Антибиография: буржуазный взгляд на Флобера

Рецензия на книгу: Фоконье Б. Флобер / Пер. с фр. Л. Чечет. – М.: Молодая гвардия; Палимпсест, 2015. – 297 с.

Когда-то Флобер составлял «Лексикон прописных истин» для того, чтобы сбитые с толку буржуа, читая эти определения, не знали, как реагировать: мол, это серьезно или ирония? В итоге Флобер мечтал о том, чтобы эта книга разошлась настолько, чтобы никто больше не смел произносить ни одной фразы, которая там была бы написана. В идеале это была своего рода антикнига: необходимо выписать все, чему следует никогда не звучать. Сегодня (да и не только сегодня) хочется отметить, что в этой идее Флобера заключался неискоренимый оптимизм, ведь какой-то шанс самосознания для буржуа в ней еще теплился. Однако представим себе, что существует некий буржуа, который прочитал «Лексикон» всерьез, согласился с тем, о чем он и так думал (то есть с предельной банальщиной, которую Флобер намеренно коллекционировал и облекал в лаконичные формулировки долгие годы), обрадовался тем определениям, которых прежде не знал, — и решил в благодарность написать о Флобере книгу. Идея для очередного романа о глупости, за которую даже бы не взялся Флобер, воплотилась в реальности. Бернар Фоконье, с убеждениями, которые высмеивал в своих книгах и письмах Флобер, написал книгу о Флобере. Рекомендуется ее читать только ради подтверждения этой установки. Пусть она послужит единственной интригой, могущей оживить эту книгу, поскольку сама себя эта книга оживить не в силах. Если, конечно, читатель знаком с Флобером. Если нет, то после прочтения сей биографии (монографии? мастурграфии — более точно) никто с Флобером знакомиться уже не захочет: испытав облегчающее ощущение, что похлопал по плечу и подергал за ус почему-то считающегося великим писателя, читатель отправится восвояси. Автор «Флобера» настолько не Флобер, что иногда кажется, будто Фоконье просто-напросто заключил пари с кем-либо из флобероведов: «а я возьму — и напишу». Взял — и написал.

Поэтому не стоит удивляться тому, что самое лучшее из присутствующего в книге — это цитаты из писем Флобера. Но тут следует обратить внимание на один потрясающий факт. Если судить по сноскам и приводимой в конце библиографии, то Флобер никогда не издавался на русский язык. То есть не было ни пятитомника (издательство «Правда», 1956), ни двухтомника писем и статей («Художественная литература», 1984), ни двух замечательных книг издательства «Текст» («Первое “Воспитание чувств”», 2005; «Мемуары безумца», 2009), ни даже странной подборки писем, озаглавленной «Вербена и мускус» («Леонардо», 2012), содержащей все же те письма, которые не вошли ни в пятый том собрания, ни в двухтомник. Не было и уникального по красоте издания «Легенды о Святом Юлиане Милостивом» («Прогресс-Плеяда», 2007) — с тремя переводами и репринтом французского оригинала. И не было переведено на русский также упоминаемого Фоконье (с уважением) документального романа Джулиана Барнса «Попугай Флобера» («Эксмо», 2012). В конце концов, любимый и даже назойливо цитируемый автором — как истина в последней инстанции — Сартр с его «Идиотом в семье» (что, кстати, значительно характеризует автора) тоже будто бы не издавался в России «Алетейей» в 1998 году. Впрочем, все это пока не характеризует Фоконье, поскольку является лишь свидетельством лени переводчика, небрежности редакторов и спешки издательства. Обладающий русскими книгами Флобера (и о Флобере) с досадой обнаружит, что в данном издании эти книги (вместе с трудами порой замечательных переводчиков) попросту не существовали.

