Революция продолжается? Next step

В мае 2015 года министр культуры озвучил инициативу установить в Крыму Памятник примирения, призванный символизировать преодоление революционного раскола, спровоцировавшего Гражданскую войну. Место для памятника подыскали в Севастополе (первоначально планировалось разместить в Керчи), неподалеку от руин Херсонеса, торжественное открытие запланировано на 4 ноября. Согласно имеющимся описаниям, памятник представляет собой обелиск, увенчанный скульптурой Родины-матери, у подножия которого расположились скульптурные изображения красноармейца и белогвардейца, а также вечный огонь. Видимо, за два года памятник успел сменить не только место, но и название: на сайте правительства Севастополя он фигурирует как монумент «Единения России». Сложно не заметить колоссальную символическую нагруженность монумента: символическая локация (рядом с Херсонесом); символическая дата открытия (День народного единства); использование сразу двух символов, закрепленных за Великой Отечественной войной. Может сложиться впечатление, что революционный 1917 год — это точка, в которой спрессован весь официальный исторический нарратив (Крещение – Второе ополчение – Великая Отечественная война). Однако тихое празднование столетнего юбилея говорит об обратном. Кремль имеет множество причин не фокусировать слишком сильно внимание публики на революциях 1917 года.

Во-первых, власть (и вторящий ей школьный исторический канон) велит рассматривать российскую историю как череду метаморфоз одной сущности, но не как замещение одной сущности другой. При таком подходе «царская» и «советская» выступают важными, но не принципиальными описаниями некой вечной России. Разрыв 1917-го нивелируется, острота революционного момента искусственно сглаживается. Парадигма преемственности мешает почувствовать пафос революционного перелома, девальвируя его значение. В советские времена на акцентирование разрыва со старым режимом тратились огромные государственные ресурсы, теперь они же работают на восстановление преемственности любых форм российской государственности. В «едином потоке тысячелетней истории» [1] не может быть разрывов, а значит нет места и подлинной драме. Попытки сымитировать ее речевыми актами малопродуктивны. «Руси уходящей» и «России, которую мы потеряли» нет места в казенном дискурсе вечной России.

Во-вторых, политическая элита полагает революции несомненным злом. Наиболее решительные ограничения свобод и политической конкуренции в новейшей истории России связаны с революционными событиями за пределами страны: «цветные революции» на постсоветском пространстве, «арабская весна», «Евромайдан» в Украине. Страх перед «гидрой революции» роднит российских правителей XXI века с их коллегами из XIX столетия, причем единство образа мыслей и действий находит отражение и в символической политике. Открывая в ноябре 2014 года памятник Александру I, Владимир Путин поставил монарху в заслугу создание Священного союза: «Именно российский император стоял у истоков тогдашней системы европейской международной безопасности. И она была вполне адекватна тому времени. Именно тогда были созданы условия так называемого баланса, построенного не только на взаимном учете интересов стран, но и на моральных ценностях». Система международной безопасности, о которой говорил президент, сводилась преимущественно к подавлению революций, а памятник появился в Александровском саду как раз к первой годовщине начала «Евромайдана» [2]. Как и двести лет назад, российские правители считают государство единственным актором истории, способным нести благо, и настаивают на высокой степени его автономии от несмышленых подданных. Карамзинский урок этатизма усвоен прекрасно. При всех различиях монархического и советского представлений об источниках власти, принципиально важным является ее оформление в сильную государственность. Все, что мешает государству исполнять функцию единственного легитимного актора, — безусловное зло. На открытии памятника героям Первой мировой войны 1 августа 2014 года Путин отчитал всех революционеров без разбора, обвинив их в краже победы у русского солдата: «[Победа] украдена теми, кто призывал к поражению своего Отечества, своей армии, сеял распри внутри России, рвался к власти, предавая национальные интересы». Умолчание о революциях 1917 года — ожидаемая составляющая путинского «сценария власти».

В-третьих, правящая элита не может определиться с отношением к советскому прошлому. Все ее главные представители родом из СССР и испытывают плохо скрываемую ностальгию по брежневским образцам социальной стабильности, неподотчетности власти обществу, советским репрессивным и цензурным практикам, суверенности и великодержавности. При этом Владимир Путин осознает, что получил власть не от генсеков, а от человека, самым активным образом поучаствовавшего в демонтаже советской системы. В череде его резонансных высказываний по поводу СССР есть и такое: «Кто не жалеет о распаде Советского Союза, у того нет сердца, а у тех, кто хочет его восстановления в прежнем виде, нет головы». Заигрывание с советским наследием и авторитарный характер власти не делает ее равновеликой власти советской. Едва ли присутствует целенаправленное стремление совпадать с ней в интенциях, просто иного поставщика образов у этих людей нет. Возможностей для более полной реставрации советского режима было предостаточно, однако дело ограничилось частичным восстановлением советской символики и знакомой по тем временам риторики. Модель управления и способы легитимации имеют мало общего с советскими образцами любого издания, что сталинского, что брежневского; степень личной свободы, масштабы государственного насилия и открытость миру бессмысленно даже сравнивать. Двойственное отношение к советскому проекту диктует столь же двойственное отношение к событиям, приведшим к его рождению. Симпатии причудливым образом сосуществуют с антипатиями, восторженное отношение к внешнеполитическому могуществу советской родины и симпатии к отдельным сторонам ее внутреннего устройства сочетаются с абсолютным неприятием тех ограничений, которые строй накладывал на собственную правящую элиту. Уважительное, но настороженное отношение к покойнику не позволяет превратить его 100-летний юбилей в событие национального масштаба.

