Сергей Костырко
Что разделяет сегодня граница с Китаем?
«Освоение территории»? Приморье и Китай: публицистические заметки
3 844 
© Оригинальное фото: Jack No1 [CC BY-SA 3.0]
Поездка на родину, где когда-то проходило твое детство и отрочество, если и провоцирует на написание какого-то текста, то, по идее, — текста сугубо лирического, текста-всхлипа. Увы, по возвращению из Приморского края (поселок Угловое, Уссурийск, Владивосток), первым я начал писать вот этот текст, и писать его с ориентацией на форматы журнала «Гефтер».
1.
Из Уссурийска я уехал 13-летним подростком, последний раз гостил там 35 лет назад и, естественно, ехал с надеждой увидеть места своего детства. Возможно, что-то от той жизни еще и осталось.
Осталось. Осталось почти все. И мне вроде как грех жаловаться — увидел все, что хотел увидеть. Но, честное слово, я бы вполне стерпел, если бы передо мной возник не мой Уссурийск начала 60-х с добавкой блочного строительства 70-х годов, а Уссурийск XXI века. Но — стоят за теми же заборами те же (буквально) наши уссурийские домики под шиферными крышами, с белеными или покрашенными белой краской стенами, с цветными наличниками и ставнями — «хаты», которые в 40–50-х строили наши родители, дети переселенцев с Черниговщины, Полтавщины, Запорожья и т.д. На прежних местах двухэтажные каменные («казенные», как тогда их называли) двухэтажные дома 50-х. Нет, есть, разумеется, новое — торчащие «там и сям» новорусские коттеджики, а также пара кварталов из только что построенных многоэтажек, брат двоюродный специально возил меня посмотреть на них; ну, и кофе я пил в двух кофейнях, мало чем отличавшихся по интерьеру от московских или рижских. Но в целом осталось ощущение, что жизнь в городе остановилась в конце 70-х. И даже не остановилась, а как бы вспять пошла.
То же самое — и на Угловке, бывшем шахтерском поселке, ставшем пригородом Артема: чуть ли не единственным работающим предприятием (не считаю полупустых магазинов) остался Угловский ремонтно-механических завод (Ремзавод), — на заводе этом еще мама моя молоденькой девушкой работала. И той же осталась дедушкина Ремзаводская улица, составленная из домиков моего детства — редкие вкрапления новорусских домов-коттеджей только подчеркивают их ветхость. И так же за домами спускаются огороды к овражку, за которым узкий луг, где я когда-то пас гусей; луг, правда, зарос кустарником: коров, для которых летом луг подкашивали, уже никто не держит.
Нет, изменения тут, конечно же, есть. Но только изменения эти почти все — «в одну сторону». Исчезли из пейзажа терриконы при шахтах. Шахты давным-давно закрылись, ну, а терриконы народ растащил на строительные и прочие хозяйственные нужды. Закрылся кирпичный завод, куда мы пацанами после купания в пруду бегали пить бесплатную газировку из установленного там автомата. Руины от него остались. Закрылся фарфоровый завод. Закрылся… Тут я вынужден прекратить перечисления, потому как список будет длинным. Слишком длинным.
И я, естественно, спрашивал родичей, где и как люди зарабатывают себе на жизнь.
— Женщины, — рассказывала моя тетя, бывшая учительница (кстати, школа ее тоже закрылась), — если повезет, в магазинах работают, детских садиках, парикмахерских и т.д. Мужикам сложнее: для них остались железная дорога, стройки, в основном «частные», ну и несколько мелких предприятий. Все. Поэтому у нас многие едут на заработки в Южную Корею. Там любой может заработать, даже без квалификации, на сельхозработах или, скажем, подсобником на мусоровозе — пять тысяч в день на наши деньги. У нас столько не заработаешь. У нас остановилось все. В прошлом году на всю Угловку был только один врач-терапевт. Хорошо, уговорили старушку, ушедшую на пенсию, — вернулась. Теперь хорошо, теперь у нас два врача (для справки: население Угловки (пос. Угловое, ныне микрорайон города Артем) — 12 732 человека).
Единственное духоподъемное зрелище в Приморье (для меня) — Владивосток. По-прежнему мощный, прекрасный собой город, да еще с великолепно отреставрированным историческим центром (самое-самое начало прошлого века). С новыми роскошными кварталами, построенными к саммиту АТЭС в 2012 году. Ну и, разумеется, с новым монументальным Золотым мостом, взметнувшимся над бухтой и городом, с роскошным кампусом Дальневосточного университета на острове Русский.
Лучший вид на город, на бухту и на Золотой мост — со смотровой площадки на Соколиной сопке. Очень эффектный вид, — но это если не присматриваться к тому, что происходит под этим величественным мостом. Ну, скажем, если не подсчитывать количество судов, стоящих у причалов Дальзавода, где проводится профилактический и прочий ремонт морских судов. В тот день, когда я любовался видом на бухту, в ремонте стояло одно (на все причалы Дальзавода — одно!) судно.
