Жизнь вне политики
3 672 
Можно ли существовать вне политики? Этот вопрос задается и проговаривается в современных текстах практически постоянно, в большинстве своем с той единственной целью, дабы показать необходимую политичность любого существования, связать в кандалы понятие жизни и понятие политического. Аргументация в пользу такого прочтения может принимать различные формы, начиная от налоговых рассуждений молчаливого большинства, а заканчивая силовыми онтологиями в современном ренессансе идей Габриеля Тарда. Принимая в расчет все возможные риски и не пытаясь детально рассматривать каждую действительно ценную и хорошо проработанную аргументацию, я хочу все же показать, что существовать вне политики не только возможно, но и в какой-то мере спасительно.
Политическое неразрывно связано с виной и законом — концептами, определяющими практически все возможное содержание жизни через его формирование. Отношения власти, желания, подчинения или борьбы не могут найти своего выражения без работы закона, подкрепляемого лишь виновностью узаконенной сущности. Даже ускользающее желание, пришедшее на смену клейкой власти, не может существовать без того, чтобы нечто формировало порядок внешнего времени. В конце концов, закон, определяющий отношения с внешним опытом, не может найти себе иную опору, кроме самого себя. В законе находит свое отображение двойственное понятие судьбы (в русском языке это противопоставление между роком и судьбою) — и то и другое, даже в наилучшей, по мнению Георга Зиммеля, ситуации «трагедии судеб» [1], вынуждено опираться на установление устойчивых оснований существования. Несмотря на то что кажется на первый взгляд идеальным сплетением множественных напряжений, на деле явится лишь отлично вписанным в услужливо поданную форму содержанием. Гармония между природой и историей, которая, казалось бы, создается понятием судьбы, обращает внимание лишь на то, что выражает эти силы, оставляя их в состоянии отношения или борьбы, так как рама при всей ее способности ограничивать или наоборот разделять произведение скрывает собственную работу по созданию возможности выражения.
Выражение, в конечном счете, всегда политическое, подчиненное закону, пусть и закону формы. Стоит обратиться к «голой жизни» и ее отношению к мифической вине и божественному насилию. Вальтер Беньямин противопоставляет измерение вины [3] и спасения, где к первому относится «голая жизнь», претерпевающая в мифе, а ко второму — божественное освобождающее насилие над жизнью в целом. Если для мифа вина является элементом, обосновывающим вторжение закона и судьбы в мир человека, то после разрушения его божественным становится возможным молчаливое существование вне этого закона, вины и как следствие — течения внешнего времени. Молчаливое, но при этом безвинное, — это больше, чем та вина, что связывает голое тело с возможностью его убийства, но не принесения в жертву. Молчание здесь во многом тот элемент, что поможет показать те грани существования, которые делают возможным покинуть рамки закона. Молчание нельзя выразить: оно не действует в той плоскости, где существует «голое тело», оно связано с ним, но при этом не схватываемое им. Это не молчание виновного, свидетельствующего против самого себя перед лицом правосудия, но молчание актера [3] — уже спасенного и лишь играющего роль самого себя, как в стоическом театре. Роль в своем воплощении может иметь любое содержание, включаться в любые формы, однако для молчащего она уже не имеет значения. Скорее, это ситуация наблюдения, отдаленного смотрения за происходящим, но при этом не затронутого обоснованностью собственной позиции. Наблюдения, позицию которого, как и дистанцию, можно изменить, потому что оно делает безразличным не содержание, но саму форму процесса. Плоскость не определяется рамой и не является выразимой, пусть даже выражение будет тем содержанием, что наполняет полотно. Беньямин пишет, что спасения лишены подвергнутые забвению. Однако это не забвение актуального содержание, но забвение наблюдения за необоснованностью того порядка, что формирует его линии [4].
Следуя за «голой жизнью» и обратившись к Джорджо Агамбену, можно найти важное место в эссе «Нагота» [5], где отношение между красотой и телом проявляется в форме покрова, скрывающего нечто внутри, не определяющего, однако и не отпускающего содержимое. «Голая жизнь» является лишь частью отношения между жизнью вообще и выразимым телом. Последнее соотносится с чем-то большим, дает возможность для узнавания собственных изгибов на чем-то внешнем, но не более того. Таким образом, время лишается своего законного течения, опираясь лишь на неустойчивую возможность отстраненного наблюдения, сохранения дистанции и узнавания. Связь между мессианическими воззрениями апостола Павла и работами Беньямина [6], раскрытая Агамбеном, позволяет лучше объяснить тот концепт тайной красоты, что существует лишь как нечто узнаваемое, а значит — возможное, но не определяемое в отношении.
Этот странный способ существования чем-то подобен фланеру, наблюдающему за толпой.
С другой стороны, мы имеем диктат ценности жизни. Средства по установлению права на нее, защиты, постоянные набеги стремления к безопасности и сохранению направлены только на тело. Собственная «голая жизнь» делается политической, узаконивается; из этого отношения исключается необходимый компонент, позволяющий ему покинуть сферу мифической вины. Современный мыслитель Джон Ло, предлагая барокко как метод для социальных исследований, подчеркивает одну из его интуиций — отсутствие уверенности в том, находитесь ли вы внутри картины или безучастно наблюдаете со стороны. Возможно, в этом кризис барочных героев, наделяющих собственное существование виной, но не находящих ее подтверждения. Это подтверждение нам заботливо подает современная теория, не только называя соучастниками любых событий, но вынуждая относиться к «голой жизни» как к чему-то ценному и должному, а поэтому виновному. Тело теперь нечто, что имеет устойчивое значение, то, от чего нельзя отказаться, что необходимо и крайне важно поддерживать. Подобная ситуация совершенно не нова: еще вышеупомянутый Георг Зиммель осуждал тех, кто встает выше судьбы, отказываясь от содержаний в пользу настойчивости собственного характера. В каком-то смысле, она свидетельствует о необходимости переосмысления подходов к защите жизни и сопротивлению власти. Говоря о том, что можно жить вне политики и найти в этом спасение, я не говорю о соглашательстве или коллаборации с властью путем отказа от вовлеченности и передачи управления в руки тех, кто в этом разбирается, но о возможности бегства от него.
Примечания
Комментарии