Буддизм в России и вообще. Мухи и котлеты

Лев Усыскин беседует с буддологом и буддистом Андреем Парибком.

— Андрей Всеволодович, давайте попытаемся, с вашей помощью, провести некоторую инвентаризацию буддистской духовной жизни в России. Все мы знаем, что буддизмов много. Вообще и в России в частности. Есть религиозные организации, представленные автохтонными буддийскими народами, есть какие-то структуры, в которых участвуют европейцы, есть еще что-то, вплоть до разных вполне попсовых движений, считающих себя буддистскими, привлекающих людей, начитавшихся Сэлинджера и Керуака и говорящих «ах, будди-и-изм!». Для них, как я понимаю, тоже есть некое духовное предложение. Соответственно, хотелось бы все это сперва упорядочить, а затем узнать ваше мнение о серьезности этих институций и, в заключение, об их отношениях друг с другом.

— Да, действительно, есть два типа проникновения буддизма в Россию. И первый связан с тем, что имеется два так называемых «буддистских народа» — это народы монгольской языковой семьи, калмыки в европейской части страны и буряты в Сибири.

— Тувинцы?

— Тувинцы — народ тюркской языковой группы, их меньше, и они значительно позже стали буддистами. Кстати говоря, пока Тува была независимым государством, до того как ее в 1944 году, под шумок, присоединили к СССР, там возникла некая своя полубуддийская религия, которую потом, конечно, прикрыли. В общем, тувинцы здесь менее значимы, чем калмыки и буряты. Так вот, когда в СССР религии искореняли, буддизм сильно пострадал, хоть и с большим опозданием относительно авраамических религий. Потому что, во-первых, буддизм, чтобы не выродиться, должен опираться на образованную элиту, в частности, на тех, кто признан какими-либо перерожденцами выдающихся деятелей прошлого. Таких у нас было конечно немного, но их традиционно изымают с детства из семьи и воспитывают совершенно особым образом — ну, если искать аналог, то все равно как цесаревичей: сверхиндивидуальное образование, делающее людей совершенно неземными. И во-вторых, буддийское среднее и высшее образование в чем-то можно сравнить с православной системой «семинария — духовная академия», в чем-то нельзя. Там, например, логику очень серьезно штудируют, а, скажем, филологии особой нету.

— А какие языки изучают в рамках этого образования?

— Все — на тибетском языке. Со странными вариантами регионального произношения. Еще у людей, на поколение меня старше, встречалось такое произношение, как они слышали у совсем старых забайкальских лам. Сейчас это звучит архаично, даже смешно, так как оно пришло от монголов, а к монголам — из Амдо, а это северо-восточный Тибет. Но сейчас, из-за исхода большинства тибетской духовной элиты в Индию (после захвата Тибета Китаем в 1959 году, а окончательно после Великой культурной революции) стало распространяться произношение Центрального Тибета, которое значительно отличается.

— Санскрит?

— Санскрит они не изучали. Они произносили санскритские мантры с заметными, но не катастрофическими искажениями, которые накопились за несколько сот лет у тибетцев. Ну, иногда смешно: когда вместо «ваджра» говорят «бендза» — это все-таки сильное искажение. Так вот. Этих образованных людей — кого поубивали, кого разогнали. Были, впрочем, такие умные люди (а образование способствует развитию ума), которые вовремя все поняли и, скажем, пошли на войну. И кто-то из бурятских лам вернулся героем Советского Союза, капитаном-танкистом. Такого уже не очень-то посадишь… Но в целом, без воспроизводства людей такого типа, здание буддийской учености оказывается словно без фундамента.

— А были какие-то структуры?

— Конечно. Здесь, в Петербурге известное всем буддийское место — Дацан — это, вообще говоря, учебное заведение, а не храм. Это, скорее, аналог медресе у мусульман. Кстати, в качестве курьеза: если посмотреть, как строились ранние мусульманские медресе в Средней Азии, то видно, что они заимствовали планировку буддийских монастырей.

— Вернемся к истории буддизма в XX веке.

