Когда война съедает общество. Россия. Приднестровье. Украина?

Когда Молдова напала на Молдову — я ничего не поняла. Да ладно я, две мои родные тетушки с семьями оказались в самом эпицентре той войны и тоже ничего не поняли.
Когда Грузия напала на Грузию, я снова ничего толком не поняла.
Четкое понимание того, что происходит, пришло, когда Украина напала на Украину.
России ужасно не повезло с соседями — они постоянно нападают сами на себя. И если бы россияне не обломали зубы об ниоткуда возникшую армию Украины, если бы мировое сообщество не отреагировало санкциями, то к бабке не ходи — уже Беларусь напала бы на Беларусь или Казахстан на Казахстан.
Marina Sokolovskaya (Фейсбук)

Это, наверно, самое распространенное описание постсоветских конфликтов в русскоязычном Фейсбуке. Восприятие прошлого из знаний и убеждений настоящего — скорее правило, чем исключение. Текущий момент, кажется, расставляет все по своим местам и дает представление об окончательной истине, хотя эта кратковременная уверенность часто пересматривается и ставится под сомнение. Но изнутри той же Молдавии, Приднестровья и Украины такое описание не всегда выглядит самым точным и самым правдивым. И если политики и журналисты могут отстаивать свои интерпретации из идеологических убеждений, пожалуй, наименее пристрастными сторонами в вооруженных конфликтах становятся представители некоммерческих организаций, которые работают с последствиями государственной политики, видят ее изнанку и уже поэтому могут критически относиться к разным политическим лагерям.

Появление непризнанного государства

Распад СССР вызвал парад национализмов в новых республиках, в числе которых была и Молдавия. Независимость обнажила множество расколов, от восприятия прошлого до конфликтов среди элит.

Почти сразу после отделения, в 1989 году в качестве государственного языка был утвержден молдавский с возвращенной ему латинской графикой. В соответствии с законом, занятые в работе с населением специалисты и государственные служащие обязаны были сдавать экзамены по новоприобретенному государственному языку.

В фактически многоязычном регионе не всем было просто сделать это. Особенные трудности испытывали специалисты предприятий и государственных служб, которые приехали в Молдавию из других регионов СССР, а значит, владели только русским языком. Таких предприятий довольно много было на левом берегу Днестра и в Бендерах, и для этих областей закон предусматривал отсрочку полного перехода на государственный язык до начала 1995 года. Но, по свидетельствам правозащитников «Мемориала», правоприменительная практика значительно отличалась от разумных законов:

«Есть основания утверждать, что реорганизации учреждений нередко приводят лишь к изменению национального состава сотрудников при сохранении практически тех же функций.

Во многих случаях одним из критериев приема на работу является знание молдавского языка, хотя официально госслужащие должны знать молдавский язык к 1994 году. Многие сотрудники учреждений и организаций, предвидя результаты аттестации, увольняются до ее начала. Найти защиту от незаконных увольнений практически невозможно, как и найти работу по специальности. В результате подобных действий резко возрос выезд квалифицированных специалистов из республики.

Необходимо отметить, что эти увольнения — следствие не столько Закона “О функционировании языков”, сколько произвольных действий должностных лиц».

(«О положении национальных меньшинств в Республике Молдова», “Мемориал” Молдавия)

Сначала русскоязычные специалисты собирались в кружки самообучения, чтобы быстрее освоить молдавский язык на латинице и сохранить свои места. Но вскоре стало очевидно: места «советских» специалистов займут представители доминирующей нации. Это было одно из многих проявлений дискриминации по национальному признаку после обретения независимости Молдавией. Со стороны и Молдавии, и Приднестровья представители радикальных движений требовали от политиков-центристов более решительных действий, в то время как Россия занимала относительно нейтральную позицию [1]. Если в Молдавии этими силами были националистические течения, в Приднестровье — Объединенный совет трудовых коллективов, Женский забастовочный комитет, Союз молдаван Приднестровья. Однако даже самые радикальные силы на тот момент отстаивали идею автономии Приднестровья в составе федерализированной Молдавии. Из отрядов, охранявших заводы в Приднестровье, сложилась местная полиция, у которой регулярно случались столкновения с молдавской.