Такими же пустынными, лишенными жизни выглядят причалы справа, которые, как рассказывали мне родные, в конце 90-х — начале 2000-х были «забиты под завязку» японскими и корейскими автомобилями, привезенными на продажу. То был возникший в 90-е годы бизнес, кормивший в Приморье сотни тысяч людей. В бизнес этот шли мужчины, потерявшие работу на закрывавшихся в массовом порядке промышленных предприятиях Приморья, а также бывшие офицеры после резкого сокращения армии в этом регионе. Они привозили из Японии машины, продавали их в Приморье или перегоняли на продажу в другие регионы, вплоть до Москвы (под Автозаводским мостом, где сейчас станция метро «Технопарк», несколько лет работал «приморский» рынок праворульных машин). Отечественные «Лады» и «Волги» на приморских дорогах — антиквариат (то же самое, как рассказывали мне, и по всему Дальнему Востоку). Торговлю эту «Москва» закрыла в 2008 году, введя новые пошлины на ввоз автомобилей, пошлины непомерно высокие, сделавшие занятие этим бизнесом бессмысленным. Нет, машины привозят и сейчас, но стоимость их на порядок выше, и, соответственно, спрос на них уже далеко не тот. Работавшие в этом бизнесе пытались протестовать, даже митинг во Владивостоке собрался. Собравшихся (а также стоявших в отдалении зрителей), естественно, разгоняли. Разгоняли с невиданной в Приморье жесткостью, особенное внимание омоновцы уделили журналистам с телекамерами. И, кстати, ОМОН привезли из Подмосковья, свои приморские омоновцы отказались участвовать в побоище. «А как ты думал, — объясняли мне родные. — Представь, служили два офицера в одной части, после расформирования части один пошел в автомобильный бизнес, а второй — в ОМОН. И что? Этот омоновец пойдет с дубиной на своего же сослуживца? На бывшего друга?»
Такой же, кстати, оказалась и судьба множества старательских артелей Приморья, куда пошли работать бывшие приморские геологи. Артели те давали и хороший заработок своим работникам, и очень даже приличные отчисления в местные бюджеты. «Но, — как рассказывал мне бывший теперь уже геолог, — жадность все погубила. Обложили их такими налогами, что развалились те артели. То есть ни себе, ни другим». То есть сработала логика государевых людей: почему это обогащаться должны «они», а не «государство»? Мысль о том, что «они» тоже имеют какое-то отношение к «государству», — для российского чиновника мысль дикая, поскольку он твердо знает, что это «они» существуют для «государства», а не наоборот.
Ну, а Золотой мост через бухту, соединивший две части города и сокративший время для многих на дорогу на работу и с работы с полутора часов до 15 минут, все равно прекрасен. Как и студенческий городок на острове Русский. Вряд ли в России есть еще один такой университет, способный похвастаться таким кампусом.
Ну да, я знаю, что на все это строительство к саммиту ушли астрономические суммы ($ 10 млрд), и что отдача от этого саммита была минимальной, и что съехавшиеся на саммит деловые люди Азиатско-Тихоокеанского региона вряд ли повелись на потемкинские деревни, люди-то приезжали как раз деловые, понимающие, что к чему.
Ну да, мне рассказывали, что под этот саммит развернулось еще одно тихое, но массовое строительство квартир и загородных коттеджей для чиновников, вовлеченных в подготовку саммита (очень выразительны в этом отношении многочисленные бунты рабочих-строителей, запертых на острове Русский; «экономили» на них очень даже круто).
Но я, например, благодарен этому саммиту. С паршивой овцы хоть шерсти клок. А клок получился очень и очень даже. Кроме двух великолепных мостов — через бухту и через залив к острову Русский — был построен еще «низкий мост» через Амурский залив, была наконец построена новая автомобильная трасса в Приморье, о необходимости которой говорилось уже лет тридцать, построен во Владивостоке театр, построены новые отели и т.д. Приморскому краю такое не под силу, здесь тратились деньги бюджетные, деньги из «Москвы», то есть экономическая мощь нашей страны в качестве сырьевого придатка мировой экономики была продемонстрирована в полную силу.
Ну, а родные мои, двоюродные братья и сестры, несмотря на свой уже вполне пенсионный возраст, по-прежнему не вылезают из огородов, выращивая себе пропитание, а также семена на продажу; по-прежнему брат гоняет на своей «японке», зарабатывая извозом, или нанимается на строительные работы к частникам; другой брат, бывший офицер, перегонявший машины из Японии в Приморье и в Москву, смог устроиться водителем на автобазу и держится за эту работу; племянник днюет и ночует на железной дороге, обслуживая электрическое хозяйство станции на резко упавшей там зарплате, и так далее. Короче, живут. Вернее, выживают.