— Хорошо. В результате того, о чем я сказал, возник огромный зазор между слоем стареющих буддийских интеллектуалов и теми, для кого буддизм стал превращаться в культурно-национальное наследие и, следовательно, не очень культурное национальное наследие. Буддизм — не та традиция, которая может передаваться без хорошего образования, он в таких условиях начинает хиреть. А так — всякие есть истории. Скажем, про одного ламу, который работал на лесоповале. Вот днем он валил лес, а утром его регулярно находили на крыше барака, где он сидел и медитировал. Как он туда вылезал, понять не могли. Его возвращали обратно, и все повторялось. В общем, можно сказать так: то, что сейчас восстанавливается в этой среде, не является наследием досоветского периода, потому что наследие полностью разрушено. Нынешние деятели — это либо люди, у которых энтузиазм заметно превышает основательность знаний, либо приглашенные тибетцы, получившие образование, полное или неполное, — может даже тулку, тибетцы-перерожденцы. Или может перерожденцы-калмыки — из-за пределов России (калмыки живут не только в Калмыкии). И вот такие люди в некотором количестве есть в Забайкалье и в Калмыкии — либо постоянно там находятся, либо часто наезжают — учат. В обоих случаях — и у калмыков, и у бурят — заметна тенденция смешивать стремление к национальному возрождению с духовной традицией. Это приводит иногда к странноватым с точки зрения образованного буддиста результатам. Ну, допустим, внедряются какие-то элементы тенгрианства — центральноазиатской религии Неба. И еще важно сказать вот что: традиционно у обоих этих народов господствует одна из школ тибетского буддизма — Гелуг (желтошапочники).

— Это которую возглавляет Далай-лама?

— Далай-лама не является главой школы Гелуг. Ее глава — другой иерарх. Далай-лама — очень крупный иерарх внутри этой школы, а кроме того, он международный авторитет благодаря своей личной деятельности. Некоторые считают, по незнанию, что он глава тибетского буддизма, но такой должности никогда не было.

— Он бывший глава тибетского государства…

— В религиозном смысле есть люди в других иерархиях, которые находятся в таком же, как он, статусе. Он принадлежит школе Гелуг, но не является ее организационным главой. Далай-ламы — это признаваемые тулку, то есть перерожденцы Авалокитешвары, эманации бодисаттвы сострадания. И кроме того, считается, что они связаны с великим педагогом и ученым XIV–XV веков — Цзонхавой (Цонкапой). Это не самая старая династия перерожденцев.

— А это все оформлено как некая церковь — то есть с иерархией, подчиненностью…

— Тибетский буддизм складывается из школ как организационных единств, но при этом они довольно несходны по внутреннему устройству. И если Гелуг или Сакья похожи на церкви типа католической, то другие — Кагью или Нингма — устроены не так, они более дисперсны. Крупные школы базируются на мощных университетах, в каждом из которых во времена расцвета тибетской культуры училось более 10 000 человек. Но университеты друг от друга не зависят, настоятели пользуются огромной самостоятельностью. Едва ли Далай-лама или Панчен-лама может быть им указом в том, что касается обучения.

— В христианских церквях главный инструмент власти — кадровые решения. Можно поставить священника на приход, можно снять, перевести на другой, вывести за штат. А здесь как?

— Ну, здесь как: мальчишку отдают учиться. Он учится, довольствие имеет от своей родни. Потом он сдает экзамены — диспут, еще что-то — достаточно тяжелые, — и всё, у него ученая степень геше. Теперь он может учить мирян, может отправлять требы.

— А есть понятие прихода? Священник — хозяин прихода.

— Нет. Лама может жить в деревне, блюдет монашеский обет. Он регулярно бывает на собраниях местной сангхи. Он отправляет требы, он связан личными узами учительства с местным населением — примерно как раввин.

— То есть если его население не станет уважать, то он просто не сможет прокормиться?

— Да. Ну, а если кто-то хочет дальше развиваться — нужно сидеть в затворах, получать тантрические посвящения. Это тяжелая работа: первые годы сидят и с утра до вечера занимаются напряженной тренировкой зрительного воображения, визуализацией.

— Теперь — обо всем этом в преломлении к России. В частности, к Европейской России. В Петербурге есть дацан. Кто его хозяева и что там происходит?

