«Эмиграции» не существует

Одна из профессиональных и жизненных обязанностей интеллектуалов — это мыслительная гигиена, и ради нее я бы предложил последовательно придерживаться такого принципа: «эмиграции» не существует.

Эмиграция в прежнем значении этого слова теперь невозможна технически. Вне зависимости от намерений самих «эмигрирующих», физическое перемещение в пространстве оказывает исчезающе слабое влияние на участие в интеллектуальной жизни.

В России почему-то до сих пор очень важно знать, где физически находится тот или иной писатель, философ, историк, в общем, публичный интеллектуал, когда он или она позволяет себе смелость нечто высказать. Сведения о том, пишет ли некто из Москвы, Екатеринбурга, Праги или Вашингтона, как будто придают вес сказанному или же, намного чаще, наоборот. Сказанное или написанное «там» считается несостоятельным.

Государственная граница по-прежнему остается границей — тем, что ограничивает возможности понимания, суждения, знания.

И кажется (это только кажется мне?), что только в России удивительная фраза «не нравится здесь — уезжай!» воспринимается не как глупая и грубая одновременно, а как осмысленный способ закончить очередной разговор о том, как нам обустроить Россию.

Почему-то необходимо локализовать собеседника. Особенно странное впечатление это стремление производит в социальных сетях, где пишущие нечто иногда и сами не могут определить, откуда они это делают. Иногда для локализации места высказывания ссылаются на реальное или приписываемое другому гражданство. Теперь эта ссылка заменила упоминание национальности, приобретшее со временем чересчур явный подсмысл вульгарного антисемитизма.

«Почему-то», пишу я, хотя ответы на вопрос «почему» тут же напрашиваются сами.

Потому что был железный занавес. Потому что еще исторически недавно если уезжали, то навсегда. Потому что существовала высылка из страны и/или лишение гражданства. Потому что доступ к изданной за границей литературе был привилегией, а знание языка, на котором она написана, — основой для большой профессиональной гордости. Потому что есть такая культурная традиция — противопоставлять происходящее «здесь» происходящему на обобщенном Западе, и другая культурная традиция — полагать находящихся «там» либо действительными, либо потенциальными агентами этого Запада (если не «нашими» агентами). В общем, потому что привычка жизни внутри государственной границы, предстающей Периметром, так быстро не проходит.

Но теперь все это неважно для наших текущих обсуждений и разногласий. Просто неважно. Чтобы лучше слушать и понимать другого, — если хочется лучше понимать — лучше волевым усилием запретить себе такую локализацию другого.

Иначе говоря, в любых доводах «за» или «против» чьей-либо позиции ссылки на чье-либо физическое местонахождении столь же неуместны, как ссылки на этничность или национальность, возраст и физическую комплекцию. Очень важно, чтобы старый убойный аргумент «не нравится — уезжайте!» был лишен его разрушительной для любых обсуждений силы.

Да, «эмиграция» случается. Она подразумевает невозможность произвольного физического возвращения в ближайшей исторической перспективе. В 1990-е в Россию приезжали те, кто и думать об этом не мог, покидая страну за сколько-то лет до того; и это важный урок для всех. При этом личные обстоятельства эмигрантов, в том числе уровень насилия и угрозы насилия, с которым им пришлось иметь дело перед покиданием Родины, могут быть существенным фактором их общественного воображения. А могут и не быть ими. Перед глазами у нас примеры и той и другой возможности.

Возможность присутствия в общественном пространстве России «в режиме реального времени», впервые в истории полностью отделившаяся от возможности физически быть локализованным на территории России, полностью изменила содержание эмиграции. Впервые в истории эмиграция стала исключительно частным делом эмигранта. Ее переосмыслением стоило бы заняться. До сих пор ведь идея «эмиграции» во многом остается позднесоветской традицией жизни в закрытой стране, хотя теперь она сравнительно открыта. Это можно увидеть по периодически возникающим спорам об «утечке мозгов».

Конечно, таким переосмыслением «эмиграции» вынуждены заниматься те, кто сохраняет включенность в общественные процессы, физически находясь вне территории Российской Федерации. Приходит осознание: невозможность телесного присутствия в месте важных событий лишает возможности ответственного, рискованного действия и поэтому ограничивает в возможности ответственной речи. Многое нельзя сказать, ко многому нельзя призвать «извне». И кое-что можно разглядеть только вблизи, своими глазами: Интернета для этого не достаточно. И все же эту ограниченность не следует употреблять ни в упрек, ни в осуждение. Потому что все равно ведь нет достаточно полного знания о ситуации другого, а есть домыслы о ней. Жизнь в России — это отличная школа домыслов, и приписывание локализации — это навязчиво-удобное употребление этого навыка. Однако от этого устаешь, как от неснимаемой затычки в ушах или от неснимаемых перчаток. Нужны ли они?