Евгения, волонтер Красного Креста, рассказывает: «Конфликт на языковой основе возник, за месяц до этого как бы заключен был договор, что все будет хорошо, и вокруг города стояли посты из депутатов парламента Молдовы, депутатов наших местных, депутатов Верховного Совета Приднестровья и наблюдателей. И они стояли, как бы охраняли мир. Военных не было, никто не был вооружен. 14-я армия как стояла, так и не вмешивалась в этот конфликт. Люди сами на предприятиях создали ополчения. Ополченцы дежурили и работали дальше, был у нас “Союз женщин”, и мы от “Милосердия” еду развозили, потому что ребята были на этих постах безвылазно. Но, в принципе, ничего не предвещало… все произошло неожиданно».

По словам многих представителей НКО, дискриминирующие указы, которые могли лишить работы значительное количество людей, стали последней каплей, подорвавшей лояльность Молдавии со стороны населения Приднестровья.

Айгуль, волонтер Красного Креста: «Проблемы с языком начались в 88-89-м году. В 88-м даже. У меня был стаж, но я подходила к своим однокурсникам в прокуратуру, просила помочь найти работу по специальности. И они говорили: “Мы ничем не можем помочь, потому что ты не знаешь молдавского языка”».

Несмотря на это, до июля 1992 года самым смелым требованием Приднестровья была широкая автономия в составе Молдавии. Все изменилось 19 июня 1992 года, когда молдавские войска при поддержке тяжелой артиллерии вошли в Бендеры.

Директор бендерского общества «Красный Крест» Мария Цуркан: «Мы распределяли гуманитарную помощь, которую поставляли извне. Очень серьезно нам помогла Украина: там разместили наших беженцев в санаториях, на безвозмездной основе. В городе оставались, в основном, люди, которые не могли ходить, не могли передвигаться. В городе оставались те, кто его защищали, мужчины, в основном, жен и детей старались отправить. Беженцев было очень много. Оставались собаки, трупы и люди, которые не могли выбраться. А потом беженцы вернулись. В конце июля вошли миротворческие силы, и со 2 августа начали уже работать предприятия, которые не были разрушены, и можно было уже вернуться на работу. То есть рабочий стаж для тех, кто уезжал, сохранялся, никого не увольняли. А когда уже можно было работать мирно, люди вернулись».

Жители сопротивлялись скорее при попустительстве, чем при помощи 14-й армии, располагавшейся в Бендерах. Точно установлено, что повстанцы использовали российскую военную технику. Особую роль в конфликте сыграл генерал Лебедь, который координировал сопротивление и обещал полноценное вступление 14-й армии в войну в случае, если Молдавия не свернет боевые действия. 1 августа 1992 года конфликт был остановлен, а Приднестровье надолго получило статус непризнанного государства.

Памятник генералу Лебедю в Бендерах

Некоммерческие организации в Приднестровье

Некоммерческие добровольные объединения были на территории, которая затем стала Приднестровьем, еще до распада СССР. Например, до и после конфликта работали «старые» НКО, такие как Красный Крест, организация «Милосердие». Они существовали с советскими ограничениями на свободу объединений и продолжали действовать в Приднестровье во время и после боевых действий. Некоммерческие организации играли важную роль в распределении и доставке гуманитарной помощи.

Мария Цуркан рассказывает о работе Красного Креста после горячей фазы конфликта:

«Есть программа “Сопричастность”. В свое время после 92-го года она была разработана и нацелена на поддержку людей, пострадавших во время боевых действий 92-го года. Это раненые, с тяжелыми ранениями мы направляли на лечение за пределами республики, собирали средства, чтобы отправить этих ребят на лечение в Москву, Санкт-Петербург. Инвалидов — защитников Приднестровья осталось порядка 90 человек».

Активно влиял на политику Женский забастовочный комитет, участницы которого выступали за вмешательство российской армии в вооруженный конфликт и перекрывали железную дорогу в Молдавию, требуя освободить депутатов ПМР.

Организация родственников погибших в этом конфликте — союз «Память» под руководством Людмилы Мальчуковой — с 1992 года распределяет помощь членам семей погибших.