Мне давно не приходилось писать рецензии, поскольку полагаю важным говорить только на тему хороших книг (о плохих говорить легче, а потому скучно), однако теперь все же не могу промолчать — из моего пиетета к Флоберу, а также из уважения ко всем тем людям (в первую очередь, переводчикам), которые Флобером занимались. Эта книга вовсе не заслуживала бы внимания, если бы не старая привычка доверия издательству «Молодая гвардия», а конкретнее — его серии «ЖЗЛ». Я от многих в последние годы слышал, да и сам пару раз (к сожалению) убеждался, что эта серия утратила свои приоритеты. Если прежде ей удавалось сочетать фундаментальные сведения с задачами элементарного просвещения, то теперь, подстраиваясь, видимо, под «таблоидные» издания, оно готово публиковать фактически что угодно. Сразу скажу (поскольку не об издательстве речь), что последнее из интересующих меня изданий было посвящено Хайдеггеру за авторством Рюдигера Сафрански, и книга эта, несмотря на то что Сафрански также «специализируется» на биографиях (а не на Хайдеггере), была выполнена — как в части перевода, так и в части сопроводительного инструментария — просто великолепно.

Теперь, сказав пару слов об издательстве, скажу пару слов об авторе. На русском языке работы у него (в том же «ЖЗЛ») выходили и прежде — в 2011-м «Сезанн» и в 2014-м «Бетховен». Этих книг я не читал (и читать теперь уже никогда не буду), поскольку более-менее разбираюсь во флобероведении, чтобы понять, какую приблизительно поделку написал этот автор в бетховеноведении (в котором я не разбираюсь). Однако там другие переводчики, и ситуация, может быть, поэтому лучше. Сразу скажу, что моя интуиция, будто Фоконье просто-напросто пишет свои книги, раскрыв перед собою «Википедию», уже после прочтения «Флобера» подтвердилась буквально в одном из отзывов по поводу «Бетховена». Но даже не это самое страшное. Мало ли кто что почитает для себя достаточным? Однако речь идет о Флобере, мастере стиля — а вот тут уже возникает, как говорится, когнитивный диссонанс.

Прежде чем приступить к нескольким пунктам, вскрывающим данный диссонанс, еще пару слов о переводчике — Людмиле Чечет. Буквально пару слов, поскольку ничего о ней не знаю, кроме того, что она переводила еще из «ЖЗЛ» «Дебюсси» и «Марию Каллас» (других авторов), да еще пару книг (как показывают интернет-магазины) достаточно популярного содержания. Конечно, я не владею французским языком настолько, чтобы сразу же погружаться в «оригинальный текст» Фоконье (благо, он этого в любом случае не заслуживает), но даже мне хватает понимания, что, каким бы ни был Фоконье (и кем бы он ни был), он просто-напросто не может допускать таких несуразиц, вроде «Флобер знает Лору с самого детства. Он не раз с ней играл в одни и те же игры» (с. 218 — так и не смог, вертя эту фразу на русском, угадать возможный оригинал). В целом, в тексте чрезвычайно много повторений, доходящих до абсурдной и непродуктивной (в данном случае) тавтологии. К тому же перед нами весьма ограниченный словарный запас, пополняющийся лишь из цитирования писем Флобера.

Теперь об авторской манере. Текст изобилует многоточиями в том самом смысле, в каком графоманы оставляют их в своих стихах (мол, читатель сам понимает…), в духе «Если бы Флобер только знал…». Последнее, кстати, часто относится к тем записям, которые делают о Флобере братья Жиль и Эдмон Гонкуры, а затем, после смерти брата, один Эдмон. К слову, «Дневники» братьев Гонкур, если судить по данному изданию, — это единственное, что было переведено на русский язык. Пару слов об отношении к Гонкурам. Фоконье почему-то решил, что они «сплетники» (возможно, это и так) и непременно относятся к Флоберу со злобой и ненавистью. Совершенно не разобравшийся в полных иронии и игры отношениях флоберовских друзей (которые могли называть себя — и называли — самым непристойным образом, при этом сохраняя пиетет и уважение друг к другу), Фоконье высматривает (якобы) обидные Флоберу слова (если бы Флобер их прочитал…) в гонкуровских «Дневниках». Допустить, что друзья (включая Золя и Доде) просто дурачились, он — почему-то — не может. Кстати, Фоконье предельно серьезен в принципе и потому чрезвычайно наивен (все же не того персонажа он избрал для заработка).