Почему я здесь так долго и нудно — про депрессивность приморского экономического ландшафта?
Дело в том — так получилось, — что во Владивосток я летел не из Москвы, а из Пекина, где провел восемь дней.
Осуществил свою мечту, увидел — пусть и немного — Китай. И хоть читаю я регулярно современную китайскую литературу про сегодняшнюю жизнь Китая, выслушиваю внимательно рассказы друзей, побывавших там, но, столкнувшись с реалиями нынешнего Китая, я испытал шок. Мой образ Китая по сравнению с реальностью оказался почти «пу-сунлиновским». Я увидел город, который висел надо мной в небе, отражая облака в стеклянных стенах огромных зданий; я увидел могучие автострады и многоярусные развязки, забитые машинами, я научился методом тыка пользоваться продуманной автоматизированной системой сервиса разветвленного пекинского метро. Но самое главное — пусть и был я там по сути безъязыким, и общение с пекинцами на улицах, в магазинах и кофейнях осуществлялось исключительно жестами, — тем не менее, у меня была возможность почувствовать ритм жизни этого города. Было отчетливое ощущение, что в тебе как бы переключают напряжение — со 127 на 220, если не на 380. Нет, разумеется, я видел в Пекине дворцовые и храмовые комплексы, хранящие атмосферу древней культуры, гулял по одноэтажным «лусиневским» кварталам начала прошлого века, ныне особо охраняемым архитектурным зонам; но сегодняшнее лицо Пекина определяет тот город, который был построен в последние 15 лет. Город, который реально становится столицей Третьего мира. И когда произносишь это словосочетание, язык спотыкается на слове «третьего»: а почему «третьего», почему, как минимум, не «второго»?
Вот я сижу в машине, которая везет меня в аэропорт: под электрическим освещением коридор шоссе внизу, асфальт, по бокам стеной деревья, на спидометре 90 км, а я, положив на колено блокнот, делаю записи роллерной ручкой и — ни одной помарки, то есть машина как бы стоит на месте, — то ли скользит по льду, то ли летит. А далеко впереди над землей обозначается оранжевое свечение; оно медленно поднимается над горизонтом, растет, образуя светящуюся полусферу — гигантский купол третьего терминала пекинского аэропорта «Капитал», и мы въезжаем под его электрическое небо.
Ну, а еще через несколько часов самолет компании Air China начинает снижение для посадки в аэропорту Владивостока. Внизу серые, еще не покрытые листвой (конец апреля) сопки, слегка замусоренные крохотными строениями, и далее — еще через час, уже из окна такси — я вижу родное: одноэтажные старые домики со стенами, как будто плесенью покрытыми, покосившиеся заборы, серо-желтые клоки прошлогодней травы вдоль обочин, раздолбанный асфальт — водитель притормаживает, объезжая выбоины, — чуть оживляют пейзаж яркие стены какого-то складского ангара и нескольких новорусских коттеджей, но в целом утренний пейзаж как бы погружен в туманно-серую пыль (см. начало этого текста).
А ведь реформы наши начинались практически одновременно. И это, по сути, один и тот же регион.
Более того, мое поколение, например, вырастало с отношением к Китаю как к «младшему брату», которому надо помочь.
Почему так?
Почему такая вот, например, статистика: ВВП Китая в 1991 году — 409 миллиардов долларов, в России — 518 миллиардов. А уже в 2016 году у Китая — 11,2 триллиона, у России — 1,28 триллиона.
Нет, я понимаю, цифры — вещь лукавая, сравнивать цифры ВВП, видимо, нужно со множеством оговорок, ну, скажем, учитывая численность населения, то есть соотношение количества работников, производящих продукт, в Китае и в России. Китай — это 1378 миллионов, Россия — 146 миллионов. То есть нас меньше примерно в десять раз. Может, такие цифры и должны быть? Не знаю, я не экономист. Но вот цифры, характеризующие динамику развития экономики, — тут, извините, сравнение сражает насмерть: мы увеличили свой экономический потенциал в два раза, Китай — в 27 (двадцать семь!) раз.
Экономический рост Китая характеризуется в последние годы цифрой 6-7%. У нас же экономисты, подводя итоги 2016 года, с гордостью отмечали, что вместо возможных 0,3% падения ВВП мы смогли достичь ажно 0,2% падения ВВП [1]. О как!
Скажу сразу, на вопрос, заданный выше: «Почему так?» — я ответить не в состоянии.
Я попытаюсь здесь только проследить развитие «приморского сюжета» в постсоветские десятилетия и то, что сюжет этот может высветить в нынешней ситуации взаимоотношений России и Китая.