— Дацан наш был восстановлен в перестройку, и в его восстановлении участвовали как русские буддисты, так и буряты, живущие в нашем городе. Непросто было, в частности, и потому, что при советской власти там была устроена зоологическая лаборатория с вивисекцией. Как бы в насмешку над буддизмом. В общем, освящать потом пришлось очень серьезно. Нынешняя статуя Будды, которая там стоит, сделана моим хорошим знакомым Владимиром Григорьевичем Сориным — это был виднейший реставратор России, по его проектам обновляли клодтовских коней на Аничковом мосту, Александрийский столп, колесницу Ники на Главном штабе и так далее. Прежняя статуя была большевиками выброшена в Невку и растворилась, так как была из алебастра. А при попытках восстановить дацан как культовое и образовательное учреждение довольно быстро возникли некоторые противоречия между питерскими русскими, желающими буддизма, и представителями небольшого бурятского народа, желающими своего буддизма. Последние в конце концов возобладали. Но в силу миролюбия буддизма не получилось так, что это только их вотчина, куда никого больше не пускают. И вот уже четверть века как повелось, что если приезжает какой-нибудь зарубежный учитель, преимущественно тибетского толка, но совершенно не обязательно школы Гелуг, он вполне может провести там занятие или даже все время там находиться. Скажем, до недавнего времени там было место, где могли заниматься дзенскими медитациями, хотя Дзен — вообще японская школа китайского корня, совсем не связанная с тибетским буддизмом.

— Вот я как раз хотел спросить об отношении буддийских школ друг к другу. Как традиционных между собой, так и традиционных с разными не вполне традиционными. Кем они друг друга считают: раскольниками, еретиками, шарлатанами, вообще не буддистами, просто ошибающимися или же людьми, которые идут по пути в нужном направлении, но их путь излишне сложен, не оптимален?

— Я ни разу не был свидетелем того, чтобы сидящий на троне дхармы заявлял, что представители такого-то течения, называющие себя буддистами, нам морочат голову или же фундаментально ошибаются. Такого не бывало никогда. А вот среди сторонников нетрадиционных форм буддизма такие люди есть. Больше это характерно для тех, кому понравился южный буддизм, так называемая тхеравада — то, что распространено в Бирме, на Цейлоне, в Таиланде, — там такой скромный, неагрессивный исторический фундаментализм. А именно: они говорят, что методы тибетского буддизма и прочих не являются буддизмом потому, что в нашем корпусе текстов ничего подобного Будда не говорил. Я пытался неоднократно обсуждать их позицию чисто логическими аргументами, но они к ним нечувствительны. А аргумент крайне прост. По определению, буддизм — это совокупность методов, следуя которым ты имеешь реальный шанс достичь результата: избавиться от сансары — как минимум и стать буддой — максимум. Есть такое в чань-буддизме и в тибетском буддизме? Есть. А они почему-то этого не понимают. И это, на мой взгляд, не буддийская точка зрения. В четвертой части книги «Вопросы Милинды», которую я перевел на русский с пали — языка канона тхеравады, спрашивают, каким образом можно убедиться, что Будда был реальным лицом? И на это отвечают: есть единство методов и единство теорий, а все остальное — ерунда.

— Итак, вы рассказали о традиционных буддийских школах в России…

— Они стали не вполне традиционными, поскольку нет полной преемственности. С другой стороны, раньше Бурятия и Калмыкия, будучи на отшибе, могли несколько уклоняться от традиционного тибетского буддизма, а теперь вот вам, пожалуйста, — непосредственный контакт с представителями магистрального течения.

— Но кроме этих институций что еще есть?