Людмила Мальчукова, председатель союза «Память», г. Бендеры

Относительно активное гражданское общество в небольших пределах, но влияет на политику местных властей. Например, в Бендерах в Красном Кресте так описывают взаимодействие НКО и местной администрации:

«Влияние общественности на решение проблем присутствует. Есть Общественный совет, и он не декларативный, хотя и консультативный. Он много вопросов держит на своем контроле и капает: один раз, другой раз. Была попытка у одного главы продать в частные руки рынок. Он был муниципальным учреждением, его хотели продать. В свое время подняли этот вопрос, сказали слово “нет”, и рынок остался муниципальным».

В целом, время конфликта наши собеседники описывали как страшное и травматичное, но в то же время полное взаимовыручки и энтузиазма. Этими настроениями ситуация вооруженного конфликта напоминает пик протестного движения. Такие коллективные эмоции стали питательной средой для образования новых социальных связей и некоммерческих организаций.

Возможно, эти объединяющие чувства вместе с законсервированной советской идеологией стали затем препятствием для развития новых независимых НКО и переориентации старых. Так, Женский забастовочный комитет остался, по нашим наблюдениям, исключительно формальной идеологической организацией, единственной функцией которой осталось «патриотическое воспитание» в школах в советском духе. Приднестровская Народная Республика, оказавшись, по сути, клиентелой России, заимствовала российские методы давления на гражданское общество, хотя и в значительно более мягком варианте. Например, в парламенте ПМР обсуждался, но не был принят закон об иностранных агентах, аналогичный российскому. Если бы закон прошел, под запрет попали бы все российские организации, действующие в ПМР. Однако неформальный контроль спецслужб за НКО остался. Сотрудники НКО не без гордости рассказывали, как их на разговор вызывало местное КГБ. И все же такие «разговоры» не имели серьезных последствий, и даже спонсорская помощь Фонда Сороса не стала основанием для давления и вмешательства.

Но не у всех гражданских инициатив получается проходить сквозь сито идеологии. Так, в 2016 году фотограф Каролина Дутка отказалась от проведения посвященной ЛГБТ фотовыставки из-за угроз от КГБ. Этот пример показал, что НКО, так или иначе идущие вразрез с местной политикой, вряд ли могут спокойно существовать в Приднестровье.

Вооруженный конфликт и гражданские объединения Украины

Хотя конфликт в Приднестровье и оккупацию части Украины часто сравнивают в социальных сетях и в статьях, существенных различий у них больше, чем поверхностных сходств. В Приднестровье регулярная армия вошла из Кишинева, и Россия использовала эту ситуацию скорее на правах аморфной внешней силы без четкой политики и однозначных представлений о необходимых действиях. Россия была одним из игроков, к которому обращались сторонники самопровозглашенного государства, но далеко не его создателем. А вооруженные столкновения в Украине были непосредственно спровоцированы в России, судя по всему, для того, чтобы «выпустить пар» протестов 2011–12 годов и укрепить авторитет исполнительной власти «маленькой победоносной войной».

Продажа украшений в пользу украинской армии на патриотическом фестивале на горе Карачун под Славянском

С украинской стороны Майдан и последовавшая оккупация спровоцировали взрывной рост гражданских организаций, что напоминает ситуацию в Приднестровье в 1988–1992 годах. Уменьшение степени вмешательства властей в гражданское общество, несомненно, сыграло свою роль в его развитии. Денис Бигунов, представитель движения «Сильные громады Донетчины» из Славянска рассказывает:

«До войны этой [некоммерческой] деятельностью не занимались, потому что за этим активно следило СБУ. Это все отслеживалось, и людям рекомендовалось этой деятельностью не заниматься, потому что это все вредило статусу и власти “Партии регионов”, которая здесь была. Поэтому действовали организации, которые были созданы властью или финансировались властью. Сейчас, в принципе, нет такой монополии, общего контроля какой-то политической группы над всеми субъектами общественной жизни, политической, культурной. Поэтому сейчас это возможно, а до войны это было невозможно, потому что авторитарная система власти такая, постсоветская».