Сюжет этот имел, как я понимаю, два акта. Первым был отпуск региона «на свободу». Экономическую и отчасти политическую. Разумеется, далеко не на полную, но, по представлениям советского человека, невероятную. Начало перестройки — лозунг «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить» имел в виду национальные автономии, но в сочетании с другим популярным в те годы лозунгом «Сильные регионы — сильная страна» был, по сути, политическим трендом десятилетия. Процесс «суверенизации местных экономик», пусть и в малых масштабах, шел по всей стране, но для Приморья он оказался особо травматичным. Приморский край изначально, со второй половины XIX века выполнял функцию форпоста России на Востоке. Здесь стоял Тихоокеанский военный флот, в Приморье размещалась достаточно многочисленная группировка сухопутных войск. Плюс пограничные войска. Плюс, естественно, разнородная и военная инфраструктура. Что определяло стиль и уровень жизни. И вот в начале 90-х Приморье из «государственного учреждения» стало «самостоятельным хозяйствующим субъектом». Чем обернулось это для края? Во-первых, разорением оборонных предприятий, содержать которые край был не в состоянии. Ну и, соответственно, ростом — и значительным — безработицы. Во-вторых, резким сокращением армии (брат рассказывал мне про армады танков, стоявших у нас в Железнодорожной слободе Уссурийска возле ремонтного военного завода, на котором раньше производился их ремонт, ну а на этот раз танки перегоняли сюда для утилизации, их просто резали на металл). Остановился приток специалистов с «материка», то есть выпускников центральных вузов, получивших распределение в Приморье, из которых, кстати, многие, отработав полагающиеся два-три года, оставались в Приморье уже на постоянную работу. Напротив, начался отток населения.
Иными словами, для того чтобы краю выжить, необходимо было задействовать собственные, краевые ресурсы, налаживать свое приморское хозяйство.
Своя хозяйственная жизнь в крае началась снизу, с торговли как естественного регулятора экономической жизни. «Ты не представляешь себе, во что превратился город, — рассказывал мне брат, — тогда “можно было все, что не запрещено”, и весь город в центре стал рынком. Буквально рынком. Загадили все». Ну да, загадили. Но тогда же начали возникать частные предприятия, магазины, мастерские и т.д. И начали складываться новые формы регулирования вот этой мгновенной взбухшей бесформенной хозяйственной жизни. Поначалу этот процесс курировали братки, и, как говорят специалисты, на определенном этапе достаточно плодотворно [2]. Потом реальной стала фигура губернатора края и его аппарата, постепенно вытеснившего криминал или подчинившего его себе. И кстати, очень важно, первым губернатором в Приморье был Евгений Наздратенко, человек, пришедший на свой пост не из бывших государственных кабинетов, а из артельного движения в Приморье, экономист по образованию, бывший президент старательской компании «Восток». Вот тогда край начал методом тыка нащупывать возможности выживать, а может быть и просто жить вдали от центра. И вот это выяснение своих возможностей шло на всех уровнях. И на верхнем, «губернаторском», и на самом низовом. Ну, скажем, жители Приморья вдруг — неожиданно для себя — обнаружили, что живут на территории, являющейся частью Азиатско-Тихоокеанского региона. То есть что они отнюдь не дальняя окраина жизни, глухая ее провинция, но что у них — свои выходы в большой мир. Ну, скажем, мои родственники, практически все, обзавелись в 90-е годы загранпаспортами. «Я уже три паспорта поменял, — рассказывал брат. — В Суньку помогайкой мотался каждый месяц». «Сунька» и «помогайка» — два новых слова, появившихся в лексиконе приморцев в 90-е. «Сунька» — китайский город Суйфэньхэ, расположенный рядом с границей России, два часа езды на автобусе из Уссурийска. В Суйфэньхэ расположены торговые базы, где наши челноки закупали товар. Челнок имел право перевезти через границу до 30 кг товара, и он оформлял турпоездку на два дня для желающих помочь ему. Функция «туристов»-помощников состояла в том, чтобы на обратном пути на таможне пронести тридцатикилограммовый баул челнока как свой багаж. Так появилось и вошло в повседневный обиход слово «помогайка». «Поначалу вообще была роскошная жизнь, — рассказывали мне. — Два дня в Китае, бесплатная гостиница, и год от года все лучше и комфортнее. Бесплатная харчевка, и какая! И еще тысячу челнок платил за услугу. Ну, а главное, можно было отовариться для себя в китайских магазинах, и не тем барахлом, которое вез челнок. Видел бы ты нас в автобусе, когда выезжали из Уссурийска утром: бомжатник какой-то — все в застиранном и выношенном. А назад все едут одетые, как на свадьбу, мыльницами, только что купленными, пейзажики в окно фоткают, в мобильники последней марки пальчиком тыкают».