Так же, как графоманы ставят многоточия после слова «любовь» или «смерть», полагая их единственно важными вещами на свете (настолько, что после их произнесения просто должно перехватывать дыхание), так и наш автор, ставя многоточия, чрезвычайно интересуется любовными похождениями Флобера (определенно, он избрал не того персонажа), а также всеми сплетнями, которые касаются постельных дел и их последствий, включая совершенно не к месту разворачиваемый вопрос: мог ли Ги де Мопассан быть сыном Флобера (с. 219–220; вывод автора: нет, не мог, зато он — духовный отец Ги). Почему-то его очень заботят мысли, похождения и психология Луизы Коле (он даже перечисляет ее реальных и лишь подозреваемых любовников). Хорошо, если бы это имело отношение к Флоберу, однако отношения к Флоберу это не имеет.

Вообще, всякий раз, когда автор заводит какую-то интересную тему и кажется, что, наконец-то, сейчас последует какое-то исследование, вывод или хотя бы мало-мальски авторская мысль, абзац заканчивается — и начинается следующий. Каждый следующий абзац в этой книге не ведает о том, что творили предыдущие. Не верите? Полистайте ее на предмет переходов. Эта манера напоминает речь весьма нетрезвых людей, которые потихоньку засыпают, а затем, резко встрепенувшись, кричат (чтобы разбудить собутыльников и себя): «Кстати, а что же наш Гюстав? — и, склоняя голову все ниже, уже тихо продолжают: — А Гюстав все пишет…»

Подобно пунктику о любовных связях (я чуть ниже предположу, чем он вызван), у Фоконье имеются политические пристрастия, с меркой которых он подходит к Флоберу. Вместо того чтобы понять своего персонажа, он часто осуждает его взгляды, будто они встретились на избирательном участке — за пару дней до избрания Франсуа Олланда Президентом Пятой республики (книга издана «Галлимаром» в 2012 году — когда власть переходила от Саркози к Олланду). Судя по всему, автор симпатизирует воображаемой им Коммуне и социалистам: «С некоторым сожалением нам придется поведать о том, как реагировал писатель на революционные события в Париже. Его поведение не делает ему чести, и это самое меньшее, что можно сказать» (с. 197).

Он постоянно делает лишь поясняющие оговорки, вроде: «Напомним читателям, что в ΧΙΧ веке слово “либеральный” обозначало в прямом смысле защиту всех свобод. Не то, что в наши дни, когда мы воспринимаем его в искаженной форме, подразумевающей свободу лисицы в курятнике» (с. 130–131). Отдельного упоминания заслуживает германофобия (и, местами, нотки антисемитизма) Фоконье, свидетельства которой пусть с удовольствием отыщут читатели (хоть от чего-то следует получить удовольствие, читая эту книгу). Германофобия тем более удивительная, что Фоконье еще автор книги о «Бетховене». Предполагаю, что там у него абсолютно искренне может развиться франкофобия.

В целом книга изобилует наивными суждениями автора настолько, что порою кажется, будто ты присутствуешь при просмотре сложного фильма в окружении глуповатых людей — и вынужден слушать их суждения по ходу самого просмотра. Мы мало что узнаем о Флобере (из того, что не выпало бы в любом поисковике на первой же странице), зато мы много узнаем об авторе — благодаря его странным суждениям, которые можно оставить без комментариев. Например, такому: «И как признак душевного нездоровья, писатель спит по 10–12 часов в сутки» (с. 236). Или такому: «Где он нашел деньги, чтобы вернуться в Париж и возобновить воскресные приемы? Тайна, окутанная мраком. В этом и состоит скромное обаяние буржуазии» (с. 250). А вот тут уже можно прокомментировать: «Его преследуют мысли о смерти, потому что он знает, что не блещет здоровьем. У него подвижная психика, готовая в любой момент привести его к депрессии» (с. 214). Может, автор имел в виду «неуравновешенная»? Или это проблема переводчика? Или оба хороши? Но это еще полбеды. Ведь здесь же выявляется странная логика автора (который, как ни странно, любит Сартра): о смерти люди задумываются лишь во время болезни. Вот таким образом Флобер (и все мыслящие люди в принципе) уподобляется бессловесному скоту, который, ведомый инстинктом, направляется умирать за дальний сарай.