Однако внешнему наблюдателю очевидны и другие причины всплеска гражданской активности, относящиеся скорее к области национализма или, если угодно, патриотизма. Для социологов и политологов два этих понятия ничем не отличаются друг от друга. Например, в общественных пространствах почти каждого населенного пункта Украины, даже в библиотеках, есть какие-то инициативы по сбору пожертвований на обмундирование и лекарства участникам АТО. Реклама призывает граждан переходить на украинский язык. Война так мобилизовала украинское общество, что рефлексирующие представители НКО сравнивают помощь участникам АТО с культом, а нерефлексирующие не видят различий между ней и миротворческими инициативами. Несколько раз представители гражданских объединений в Украине говорили нам, что в какой-то степени благодарны войне. Для многих из них конфликт открыл новые возможности самоорганизации и финансирования. Для кого-то это было связано с подъемом национализма и мобилизацией общества, для кого-то — с разрывом привычных траекторий и грантовой помощью. В разных пропорциях эти мотивы присутствуют в большинстве интервью с представителями региональных НКО в нашем исследовании.

В отличие от Приднестровья, из-за вооруженного конфликта в Украине из Крыма и Донбасса хлынула волна беженцев и вынужденных переселенцев. Вынужденные переселенцы из Бендер в течение нескольких месяцев вернулись в свои дома, в то время как на сентябрь 2017 года в Украине насчитывалось 1,6 млн вынужденных переселенцев из Донбасса и Крыма. Многие уехавшие из Донецкой и Луганской областей с началом войны сейчас возвращаются в конфликтные регионы из-за экономических и личных причин. Другими словами, люди вынуждены жить на территориях, где фактически не действуют законы ни одной страны, просто потому что в Украине они не могут найти работу и им не на что снимать жилье.

Менеджер программы «Советник по вопросам ВПЛ» Валерия Вершинина так описывает ситуацию: «Зачастую переселенцы могут найти бесплатную юридическую помощь, люди в трудной ситуации могут получить гуманитарную помощь, единовременную помощь от государства, но ни одна организация не возьмет на себя длительное содержание нетрудоспособного человека. Нет программ, которые помогают людям, неспособным к самообслуживанию или самостоятельной жизни. Средняя пенсия в Украине меньше средней цены за аренду квартиры. И если молодые люди могут больше заработать, пенсионеры обычно не могут ни работать, ни кооперироваться с другими пенсионерами. То же самое происходит с молодыми людьми. Человек, который вынужден отдать 60% своей зарплаты за аренду квартиры, скорее всего не проживет здесь долго».

Есть и более глубокие правовые проблемы, касающиеся статуса переселенцев. Существующее законодательство во многом дискриминирует вынужденных переселенцев с оккупированных территорий. Переселенцы поражены во многих правах: в праве избирать и быть избранными, не всегда могут полноценно реализовать право на образование, на социальную помощь. Например, без справки переселенца невозможно устроить в садик ребенка с донецкой пропиской.

Молодежь из украинских патриотических организаций на траурном митинге в честь четырехлетия освобождения Славянска

Ольга Иванова, БФ «Стабилизейшн Саппорт Сервисез»: «Конечно, есть конфликт между чиновниками и общественниками. Чиновники часто не доверяют общественникам, называют их “грантоедами”. Общественники не доверяют чиновникам, потому что иначе смотрят на многие вопросы. Например, то же законодательство [касающееся оккупированных территорий], которое мы получили после начала конфликта, оно очень во многом нарушает права человека, создает отдельную дискриминированную категорию граждан — переселенцы. Переселенцы — это фактически люди второго сорта, которые не могут голосовать на местных выборах, которые ущемлены в праве на свободное перемещение, выборе места жительства. К ним постоянно приходят проверки, их контролирует СБУ. Самое печальное, что это не недоверие принявших их сообществ, это просто недостатки законодательства. Люди с донецкой и луганской регистрацией, они существуют для Украины только в виде граждан со статусом внутренне перемещенных лиц. То же самое в Крыму: либо ты выехал, либо тебя просто нет для Украины. То есть, чтобы получить статус переселенца и ему соответствовать, ты должен жить на одном месте, не отлучаясь более чем на 60 дней (максимум 90 по уважительное причине). Если попасть в больницу больше чем на 90 дней или поехать учиться, справки лишат. На неподконтрольных территориях невозможно получить или поменять паспорт, оформить пенсию, для этого нужно притворяться переселенцем. Очень много этого всего. Вообще, чиновник на вопрос о каких-то социальных проблемах, которыми ты занимаешься, может ответить, что проблемы нет и ее выдумывают враги какие-то».