В приграничную торговлю с Китаем в 90-е так или иначе оказались включенными сотни тысяч жителей Приморья. И не только Приморья — рынком для китайского товара стал весь Дальний Восток и Восточная Сибирь. При этом торговля шла в обе стороны: не только мы отоваривались в Китае, но и китайцы активно закупали русский товар, и не только бытовой ширпотреб.
В те же годы начал складываться и развиваться автомобильный бизнес, тоже захвативший, повторюсь, десятки, если не сотни тысяч людей. Брат кивает на двухэтажные новорусские особняки в Уссурийске: «Этот на машинах поднялся, а вон тот — на металлоломе. К нему местные свозили разный лом, за копейки. А он потом в Китай металл вез на продажу».
Край потихоньку научался жить на своих возможностях, и при достаточно сложных условиях хозяйствования возможности эти оказались вполне реальными. Далеко не последнюю роль, повторяю, здесь играла и политика губернаторов края, сначала Е. Наздратенко, потом С. Дарькина. И вот тут случилась «вертикаль власти», закреплявшая новый политический тренд центра. Одним из главных результатов установления этой вертикали стала утрата губернатором своего прежнего статуса: из реального хозяина края он превратился в декоративно-административную фигуру, главная функция которой — обеспечить нужную явку и правильный процент голосования на очередных выборах. Хозяйственная жизнь края постепенно начала переходить под управление из центра. И, что принципиально важно здесь, переходить к чиновникам и бизнесменам, в местную жизнь не вовлеченным. Началось второе, не такое сокрушительное, как в начале 90-х, но достаточно ощутимое провисание собственной хозяйственной жизни. Вот, собственно, итоги вот этого второго, постперестроечного этапа «развития» Приморья я и пытался описать выше. (Для тех, кому все это интересно, могу порекомендовать замечательный анализ происходившего в экономике Дальнего Востока в последние два десятилетия, сделанный экономистом Леонидом Бляхером в книге «Искусство неуправляемой жизни» (М.: Европа, 2014); а также см. его статьи в «Журнальном зале» и в «Гефтере».)
2.
Возвращаюсь к главной теме моих заметок: ну, а рядом с Приморьем — Китай. Что это значит?
Еще одно высказывание брата: «Представляешь, когда мы начали ездить в Суньку, она была деревня деревней. А теперь — город-миллионник!» Я полез в Интернет. «Википедия»: «Суйфэньхэ (Муданьцзян). Население (2004): 60 000 чел.». Ну, пусть даже вдвое за десять лет увеличилось население, все равно по нынешним меркам — уездный город. Но я не усмехаюсь: если бы я прожил все эти годы, меряя жизнь уссурийской действительностью, то стремительное превращение небольшого северокитайского зачуханного поселка в освещенный по ночам рекламой город из стеклянных высоток, с роскошными торговыми центрами и т.д. для меня тоже было бы «городом-миллионником».
Или с некоторым, скажем так, удивлением слушал я коллег, побывавших в городе Хэйхэ в последние годы, которые потрясенно рассказывали о его могучих автомобильных развязках, о стеклянных небоскребах, о ритме жизни этого города. Я вспоминал свой приезд в Благовещенск в 1981 году — то, как на подъезде к центру города, разделенного Амуром, я почему-то не увидел мостов через реку и спросил: а как же вы на ту сторону ходите? «А мы и не ходим, — ответил водитель, — там Китай». У меня остались фотографии этого «китайского Благовещенска», сделанные с набережной Амура, — неровная линия крыш над землей с двумя высокими, в три-четыре этажа, зданиями, красные крыши которых отдаленно напоминали крыши пагод. А сейчас я рассматриваю в Сети фотографии, сделанные с того же места, что снимал и я: спутать город на той стороне Амура с Благовещенском невозможно, особенно на ночных снимках, когда поверхность реки отражает синие, желтые, оранжевые огни вставшего в небо огромного города. На мираж похоже. Но это не мираж. Это сегодняшний Китай, вплотную подошедший к границам России.
Последние десять лет я с особым интересом читаю про то, как Китай наступает на Дальний Восток и Восточную Сибирь. Про «желтую угрозу», про ползучую колонизацию окраин России. А также читаю многочисленные опровержения экономистов и политологов, утверждающих, что никакой «желтой угрозы» на самом деле не существует, что Китай останется за русско-китайской границей.
И чем напористей утверждают, тем меньше им веры.
И дело не в какой-то особой агрессивности китайцев.
Дело в другом. В логике самой жизни.
В нескольких десятках километров от русских городов или в двухстах — трехстах метрах (как в Благовещенске) созидательная жизнь идет под напряжением в 380 вольт, а не в 127 (в лучшем случае), как по нашу сторону границы. Причем та, китайская, жизнь уже особенно и не отделена от России: жители Благовещенска без всякого оформления документов переезжают на пароме погулять и закупиться товаром в Хэйхэ. О временах, когда рожениц из Хэйхэ, как рассказывали мне в 1981 году, на лодках перевозили в роддома Благовещенска, кончились. Это теперь благовещенцы ездят за реку к врачам.