— Кроме этих, начиная с последних лет перестройки, стали приезжать разные учители — и тибетские, и нетибетские, например из Юго-Восточной Азии, дальневосточные… Например, Терасава был — это очень видный деятель японского буддизма. Он, кстати, сыграл некоторую роль в попытках замирения в Чечне. Они там ходили с маршем мира, и их не трогали. Даже такое было. Эти люди приезжали, как-то устраивались — либо через дацан, либо не через дацан. Находились группы энтузиастов, приходили, слушали, и в ряде случаев это все укоренялось. Среди них были люди, получившие хорошее традиционное буддийское образование — тибетское или другое, тайское, например. Так, первый буддийский учитель, с которым я лично общался, был ныне покойный цейлонский монах, который стал монахом в двенадцать лет и большую часть своей жизни прожил, будучи настоятелем буддийского монастыря в Англии. Он ряд книг написал по-английски. Но приезжали также люди западной культуры, приобщившиеся к буддийской традиции по собственному желанию. Так, я лично знаю Джозефа Гольдстейна, родом он, конечно, немецкий еврей, в настоящее время — американец и последователь бирманской традиции медитации. Нам с ним некогда сильно не повезло: мы только собрались на двухнедельную практику медитации, как случился ГКЧП. Помню, как я жутко матерился… Потом ГКЧП рассосался, но он сказал: вы так перенервничали, что у вас все равно ничего не выйдет. Давайте немножко попробуем, убедимся в этом и закончим. Или, допустим, француз лама Дени Тёндруп. Он, кажется, 1949 года рождения, был личным переводчиком с тибетского на французский очень известного тибетского йога Калу Ринпоче. Лама Дени ездил с ним, переводил его тексты, составил и издал из своих переводов книгу, я ее перевел с французского на русский. Так вот, он устроил буддийский центр в Савойе на месте монастыря, разгромленного в годы Французской революции. Там есть ступа, там есть полное издание тибетского канона. И там за высоким забором есть пять избушек, где люди сидят года по три и занимаются тантрическим созерцанием. Серьезное место. Это очень знающий человек, одно время он был президентом Ассоциации буддийских общин Европы. У него я тоже учился, переводил его с большим удовольствием.

— Он сюда приезжал?

— Он сюда приезжал не раз. Но тут особой устойчивой группы последователей не возникло. Зато, я знаю, и из Питера-Москвы, и из Калмыкии к нему ездят люди. Я знаю одного человека — из потомственных калмыцких аристократов, — вот он нашел для себя правильным учиться у французского буддиста. Ну и, наконец, последний пример — это многим известный датчанин Оле Нидал. По-датски он, конечно, — «Нюдал», то есть просто «лапша». Он очень успешный организатор, а в прошлом они вместе со своей покойной женой являлись наркодилерами. Они челночили между Индией и Данией — через Иран, и тому подобное. Такой типаж конца 60-х — сейчас ему слегка за 70. И вот потом его как-то прошибло, он проникся, встретился с одной из значимых фигур тибетского буддизма, Кармапой. В автобиографической книжке (не исключаю, что ощутимо приукрашивая) он пишет, что была какая-то свара, столпотворение, где он оказался из любопытства. И он, мужик крепкий, бывший боксер, навел там порядок, за что Кармапа был ему по-человечески благодарен и поинтересовался, что ему нужно. А тот, движимый наитием, сказал, что, мол, хочет освоить и распространить учение Будды. Такое возможно, хотя не исключаю, что и придумано задним числом. Ну вот, после этого Нидал получил от Кармапы какие-то полномочия, посвящения и так далее — и развернул деятельность, ставя целью приохотить к буддизму больше народу, чем приохотил к наркотикам.

— Насколько это серьезно — то, чем он занимается?

— Вот тут я могу сказать, что на немецкий язык книжку Кармапы III (учителем Оле Нидала был Кармапа XVI) он перевел хорошо. То, что он говорил при мне небольшой группе людей, на меня не произвело особого впечатления. Но это значит не много: чтобы на меня произвести впечатление, надо быть другого рода человеком. По поводу серьезности. Я очень осторожно спросил у Ламы Дени, этого француза, моего учителя, от которого я получал посвящение: мол, как вы считаете, насколько это все серьезно? Мне кажется, сказал я, у Оле равновесие между верой и мудростью несколько смещено в сторону веры. Лама Дени мое предположение подтвердил и даже усилил. (А они знакомы давным-давно: Лама Дени тоже получал какие-то посвящения от Кармапы.) Но как же так, говорю, он же учит практике пхова, это ключевой момент его деятельности! А вот это как раз ничего, отвечает Лама Дени, эта практика технически простая, и если человек все правильно делает и верит — у него получится.

— А что такое практика пхова?

— Это одна из нескольких практик, характерных для второго этапа упражнений высших тантр. Она является неким запасным вариантом… Допустим, человек много упражнялся, но не успел достичь того, что надо, а приходится помирать. И вот когда ты чувствуешь, что помираешь, ты можешь выполнить эту практику. Ее назначение — выпустить дух из тела, из родничка на черепе, так, чтобы он попал в очень хорошее место, называемое «Чистой Землей Будды Амитабхи».

— А что это дает?