Однако, хотя аспектов дискриминации очень много, гражданское общество и некоторые политические фигуры стараются изменить ситуацию и в законотворчестве, и в информационном поле. Правозащитники отмечают, что народные депутаты Наталья Веселова и Людмила Денисова много делают для помощи этой группе. Но так как в избирательных правах переселенцы поражены, они не могут полноценно влиять на депутатов. Большинство же народных избранников пытаются дистанцироваться от проблемных регионов и ассоциируют восточные регионы с сепаратизмом, а выплату пенсий на оккупированных территориях — с финансированием терроризма.

Помощью переселенцам занимаются многие некоммерческие организации, хотя в среде гражданского общества не обходится без трудностей взаимодействия. Ощущение напрасных усилий и огромные нагрузки приводят к выгоранию и активистов, и правозащитников. У НКО сложилась система репутаций, но они серьезно конкурируют друг с другом и не всегда настроены на совместное формирование государственной политики.

Ольга Иванова продолжает о собственной правозащитной деятельности: «Мы создали сеть внештатных советников по вопросам переселенцев Минсоцполитики и Министерства переселенцев и временно оккупированных территорий. То есть мы пригласили тех же волонтеров, активистов и всех, кому интересно было попробовать в конструктивном каком-то ключе, и дали им этот статус. Все это сотрудничество идет непросто, но мы пытаемся реформировать систему. По нашим наблюдениям, многие гражданские организации не склонны искать конструктив с госчиновниками (и часто это взаимно). Но, по нашему мнению, это ошибочная стратегия, потому что объем грантовой помощи иссякает и надо полагаться на свои силы и возможности государства. За сотрудничество с министерствами поначалу нас довольно эмоционально критиковали. Но сейчас у нас множество партнеров по всей Украине в лоббировании законопроекта о пенсиях для неподконтрольных территорий».

Похоже, что всеобщая милитаризация влияет на все украинское общество. По общему настрою на борьбу с терроризмом, мобилизации и активности оно парадоксально напоминает Россию времен второй чеченской войны. С меньшим накалом, но в пропитанном войной украинском обществе заметно восприятие «чужих» военных как виновных во всех бедах преступников и «своих» как неизменных героев с безупречными принципами. Возможно, гражданам Украины кажется, что война за свою землю — дело исключительно праведное. Но, к несчастью, ни в одной войне нет и не будет ни доблести, ни чести. И если первое время люди с оружием стараются ориентироваться на законы и мораль мирного времени, повседневность затяжной войны заставляет людей деградировать. В местах, где не действует закон, человек с оружием обладает почти абсолютной властью над мирными жителями. А абсолютная власть и развращает абсолютно.

К этому примешивается и нищета населения на оккупированных территориях.

«Мы можем сказать только о том, что происходит на блокпостах, в серой зоне. Там существует продажа женщин. Заработок, работа. Я бы не стала связывать это исключительно с солдатами. Они существуют там как клиенты, а этот способ работы [проституция] для них [жительниц оккупированных территорий] — способ выжить в той ситуации, в которой они оказались. У каждого свои принципы, и все зарабатывают, как могут. Экономики нет, промышленных предприятий нет, там постоянные обстрелы», — рассказывают сотрудники фонда «Славянское сердце».

«Бывает, что мама приводит дочку на блокпост, принуждает к проституции. Я называю это торговлей людьми. Есть еще большая часть женщин, которые хотят таким образом [проституцией] поддержать свою семью», — уточняет сотрудница фонда Екатерина Ханева.