И перемещение, захват этой вот энергетикой территорий русских неизбежно. Естественно. Границы стали здесь наполовину условностью.
В сельском хозяйстве Приморья уже начали работать китайские сельхозкооперативы, использующие, кстати, постройки и оборудование, оставшееся от колхозов, и, как пишут в Интернете, над зданиями этими уже развивается красный флаг КНР [3].
Или вылов приморской рыбы и переработка, которая все больше и больше переходит на китайские рыбоперерабатывающие комбинаты. «Несмотря на то что рыболовство является стратегической отраслью России и законодательно установлен прямой запрет иностранным компаниям владеть российскими рыбодобывающими компаниями, китайцы легко обходят эти ограничения. Так, в свое время Федеральной антимонопольной службой было установлено, что гонконгская компания Pacific Andes контролировала 60% добычи российского минтая на Дальнем Востоке. Холдинг через скупленные рыбодобывающие компании Дальнего Востока и стал инициатором создания некоммерческой организации “Ассоциация добытчиков минтая”…» (Сергей Бережной. Экономическая экспансия Китая в Приморском крае)
Китайцы предлагают разработку брошенных шахт по своим технологиям, пока им отказывают, но надолго ли?
Или золотодобывающая промышленность Приморья — в нее тоже активно будет включаться китайский капитал: «Фонд развития Дальнего Востока и крупнейший производитель золота в Китае China National Gold Group Corporation планируют создать совместный фонд для инвестиций в горнодобывающую отрасль в России»; «На Дальнем Востоке находится 50% российских запасов золота. Китай является крупнейшим производителем и потребителем золота в мире. Компания China Gold производит 20% от общего годового объема золота в стране» («Все новости Владивостока и Дальнего Востока на Vladnews.ru»).
Список этот можно длить и длить. И процесс этот постепенно обретает законодательную поддержку.
В программе экономического сотрудничества с Китаем, которая была подписана Россией в 2009 году, перечислены месторождения полезных ископаемых на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири, разведку и разработку которых в той или иной форме может осуществлять Китай. Вот часть (он длинный) этого списка: уголь, нефть, апатиты, железные руды, титаномагнетитовые руды, свинец, цинк, олово, молибден, медь, магнезиты, золото, серебро и т.д. Охват территории — от Чукотки и Камчатки до Забайкалья и Иркутской области.
Ну, а в прошлом году в прессе появились вот такие сообщения: во время визита Министра РФ по развитию Дальнего Востока Александра Галушки в Пекин достигнута «принципиальная договоренность» о возможном переносе китайских промышленных предприятий на территорию Россию: «…в приоритетных отраслях экономики: строительной индустрии, металлургии, энергетике, машиностроении, судостроении, химической промышленности, текстильной промышленности, цементной промышленности, сфере телекоммуникаций, в сельском хозяйстве. Речь идет о возможном переводе китайских предприятий на территорию Дальнего Востока с учетом обязательного соблюдения установленных в России экологических требований», — говорится в релизе ведомства. Разместить же такие предприятия предполагается «в зоне территорий опережающего развития (ТОР) и в Свободном порте Владивосток, где проекты будут пользоваться льготами» [4].
То, что было для меня, например, принципиально новым в пейзаже сегодняшнего Владивостока, так это обилие китайских иероглифов на вывесках крупных магазинов, кафе, банков. И выразительна здесь сама графика: китайское название на этих вывесках выглядит не пояснением русской надписи, а полноценным самостоятельным именем заведения.
Дворниками в Приморье китайцы если и работали, то совсем недолго — в самом начале перестройки. Их быстро сменили наши среднеазиаты. А китайцы сегодня в России — предприниматели, торговцы, врачи, рестораторы и так далее.
Я зашел на родной уссурийский рынок в центре, возле церкви, который в моем детстве был главным торговым местом города, — несколько безлюдных торговых линий из состарившихся палаток 90-х: треплется на ветру выгоревший на солнце дешевый тряпичный ширпотреб, рядом палатка с надписью «Распродажа видеодисков», и никто эти диски не покупает; в магазинчике под названием «Книги» даже прилавка нет — книги беспорядочно свалены на полках, такое впечатление, что книгами здесь торгуют на вес.
Настоящий же рынок — на окраине Уссурийска, и это рынок китайский. Он тоже наполовину из строений-времянок, но уже с двумя новыми торговыми центрами «Зеленый зал» и «Золотой дракон». И предлагают здесь уже не тот, дешевый — для «одноразового употребления», как в 90-е годы, — товар, а качественный. Хозтовары, инструменты, посуда, обувь, одежда. Цены в полтора-два раза ниже, чем в торговых центрах Владивостока. Город теперь отоваривается здесь.
