Фашизм 1.0. Современные тренды

Мировые дискуссии по острым проблемам

Термин «фашизм» возник как самоназвание движения Муссолини, а позже использовался как политический штамп для обозначения целой группы близких идеологий. Но фашизм — это и определенная антропология: представление об исконной природной слабости и иррациональности людей, которые только в марширующем строю, в братстве по оружию «нации» или «расы» способны стать сильнее.

Gefter.ru предоставляет трибуну исследователям фашистской антропологии.

Определения фашизма

Термин «фашизм» превращается в наши дни в безотказный политический инструмент: фашистами называют тех, кто выступает против иммиграции или отстаивает консервативные ценности, фашистами окрестили сторонников Трампа и его антагонистов. При этом и современные правые, и их противники во многом исходят из фашистской картины мира: человек есть иррациональное существо, демократия ему не подмога — либеральная демократия входит в противоречие с растущей тягой к политической иррациональности и к условным «кайзерам» в политике, и поэтому сплоченность элит против масс, их овладение инстинктом толпы — главное средство социальной терапии. Между тем крайние правые исходят из того, что кризис традиции ведет к победе иррационализма, обозначенной европейской терпимостью к иммигрантам, а их критики слева — из того, что демократия неотделима от критического мышления и перезапуск демократической терпимости невозможен, пока критическое мышление не будет поставлено на должную высоту. Но глубинная антропология, представления о современнике как человеке трусливом и безвольном, у них в принципе не разнится. Необходима новая, по-настоящему антифашистская антропология, исходящая из нового понимания достоинства человека, способности человека не смешивать политическую и бытовую логику своих поступков. Если крайне правые выдают типично филистерские мнения за политическую доктрину, то удел антифашистов — объяснить, как политическая доктрина опирается не на полемические эскапады, а на достоверность и желательность гуманных решений — новую рациональность старой демократии, достоинство гражданина.

Опасность фашизма — не только реванш маскулинной психологии, но и риск неразличения политического и природного порядка, упор на фашизацию как неизбежность естественного прогресса.

Участники дискуссии:

Профессор Джейн Каплан (Биркбек, (Лондонский университет)),

Профессор Роджер Гриффин (Университет Оксфорд Брукс),

Профессор Кевин Пассмоур (Кардиффский университет),

Журналист Бруно Уотерфильд (The Times).

Модератор — Джекоб Фюриди, журналист Daily Mail.

Славой Жижек. Синопсис о фашизме

Фашизм — это консервативная революция, внезапно поверившая в себя. Фашизм строился на посылке, что экономическое развитие приведет к неуправляемой индустриализации, которая именно в силу своей неуправляемости не затронет традиционную общественную иерархию. Фашизм вынес за скобки противостояние капиталистических классов: возгонка иерархических ценностей в фашизме должна была поставить общество в ситуацию нового контроля. Фашизм объявил внешние силы, а не внутренние противоречия, смертельным врагом — врагом «наших» ценностей, «проникающим» в нашу жизнь. Физическое уничтожение врага было принято за жизненную задачу нации или расы, конвертирующей свою слабость в силу. Ноу-хау фашизма стало описание системы идей как задачи жизнестроительства и способа жизнедеятельности.

Ральф Рейко. Размышления о фашизме (из дискуссии в Институте Мизеса, США)

Для Ральфа Рейко, крупнейшего либертарианского историка, фашизм — способ забыть об уникальности истории, видя в истории лишь навязчивое повторение одних и тех же желаний. Коммунизм, с его равенством всех перед историей и окончательным судом над ней, — тайная мечта фашизма, который так и не смог избавиться от собственной истории, хотя всякий раз кроваво за это мстил. Либерализм — единственная идея, способная остановить фашизм с его культом истории как постоянного наращивания бесчеловечного производства идей, товаров и насилия. Только либерализм может дать представление об институциональных границах подобного производства и тем самым убедить людей взять на себя хоть какую-то историческую ответственность.

«Черные тетради» Хайдеггера: страх перед собственным-бытием-человеком

Одна из первых дискуссий по «Черным тетрадям», проходившая в нью-йоркском Гёте-институте.

Спикеры: Питер Травни и Роджер Берковиц.

Питер Травни, издатель «Черных тетрадей», порицает Хайдеггера за «бытийно-исторический антисемитизм». Евреи для него — неопускаемый отрицательный персонаж, он должен был хотя бы символически оскорбить еврейство, чтобы сохранить в неприкосновенности собственный философский инструментарий. В «Черных тетрадях» Хайдеггер критикует национал-социализм исключительно с правых позиций, уже задумав более последовательное проведение фюрер-принципа и народности. Травни видит в Хайдеггере философа, одержимого гнетущими страхами: чтобы почувствовать историю, Хайдеггер предпочитает бояться прогресса и техники, а еврей — метафора его паники. Хайдеггер пытается овладеть своей подручной метафорой, обвинив еврея в том, что тот продолжает настойчиво делать свое дело независимо от того, как его воспринимают — как интерпретирует его, в том числе, сам философ. В результате, хотя антисемитизм Хайдеггера имеет мало общего с нацистским антисемитизмом, Хайдеггер не может мыслить свой проект иначе как националистический — подвергающий всякое дело философа воображаемому суду нации, благодаря которому философ получает удостоверение действительности своей мысли.

Роджер Берковиц, директор Центра имени Ханны Арендт в Бард-колледже (США), активно спорит с подобной реконструкцией. Хайдеггер мыслит себя фюрером мысли, иначе говоря, тем субъектом права, который столь чуток к справедливости, что учреждает любую возможную справедливость — и настоящую, и будущую, и прошлую. Пытаясь преодолеть метафизику как искусство нормирования объектов, Хайдеггер избирает другой способ философского объективирования — вынесение суждений об объектах как единственный способ отнестись к ним справедливо. Эта безвольная воля философа и ведет его к нацизму, который он трактует не как принцип насилия, а как способ отношения к уже ставшему бытию — бытию политики или бытию народа, высочайшей из высших действительности. Антисемитизм Хайдеггера основан не на страхе, а на самоуверенности: Хайдеггер выносит суждения о евреях ничуть не иначе, чем о чем бы то ни было другом. Еврей — предмет его мысли наряду со всем прочим.

Итак, страх или безволие? Всякий интеллектуальный шаг философа — преодоление тягости страха и настойчивая борьба с безволием. Вопрос поэтому только в том, не торопится ли Хайдеггер делать каждый свой следующий поворот. Его заблуждения входят в историю философии, и его антисемитизм — фальстарт торопливой мысли.