Это обычные и закономерные вещи на любой войне, которые привозят домой все стороны. Валерия Вершинина, например, считает, что проблема сексуального насилия, в том числе со стороны участников АТО, пропорциональна молчанию о проблеме. Во многом о том же говорит участница АТО Елена Мосийчук в интервью изданию WoMo:

«В прошлом году я была в Херсонской области, там есть база с подразделением военных связистов-женщин. Там есть насилие, но в итоге об этом девочки отказались говорить. По разным причинам. У кого-то дома муж, семья, ребенок. Она боится потерять мужа, боится об этом говорить. Мне кажется, когда закончится война, то многие заговорят о насилии. Сейчас люди бояться потерять звание, зарплату, боятся нарушить контракт и угодить в военную прокуратуру».

Интересно, но не удивительно, что после этого откровенного заявления о преступлениях никто не писал о возбуждении каких-либо уголовных дел. Похоже, «свои» военные остаются для украинского общества героями даже после темных дел на блокпостах и зафиксированных правозащитными организациями «превышениях полномочий».

Как в свое время в Чечне.

Кому мать родна

На все это можно возразить, что Украина защищается, в отличие от России. Все это так, но эта защита затянулась.

Затянулась настолько, что вокруг нее строится экономика, и почти никого не смущает, что это экономика на смертях и деградации. Государство пытается стать легитимнее через военную тему; частные больницы открывают новые отделения в расчете на ветеранов АТО; волонтеры объединяются для сбора пожертвований на вооружение; обыватели цинично рассуждают о том, что экономическим ростом прифронтовые города обязаны войне. Активные и успешные люди из оккупированных территорий переехали в Украину, а остальные вроде бы никому не нужны.

Все это идеально ложится на постсоветскую милитаристскую эстетику и героический миф: оформление пространства вокруг Музея Второй мировой войны в Киеве отличается от Музея-панорамы «Сталинградская битва» только тем, что окружающие музей трофейные танки в Киеве — российские. Почему-то декоммунизация совсем не коснулась советского милитаризма.

Захваченный БТР российской армии рядом с Музеем Второй мировой войны в Киеве

Существующее положение настолько привычно и удобно всем, что трудно представить радикальное требование немедленного миротворчества.

— Но ведь российская армия тоже очень слаба. Почему Украина не наняла частные военные компании? Мне кажется, они бы за пару месяцев разбили и российские войска, и банды в Донецке и Луганске. Так погибло бы гораздо меньше украинских граждан.

— Не знаю. Может, никому это не приходило в голову, — отвечает мой собеседник.

Where there is a will, there is a way. Там, где есть политическая воля, найдется и метод ее воплощения. Но сначала должна появиться воля к построению мира. И если в России граждане почти не могут повлиять на решения властей, в Украине еще есть возможность для мира и демократии.

Россия не всегда производила экспансионистскую политику, нацеленную на сомнительное механистическое единство. В Приднестровье 90-х российские генералы проявили себя скорее как миротворцы. Но каждый новый виток «борьбы с терроризмом» усиливал централизацию власти. Пользуясь шоком от терактов, федеральные власти все больше урезали права граждан. У страны не было никакого образа будущего, кроме мифа о победителях и реанимированной советской эстетики. И спустя 20 лет фантазии о «войне с фашистами» были воплощены самым безумным образом. Не хочется, чтобы Украина застряла в этой дурной бесконечности справедливых войн.

Как говорят украинские правозащитники, «не за это стоял Майдан».

Подготовка материалов к тексту: Мария Туровец, София Швеймаг, Екатерина Церетели.

Автор благодарит Андрея Девяткова, Ольгу Иванову и Валерию Вершинину за вычитку текста и правки. Однако за все ошибки и неточности несет ответственность только автор.

Статья подготовлена при содействии Центра независимых социальных исследований, Берлин (CISR e.V. Berlin), в рамках проекта «Мирная трансформация конфликтов на постсоветском пространстве». Проект реализуется при поддержке МИД Германии.

Фото: Мария Туровец 

Примечание

1. О влиянии России на конфликт и его урегулирование см.: Девятков А. Перед вызовом европеизации: политика России в Приднестровском урегулировании (1992–2012 гг.). Тюмень: Изд-во Тюменского гос. ун-та, 2012.

Редакция оставляет за собой право не соглашаться с точкой зрения автора статьи