Автора интересуют вещи, на которые сам Флобер дал твердые ответы (и можно было бы своему персонажу хотя бы раз довериться). Например, глава о «Госпоже Бовари» называется «Прототип главной героини романа» и начинается с таких вот вопросов: «Кто прототип главной героини романа? Луиза Коле или Эмма Бовари?», на которые автор тут же сам и отвечает: «Без всякого сомнения, и та и другая» (с. 113). Когда автор задает подобный вопрос, он даже не задумывается о том, что значит быть «прототипом» произведения, тем более, для такого автора, как Флобер, который — по выходе романа из печати — много иронизировал на тему поиска его читательницами прототипа. Почему Фоконье опускает прямые указания своего персонажа и задается вопросом, который интересен разве что журналистам и первоклассникам? Как говорится, «тайна, окутанная мраком» в таком вот «тайном обаянии буржуазии».

Однако, чтобы завершить разговор об этой книге, пора подводить итоги. Их будет два. Во-первых, почему любовное, политическое и вообще все ненавидимое Флобером буржуазное вызывает такой интерес автора, что на столь важные для Флобера проблемы творчества и письма, искусства и литературы у него вовсе не остается времени? Ответ напрашивается сам собой: потому что сам Фоконье вообще этими проблемами не озабочен нисколько. Он их попросту не понимает (в противном случае развернул бы их на таком благодатном персонаже). Как писать? — это не проблема для Фоконье. Свидетельством беспроблемности пусть да послужит сама эта книга.

Автор не понимает и лишь иногда дивится проблеме стиля, над которой бился Флобер, и тут у Фоконье вновь пышно расцветают многоточия. Возьму лишь один пример. Как известно, Флобер работает над «Госпожой Бовари» и «Саламбо» по пять лет. Нашего автора это чрезвычайно поражает. «Целых пять лет!» — изумляется он, ведь сам явно пишет быстрее. Писательская концепция автора — коммерция. Как можно работать над книгой, если она не приносит денег? — автор не может ответить на этот вопрос. Поэтому он не понимает, «как можно положить такую книгу (“Госпожу Бовари”) в ящик стола, словно неотправленное письмо?» (с. 128). Никак — и это лишь потому, что Фоконье знает о том, что книга была напечатана. А то, что ни «Бувар и Пекюше» (хотя бы первые, готовые главы), ни первое «Воспитание чувств», ни первые два «Искушения святого Антония», ни «Путешествие на Восток» не были напечатаны при жизни Флобера, аргументом не служит.

Согласно Фоконье, книга пишется для печати (и, видимо, прибыли, известности и много чего еще). Фоконье по-свойски рассуждает: «Пусть лучше завидуют, чем жалеют. Всегда в интересах автора преувеличить сумму гонорара. Это поддерживает его репутацию» (с. 161). Никакого «Искусства», которым грезил Флобер, в мыслях Фоконье нет. Зато несколько раз он сетует, что Флобер «продешевил» за «Госпожу Бовари», получив всего лишь две тысячи франков (Фоконье постоянно считает деньги, переводя их на нынешний курс евро). Кстати, о «Мадам Бовари»: «Эта великая и ужасная книга вызвала скандал и напугала буржуазное общество. Стоит ли этому удивляться, если и в наши дни она остается горячей штучкой, написанной потрясающим по красоте языком» (с. 114). Вот как — горячая штучка. И ни слова о том, почему эта штучка жжется или, если уж сохранять подразумеваемую стилистику, жжот.

Вот еще мнение нашего автора о Флобере, которое не стоит комментировать, поскольку, говоря гегелевским языком, оно само себя снимает: «Нельзя сказать, что как писатель он был наделен слишком богатым воображением. Выражаясь литературным языком, он был чувственным, восприимчивым к визуальным эффектам романистом» (с. 143). Спасибо, что хотя бы литературным языком. И еще: «Флобер не был бы Флобером, если бы отказался от частичного затворничества на время работы над литературным произведением» (с. 152). Так и видится: «Бетховен не был бы Бетховеном, если бы не оглох и не написал при этом свою “Девятую”». Как говорится в «Антиформалистическом райке» Шостаковича, «какой анализ, какая глубина!»