В-четвертых, не стоит сбрасывать со счетов сопротивление исторического материала. Заказчик предпочитает эксплуатировать только темы, подтверждающие тезис о величии российского прошлого. Перефразируя Александра Дюма, история для Кремля — гвоздь, на который власть вешает автопортрет. Лучшие гвозди куются из военных побед, а не революций. Поэтому в массовом сознании существует всего одна историческая тема — Великая Отечественная война. Она прекрасно коррелирует с самоощущениями власти и находит живой отклик в семейной памяти (пусть даже казенные образы войны не всегда и не во всем совпадают с теми, что бытуют на микроуровне). Консолидирующий и положительно резонирующий потенциал революций 1917 года невелик. Противоположная направленность Февраля и Октября слишком очевидна, чтобы сконструировать из 17-го года героический объединительный нарратив. Навязываемый термин «Великая российская революция» чем-то напоминает гигантский верстовой столб, который обречен на величие уже тем, что маркирует наш исторический путь, тоже великий. При этом ни одно из реальных последствий Февральской и Октябрьской революций в кремлевской системе ценностных координат не может быть описано как «великое» без оговорок: Февраль породил анархию, а Октябрь — гражданскую войну. Обе категории сегодняшней власти противны, особенно на фоне сужающегося общественного консенсуса по поводу нее самой. Величие, таким образом, выводится из масштаба действа и наступивших существенно позднее последствий (советский проект, Великая Отечественная война), что несколько девальвирует ценность самой «Великой революции». В исторических референциях революции отведена второстепенная роль: возобновленный парад 7 ноября адресует к событиям 1941 года, а не к советским практикам ежегодного воспоминания акта социалистического творения. Официальное упразднение старого (революционного) содержания памятной даты произошло одновременно с приписыванием ей нового (военного) смысла в 2004 году.

Сопротивление исторического материала — проблема серьезная, но решаемая. Купированию неприятных исторических аспектов и конструированию из обрезков удовлетворительного повествования, актуального в сложившейся политической ситуации, штатные идеологи обучены. Вторая мировая война именно в таком виде и существует. Смущает, видимо, ожидаемо невысокий пропагандистский эффект: пять поколений — слишком большая дистанция, чтобы рассчитывать на живой отклик в семейной памяти, а власть предпочитает именно такие («симфонические») конструкты.

Полностью проигнорировать юбилей мешает не только намертво затверженное в советской школе представление о его исторической значимости, но и дефицит положительной самооценки. Так уж повелось, что определенную роль в ее формировании играет Запад. При всем несовпадении векторов развития, декларируемой инакости, даже бунту против их правил игры, российские правители (и заметная часть общества) не могут жить без оглядки на него. Возможность обратить внимание на российское происхождение чего-то востребованного на Западе греет душу и тешит самолюбие. Экспортных товаров для западного символического рынка у нас немного, полное упразднение 1917-го грозит довести баланс до резко отрицательного. Сюжеты картин Налбандяна, Решетникова и Герасимова на открытии Олимпиады не обыграешь, а спрос на Эль Лисицкого, Малевича, Вертова, Татлина и Мельникова по-прежнему велик. Вероятно, творения классиков социалистического реализма кажутся руководителям душеполезнее летающих коров Шагала, но плафон Оперы Гарнье расписывал именно он. Так получилось, что художественные вкусы западной публики формировались не под влиянием решений Политбюро ЦК и советских творческих союзов, а журнала с неслучайным названием October. Тихо отпраздновать юбилей — лучший способ заявить права на символическую часть наследия 1917 года, по возможности отказавшись от политической.

Извлечение политического капитала из юбилея пройдет по стандартной монологичной схеме: президент и профильные министры в очередной раз преподадут урок тысячелетней преемственности, государственности über alles, недопустимости радикализмов всех мастей, терпимости как главной добродетели российского народа. Министр культуры, соискавший ученую степень выдумыванием и последующим разоблачением многовековой европейской русофобии, напомнит про «ошибочность ставки на помощь зарубежных “союзников” во внутриполитической борьбе». Остается только сожалеть, что такой прекрасный повод организовать широкий публичный диалог, попытаться найти удовлетворительный язык общения на сложные исторические темы и достичь таким образом если не примирения, то по крайней мере взаимопонимания, снова будет упущен.

Примечания

↑1. На странице Памятника примирения на сайте Российского военно-исторического общества цитируются слова Владимира Путина по поводу Гражданской войны: «Линия примирения красных и белых — это ведь не только и не столько сглаживание взаимных исторических претензий и сближение трактовок прошлого, взаимного прощения и покаяния за грех Гражданской войны. Это восстановление связи времен, осознание единого потока тысячелетней истории — не как нагромождения непонятных событий, а как пути русского духа. И, главное, это поиск пути в будущее — потому что оба этапа русской цивилизации, что царский, что советский, оставили нам уникальный опыт, свод побед и ошибок, без усвоения которых невозможно никакое осознанное самостоятельное движение вперед».

↑2. Инициатором установки памятника выступило Женское православно-патриотическое общество. В интервью «Российской газете» его глава Галина Ананьина утверждала, что создание памятника не связано с какой-то конкретной исторической датой. Поводов установить памятник Александру I в предшествующие годы было предостаточно. Например, двухсотлетние юбилеи Отечественной войны (2012) и взятия Парижа войсками Шестой коалиции (март 2014). Однако конкурс на проект памятника прошел только в августе 2014-го, а торжественное открытие состоялось 20 ноября, почти день в день совпав с годовщиной «Евромайдана», начавшегося 21 ноября 2013 года. Возможно, конечно, это просто совпадение.