— Человек перерождается в той земле. Там не нужно зарабатывать, не нужно питаться. Не нужны женщины — там можно просто заниматься практикой, пока не станешь буддой. Это не Сансара, не наш мир. Это пространство, устроенное силой воли какого-то существа, решившего: устрою такой лагерь, где все будут заниматься духовной практикой. Это представление, кстати, почему-то очень любят католики: они видят в нем что-то похожее на их то ли рай, то ли чистилище.

— Это все в рамках цепочки перерождений?

— Нет, туда попадают в результате специального процесса. Перевод слова «пхова» — практика переноса сознания. Технически это делается так. Человек садится в падмасану, воображает, что над ним сидит Будда, представляет себе очень точно прямой канал от пупа до макушки. А дальше — Будда сидит в полулотосе, одной ногой затыкая верхнее отверстие канала. И человек воображает, что сознание в нижней части канала, в районе пупка, и оно легонькое, как пинг-понговый шарик, удерживаемый под водой. И, подражая предсмертной икоте, человек говорит: ХИК. А затем он говорит: КА, чтобы сознание вновь опустилось назад. Это тренировочный режим. А когда он действительно чувствует, что помирает, он произносит ХИК, выполняет созерцание и с этим завершает жизнь.

— Я все равно не вполне понял: это одно из перерождений, в Чистой Земле?

— Да, но в понятие перерождения входит два момента, что не все понимают. Во-первых, человек меняет телесную оболочку и окружающую среду. Второй же момент — неконтролируемость этого процесса.

— То есть?

— Ты можешь всю жизнь быть очень хорошим человеком. Но вот ты станешь помирать, и вдруг в тебе активизируется воспоминание об одном-единственном злодействе — и из-за этого ты попадешь в ад. Вот зараза! Поэтому все религии понимают, что важно организовать спокойные для души условия умирания. Зовут священника, или, скажем, индуисты выносят умирающего из дома, чтобы он не привязывался к родным. А пхова — это контролируемый процесс. Человек понимает, что тело умрет, — и вот дай-ка я умру туда, куда надо! В этом, втором смысле пхова — это не перерождение, поскольку это контролируемая смена.

— И в этой Чистой Земле тоже проходит жизнь? И завершается смертью?

Да. Там проходит жизнь, но там нет смерти. Там они тренируются, пока не станут буддами. Или добровольное прекращение жизни в тех местах, если человек решает вернуться на Землю и сделать там что-то хорошее. По факту попадания в Чистую Землю любой восходит на первую из десяти ступеней бодхисаттвы.

— Так. Про Оле Нидаля рассказали.

— Да. Смотрите. Главный его метод, который он преподает, — это пхова. Организуются такие интенсивы. Дают метод. У метода есть объективно контролируемые результаты. Якобы даже расходятся черепные швы и приоткрывается родничок. Это только техника. Но европейские люди ведь технопоклонники, они думают, будто все делается техникой. А это не так. В соответствии с этой техникой, ты действительно можешь «выстрелить» своим сознанием куда-то — но вот чтобы попасть куда надо, необходима вера. А вера не является методом. Что до Оле — через него или благодаря ему иногда возможно организовать доступ к тибетским учителям. Так, я, не участвуя в описанных мероприятиях, пошел однажды и получил посвящение в тибетское божество Белую Тару от того варианта (одного из двух ныне живущих) Кармапы XVII, с которым связан Оле Нидал. Могу сказать, что все было по-настоящему. Ну, еще добавлю: люди, группирующиеся вокруг Нидаля, устраивали очень расширенные курсы по обучению тибетскому языку и разным аспектам буддизма в Элисте. Учили разговорному языку, нескольким монашеским дисциплинам — такое продолжалось по крайней мере несколько лет.

— А качество?

— Нормальное. Учебники я смотрел — нормальные, сам прошел трехнедельный разговорный курс — тоже нормально. Правда, потом все забыл из-за отсутствия практики.

— Скажите, а вот эта его деятельность с точки зрения государства как-то оформлена?

— Это называется «Карма-Кагью», международная организация. Оле довольно часто приезжал в Россию, выступал с лекциями: обычно его фирменная лекция — «Буддизм в современном мире».

