодняшних задач или в борьбе за групповое видение будущего; ограничения такого отбора, влияние научных трудов и публицистики на формирование исторического сознания общества), а также способы постановки задач и получения исторических знаний.

 

Примечания

↑1. Клиометрия — направление в исторической науке, опирающееся на систематическое применение количественных методов. Расцвет клиометрии пришелся на 1960–70-е годы. Опубликованная в 1974 году книга «Время на кресте: экономика американского негритянского рабства» Стэнли Энгермана и Роберта Фогеля (Fogel R.W., Engerman S.L. Time on the Cross: The Economics of American Negro Slavery. Boston; Toronto: Little, Brown, and Company, 1974) стала причиной ожесточенных споров (выводы об экономической эффективности рабства на юге США были восприняты частью критиков как оправдание рабовладения) и показала возможности клиометрии. В 1993 году один из авторов книги Роберт Фогель был удостоен Нобелевской премии по экономике, в том числе за это исследование.

↑2. Бойцов М.А. Вперед к Геродоту! // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Вып. 2. М.: РГГУ, 1999. С. 17–41.

↑3. Источники — это документы, данные языка и общественные институты, но также и материальные остатки, вещи и даже природа, в которую вмешивался человек (например, парки, водохранилища и т. п.), — то есть все то, на чем лежит отпечаток человеческой деятельности, исследование чего может помочь восстановить действия и мысли людей, формы общественного взаимодействия и другую социальную реальность прошлых эпох. Нелишне повторить, что источниками они становятся лишь в момент обращения к ним историка за информацией o прошлом.

↑4. Ланглуа Ш.-В., Сеньобос Ш. Введение в изучение истории. М.: ГПИБ, 2004.

↑5. В современной гуманитарной науке все чаще используют слово «тексты» для обозначения примерно того же понятия, но историки предпочитают говорить об «исторических источниках».

↑6. Памятники культурного наследия — стратегический приоритет России // Известия. 2016. 22 нояб.

↑7. Герменевтический круг описал Г.-Г. Гадамер: «Понять нечто можно лишь благодаря заранее имеющимся относительно него предположениям, а не когда оно предстоит нам как что-то абсолютно загадочное. То обстоятельство, что антиципации могут оказаться источником ошибок в толковании и что предрассудки, способствующие пониманию, могут вести и к непониманию, лишь указание на конечность такого существа, как человек, и проявление этой его конечности» (Гадамер Г.-Г. О круге понимания // Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991).

Источник: Курилла И.И. История, или Прошлое в настоящем. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2017. С. 135–147.