То есть «процесс экономической экспансии» идет реально. Его можно чуть приостановить, но остановить уже, похоже, невозможно.
Прямые запреты тут ничего не смогут поменять. В этой ситуации «китайскому напору» нужно противопоставить свой. Нужно включать китайскую экономическую энергетику, перехлестывающую через границы, в свою собственную экономическую жизнь. Взаимоотношения должны быть, по идее, на паритетных началах. Ну, а где он, наш «экономический напор», что мы может предложить Китаю, кроме сырья и своего рынка для их товара?
И это поразительно, потому что я пишу о Приморском крае. О крае со своей ментальностью, со своим традиционно высоким уровнем витальности. Край этот изначально заселялся и осваивался переселенцами из Украины и центра России. То есть людьми, имевшими мужество бросить обжитые места, начать заново свою жизнь на новом месте, людьми, полагавшимися только на себя. Ну да, определенные условия Российское государство тогда для переселенцев в Приморье создало. Как минимум, переселенцы получали в собственность по 100 десятин земли, то есть 109 гектаров (таким был в царские времена «дальневосточный гектар»). Работай не хочу. И работали. Ставили свое хозяйство. За два-три года вставали на ноги деревни — Черниговки, Полтавки, Астраханки, Сиваковки и так далее. А еще через десять лет крестьяне этих деревень по российским меркам уже должны были считаться «зажиточными» [5]. Возникали и стремительно росли в Приморье города, и отнюдь не как «города-бытовки», куда приезжали из центра на два-три года подзаработать и вернуться домой, — строились основательно и даже роскошно. Я уж не говорю про тогдашний Владивосток, но мой уездный Уссурийск вырос менее чем за полвека: 1861 год — первые поселенцы, 1867 год — село Никольское с 313 жителями, 1914 год — город Никольск-Уссурийский с населением в 30 029 жителей: город купеческий, промышленный, с мощным по тем временам железнодорожным узлом, со своими учебными заведениями, своими газетами, своей общественной жизнью. Сейчас исторический центр города стал пешеходной зоной с мемориальными табличками на каменных домах, и воспринимаются эти кварталы исключительно как памятник той живой энергетической жизни. Увы.
И то, что начиналось в Приморье в 90-е годы, те перспективы, которые только-только обозначились к началу 2000-х, реализоваться так и не успели. Сегодня собственная хозяйственная жизнь Приморья — стоячая вода в стадии заболачивания. Золотой мост во Владивостоке и кампус на острове Русском — красивая вывеска. Не более того. Ну, а возможности были (и остаются), и вполне реальные. Мне хочется процитировать здесь Леонида Бляхера, книгу которого я постоянно вспоминал во время своей поездки: «Это традиционно транзитный регион. Через него ресурсы севера текли в сопредельные страны. А ресурсы этих стран текли в Европу и европейскую часть России. <…> Время от времени даже центральная власть вспоминала об этой региональной особенности, объявляя здесь порто-франко. Но быстро пугалась стремительного роста местной экономики и неконтролируемости предприятий и предпринимателей, потому режим свободной торговли отменяло» [6].
Ну, а китайцы не боялись этого страшного для нас «порто-франко», их страна не побоялась выпустить на свободу предпринимательскую энергию китайцев. «Неважно, какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей» — фраза, произнесенная Дэн Сяопином на съезде китайской компартии в 1987 году, стала неформальным лозунгом китайской перестройки.
Нет, «китайское чудо» — явление далеко не такое однозначное, как может показаться. Там свои проблемы. Проблемы острейшие. В частности, чудовищное социальное неравенство, возникшее в Китае. Возвращаясь к тем же цифрам ВВП, по номинальному значению ВВП Китай на втором месте после США, но по ВВП на душу населения — на 78-м месте ($ 14 328; показатель России: $ 26 208 — 48-е место). «Ты не представляешь, как там они живут, — рассказывали мне родичи. — По дороге в Суньку ты можешь увидеть в полях зачуханные деревни, в которые даже электричество еще не проводили». Или вот строка из туристического путеводителя по Китаю, изданного в 2007 году: «Людей старше 12 лет, не умеющих писать и читать, здесь около 250 млн человек». Был в «китайском чуде» и волюнтаристский «петровский запал». Во всяком случае, самим китайцам этот стремительный рост не кажется таким уж естественным: один из постоянных мотивов сегодняшней китайской литературы — жизнь представителей нынешнего среднего класса, вынужденных работать много, работать тяжело, работать на износ (износ и физический, и моральный). А вот свидетельство одного из ведущих писателей современного Китая Юй Хуа: «После прихода к власти в 1949 году коммунисты продолжали делать революцию в ходе политических кампаний, вершина которых — большой скачок [7] 1957 года и культурная революция 1966–1976 годов. В наших идущих уже тридцать лет реформах есть и неумеренный энтузиазм первого, и наличие второй» («Десять слов про Китай»).