— Я вижу даже вокруг себя значительное количество людей, вовлеченных в эту активность. Ездят куда-то в Карелию на эти интенсивы. В общем, реальная альтернатива религиозной жизни для моего поколения, по крайней мере. Отчасти возвращаясь назад. Как происходит обучение буддизму: это чтение каких-то текстов или общение с учителем? Насколько важно то и другое? И на каких языках оно происходит? Имеет ли принципиальное значение язык священных текстов — как, скажем, иврит у евреев или арабский у мусульман? И те и другие утверждают, что священное писание полностью непереводимо на другие языки, какие-то смыслы при этом теряются.

— Здесь иначе. Вопрос языка есть, и он большой — но он здесь не принципиальный, как в перечисленных вами случаях, а технический. А большой он потому, что терминология в буддизме очень разработана и аналогов ей в европейских языках нет. Западные народы занимались другими вещами. И нужно это внедрять. Это сложно, я как переводчик много с этим маюсь. Чему учат? Для того чтобы, не будучи носителем традиции, быть в этой традиции, надо выучить некоторые методы, говоря обобщенно, созерцания, регулярно взаимодействуя с учителем, который в тантризме называется гуру, по-тибетски — лама. Возникают глубоко личные отношения, интимные. Если посмотреть, как тибетцы пишут про своего гуру, то это пылкая, чувственная, хотя и не эротичная любовь. То, что в нашей культуре давно отсутствует. И для того, чтобы продвигаться, как следует, нужно регулярно получать подпитку, обратную связь от учителя, что для многих затруднительно: не все могут мотаться в Индию, где сейчас живут эмигранты-тибетцы, сами они нечасто приезжают и, кроме того, надо суметь объясниться толком: «я это сделал, у меня это получилось, а дальше такие-то трудности». Тогда ответственный учитель скажет: «а теперь ты, голубчик, делай вот это». А иначе он будет говорить что-то общедушеполезное, и ученик станет топтаться на месте — что во многих случаях и происходит. В общем, одним из аспектов является возможность общаться с учителем на тибетском языке — иначе просто не объясниться.

— Вот есть такое странное ощущение — как только начинаешь говорить про буддизм, тебя постепенно разговор смещает на тему Тибета. Хотя буддизм — это не только Тибет.

— Ну, культурологически последние десятилетия для нас актуален тибетский буддизм. Это вот раньше был — дальневосточный.

— А как это все устроено? Вот, скажем, японские буддистские школы — у них тоже тексты на японском?

— У них тексты на китайском языке. Переводы на среднекитайский язык, выполненные от III до VII века. Какие-то требники и прочее — ну, наверное, на японском. Мантры они произносят так, что любой санскритолог будет валяться на земле от смеха. Но тексты у них на китайском.

— А в Таиланде, скажем?

— Там на языке пали, естественно. Тексты тхеравады все на пали. У нас в Горелове, в цыганской слободе есть купленный у цыганского барона особняк, в котором сейчас тайский буддийский центр. Я там бывал. Там много лет живет тайский монах — у него ученая российская степень кандидата каких-то наук. Вполне нормально говорит по-русски. Есть постоянная публика. И опять же, там полное добродушие — я там несколько раз бывал, когда в этом помещении, по договоренности, преподавал один тибетский лама. Ну и отлично, они находят общий язык.

— То есть никакой божественности в языке…

— …нету. Вот что точно есть, так это мантры. Я ими занимался и как лингвист, и как буддист. Мантры — сложная штука. Это звуковой, лингвистический компонент практики, целью которой является вхождение и поддержание состояния, которое, внутри данной традиции, в принципе тебе никак не доступно иначе. Пример. Многие знают, что в буддизме популярен такой персонаж — Авалокитешвара. И что его мантра: ом мани падме хум. Но это внешнее знание. Зачем эта мантра для буддиста? Чтобы выполнять практику Авалокитешвары и стать его эманацией, как, например, Далай-лама, чтоб из тебя струилось сострадание. Без этой мантры у тебя это не получится. Но и одной мантры недостаточно.

— Мантры — на санскрите?

— Да, на санскрите. И важный, но не единственный аспект мантр — это их ритм, мелодия (как в музыке) и форманты, которые на биологическом уровне изменяют мозговую активность. Наверняка. То есть если произносить с сильным акцентом, то будет работать хуже. Поэтому я уверен, что если у японцев что-то получается, то это они достигают страшной японской усидчивостью.