Фоконье предполагает, что те, кому не хватает ренты (как Золя или Луи Буйе), обречены бросить литературное поприще или заниматься (по словам Флобера) «литературной проституцией». Читаем у Фоконье: «И все же нельзя не согласиться с мнением Сартра, согласно которому Флобер был обязан своим “ювелирным мастерством”, отшельническим образом жизни, высочайшей требовательностью к художественному произведению тому, что по крайней мере в тот момент ему не надо было думать о завтрашнем дне. Благодаря своему статусу рантье он был освобожден от повседневных забот о хлебе насущном и оставался до седых волос большим избалованным ребенком» (с. 119). Эта мысль, согласно которой люди могут позволить себе мыслить только потому, что у них есть рабы, стара, как наследие Маркса. Если уж Фоконье так любит Сартра, то почему бы ему не вспомнить, как в работе «Против метода» (кажется) Сартр пишет что-то вроде: «если Флобер и был буржуа, то не каждый буржуа был Флобером»?

К тому же, по этому поводу у меня к Фоконье (раз уж он в своей книге как-то ставит в одни ряд несопоставимых Джойса, Пруста и Кафку) имеется простой вопрос: как тогда мог получиться писатель Кафка, работающий страховым агентом? Я беру только ближайший пример, не упоминая десятки других, самых известных — не только мне, но и читателю (но только не автору «Флобера»). В свойственной Фоконье наивности (в плохом смысле слова) он берется рассуждать: «Он (Флобер) вовсе не стремится к тому, чтобы опубликовать его (роман “Госпожу Бовари”), считая это делом второстепенным, а хочет работать для себя, что называется, для души. Остается узнать, можно ли на самом деле сочинять что-либо для себя, кроме списка покупок и поручений, либо вести личный дневник в романтической юности» (с. 117–118).

Полагаю, что последняя цитата исчерпывает отношение Бернара Фоконье к литературному творчеству полностью. Первый итог: для автора книги «Флобер» не существует проблем литературного творчества, поэтому он останавливается на чем угодно, кроме главного (вот и объяснение интереса к сплетням). О литературном творчестве он не говорит, а его книга служит прямой демонстрацией полного отсутствия подобного вдумчивого вопрошания. Если бы речь шла не о Гюставе Флобере, это обстоятельство можно было бы (не без огорчения) и проигнорировать.

Во-вторых, перед нами биография, в которой не соблюдено ни одного правила этого жанра. Конечно, основные вехи жизни Флобера в ней узнаются (и тогда можно вздохнуть с облегчением), но даже и тут бывают забавные ситуации. Например, в главах про «Бовари» и «Саламбо» — из-за того что абзацы не ведают друг о друге — Флобер то уже завершил работу над книгой, то только приступил к ней, а то и продолжает работать после завершения. Если читатель ожидает погружения в какой-то исторический контекст, то он его не дождется. Не то что о политических реалиях (кроме странных современных и неуместных пристрастий), но даже об известных всем друзьях Флобера — ничего. Раз — и из ниоткуда (поскольку абзацы не ведают друг о друге) выплывает Тургенев. Два — и впервые упоминается, будто старый знакомый, Альфонс Доде. Ни слова о том, кто они, зачем и почему. Полагаю, что у Фоконье не надо этого спрашивать, иначе он напишет в серию «ЖЗЛ» еще и про них.

Флобер висит в воздухе, иногда к нему пристают всякие Луизы и Жюльетты, наплывают из ниоткуда друзья (и тут же уплывают обратно) — и все в подобном духе. Итак, говоря уже не о Флобере, а о жанре биографии, можно констатировать и тут такой же полный провал. Закончить хотелось бы на одной оптимистической ноте. В лучшей традиции беспамятства своих абзацев, Фоконье заканчивает один из них и начинает следующий таким вот образом:

«[…] Леви делает широкий жест и от своих щедрот выплачивает автору премию в 500 франков. Иногда встречаются нищие писатели, но бедный издатель — это большая редкость.

И все же, что бы там ни было, к Гюставу приходит слава […]» (с. 139).

Вот в этом «что бы там ни было» заключено все, что вы хотели знать о Флобере, но не стоило спрашивать у Фоконье. К счастью, Флобер прожил свою жизнь не благодаря биографам. Жаль только, что некоторые люди бездарно приобщаются к тому, что Флобер свою жизнь — вопреки им и им подобным — прожил.

Да, еще: в книге замечательная подборка фотографий. Качественные фотовставки, что и говорить.