И тем не менее, экономический рост Китая — реальность. И если темпы этого роста в 6-7% продлятся еще лет 10–15, то возле русской границы будет не один, а два по мощности Китая.
Вот ситуация, когда попытки останавливать «продвижение Китая» в Россию на Дальнем Востоке я бы уподобил попыткам остановить растопыренными руками ветер.
Просто в азиатско-тихоокеанском отсеке мировой экономики установилась сегодня вот такая интенсивность жизни, ну а российский Дальний Восток — естественная часть этого региона. И, соответственно, естественным является и включение его в общую жизнь региона. И процесс этого включения, пусть и не такой интенсивный, идет реально. Вопрос только в том, в каких формах дальше пойдет этот процесс, который мы по привычке называем «экспансия Китая». В формах цивилизованных, в формах естественного «подтопления» наших территорий экономической энергетикой Китая? Или же формой этой станет война Китая за свои «исконные территории»?
Вопрос о территориальной принадлежности Приморского края, когда-то бывшего территорией маньчжурской (чурчжэнской) империи, которая в XVII веке завоевала Китай и стала Империей Цин, то бишь Китаем, — вопрос для огромного числа китайцев, как бы висящий в воздухе. Китайские школьники, например, из уроков истории знают, что город Владивосток на самом деле не Владивосток, а Хайшенвей; в Китае в ходу всякого рода исторические карты, на которых Приморье обозначено как временно оккупированная территория Китая. Тема Айгунского договора (1858) и последовавшего далее Пекинского трактата (1860), установившего нынешние границы России на Дальнем Востоке, — для китайских историков тема больная: договоры те до сих пор в Китае хоть и признаются, но считаются несправедливыми. И в 2015 году произошло знаковое для китайского общественного мнения восстановление прежнего написания поселка Айгунь, который с 1950 года, времен советско-китайской дружбы, назывался Айхуэй; возвращение имени было объяснено желанием напомнить о «горькой године» подписания неравноправного договора. Так сказать, реакция на чаяния китайцев, а «чаяния» эти несомненны — вот еще одна цитата из книги Юй Хуа, описывающего самую популярную шутку 2009 года, которая гуляла по Китаю в СМС: «Китайская академия наук успешно клонировала Мао Цзэдуна, все жизненные показатели соответствуют периоду его наивысшей активности. Это известие вызвало бурный отклик во всем мире. Обама незамедлительно заявил, что США в течение трех дней отменяют “акт о взаимоотношениях с Тайванем”. <…> Медведев подписал указ о возвращении Китаю территории к северу от Большого Хингана 3 миллиона квадратных километров…» Шутка, конечно… Но на памяти моего, например, поколения — реальные военные действия на советско-китайской границ (остров Даманский, 1969 год), и, кстати, остров, который мы как бы отстояли, сегодня — территория Китая. Стилистика российско-китайских переговоров 1858 года, в ходе которых, как утверждает легенда, граф Муравьев-Амурский мог подвести посланника из Пекина к окну и, показав на стоящие на Амуре российские военные суда, спросить: «Этого аргумента вам достаточно?» — такая стилистика уже не подойдет. Вряд ли темпы модернизации китайской армии отставали от темпов роста ВВП, как минимум, китайская армия сегодня самая многочисленная в мире. У меня была возможность несколько вечеров подряд смотреть китайское телевидение: военно-патриотическая составная его более чем внушительная — от обязательных кадров запуска ракет новейших поколений до исторических фэнтези с доблестью мастеров рукопашного боя.
Так что хорошо было бы, если б китайское руководство следовало той логике, которой, как я понимаю, следовало до сих пор: воевать? А зачем? Гораздо дешевле и эффективнее просто купить. Что нужно Китаю? Ресурсы края? Да нет проблем. Приморье продает в Китай все, что может продать: лес, рыбу, полезные ископаемые, таежные промыслы. Захват рынков? Он давно произошел. Текст этот я отстукиваю на компьютере, сделанном в Китае, фотографии, которые я делал в Приморье, сняты фотоаппаратом из того же Китая, и так далее, и так далее. Что еще? Частичное заселение приграничных районов России китайцами? Но если промышленные предприятия Китая будут переноситься на территорию России, а договоренности об этом (см. выше) уже достигнуты, то и города для своих специалистов китайцы построят.
Так может быть, войны с Китаем и вовсе не будет? Тут, если следовать интонации моего текста, вроде как полагается сказать «увы». Ну да, говорю, «увы», но с очень сложным чувством, потому что эта гипотетическая война (не приведи бог!) с Китаем, по сути, уже проиграна.
Примечания
Комментарии