Андреас Буллер
«Язык мой — Wrack мой», или Языковые парадоксы российской повседневности
Немецкий взгляд на русскую языковую коллизию. Групповая враждебность и универсальные ценности
4 078 
О новой книге Гасана Гусейнова
Гасан Гусейнов. Язык мой — Wrack мой. Хроника от Ромула до Ленинопада. – Киев: Laurus, 2017. – 367 с.
Только начав читать написанную на живом и эмоциональном, ироничном и серьезном, а временами и дерзком языке книгу Гасана Гусейнова «Язык мой — Wrack мой», я понял, что у меня в руках не только необычайно интересная работа, но и уникальная, созданная эрудированным и талантливым автором, хроника современного русского языка. «Сама история свистит в их мохнатые уши», — восклицает автор книги, описывая своеобразно-причудливые представления возродившегося, как птица феникс из обломков советского государства, постсоветского человека с его специфической логикой суждений, с его нежными и легко ранимыми религиозными чувствами (если бы только за оскорбление оных не следовал жесткий удар в «морду»), с его беспредельной любовью к косплею и другим телесным играм. «Спицфиские представления» (тут я невольно вспоминаю Аркадия Райкина) постсоветского человека можно понять, лишь обратившись к его языку, на который мы не будем сразу навешивать негативный ярлык, потому что современный русский язык — это язык мудрых пословиц и поговорок, остроумных анекдотов, летучих фраз и метафор, которыми книга Гасана Гусейнова буквально наполнена до краев. Но временами это, к сожалению, и язык ксенофоба или же расиста, фанатика или же «нашиста», духовную нищету речи открывает и демонстрирует нам именно язык, который так образно и ярко описывает автор в своей книге.
Наполненная иронией и юмором, написанная живым, красочным и богатым языком книга Гасана Гусейнова, в чем я нисколько не сомневаюсь, принесет громадное удовольствие читателю. Однако необыкновенное тематическое разнообразие книги может создать трудности рецензенту, который, пожалуй, не сможет охватить в своей рецензии все без исключения ее аспекты. По этой причине я, исходя из принципа, что объять необъятное невозможно, решил выбрать в книге Гасана Гусейнова лишь отдельные понятия, которые я опишу из «своей» перспективы, т.е. перспективы прожившего почти три десятилетия за пределами постсоветского пространства человека. Читатель может сразу же задать недоуменный вопрос: какую роль место жительства человека оказывает на его мировосприятие?
Огромную. Свое невидимое влияние на восприятие мира человеком оказывают как общественная атмосфера, так и массовые медиа; как окружение, так и воспитание, а также самообразование человека, а кроме них и еще тысяча самых разных зависящих и не зависящих от него факторов. По этой причине, кстати, мнения людей в одном и том же вопросе могут радикально расходиться, но в одном пункте они все-таки обязаны сходиться: любой человек, презентуя свое мнение, должен стремиться к тому, чтобы оно соответствовало истине. Насколько ему это удастся достигнуть, это уже другой вопрос, но стремиться к этому он должен.
Замечу, что моя попытка анализа современного русского языка является даже не смелой, а дерзкой. Ведь в данном случае о проблемах современного русского языка берется судить прозябающий уже почти три десятилетия в немецкой «провинции» человек. Хотя некоторые по праву считают, что в Германии «провинции» как таковой не существует. Возможно, что это и так. В Германии, однако, существуют языковые провинции, символом которых являются самые различные богатые своеобразные и оригинальные диалекты. Но вот о них-то как раз я судить не берусь. Родной язык мигранта остается для него, где бы он ни жил, в роскоши или прозябая, навечно «родным языком». И если быть откровенным, то кто еще, кроме живущего в чужом языковом пространстве человека, по-настоящему может ужаснуться или же, наоборот, по-настоящему удивиться эволюции своего родного языка? Книга Гасана Гусейнова предоставляет читателю исключительные возможности для того, чтобы удивиться, поразиться или же ужаснуться эволюции родного языка. В какой-то степени она является «зеркалом нашей эпохи». По этой причине нам стоит обратиться к ее анализу.
«Наше все»
Замечу вначале, что за легкостью живописного и богатого языка Гасана Гусейнова скрываются серьезные метафизические проблемы, которые отражают сложные взаимосвязи между мыслью, словом и действиями человека. Ведь язык является не только источником информации, но и средством легитимации человеческих действий. И вот я уже слышу вопрос: о чем здесь речь? Пожалуйста, конкретнее!
Конкретный пример этому мы найдем в книге Гасана Гусейнова, в которой он ставит вопрос о том, как формально правильно сказать, что СССР победил в войне с фашистской Германией̆? Или другими словами — как наиболее точно отразить это событие посредством языка? Одна из первых попыток языкового обрамления этого важного исторического события принадлежит Сталину, формулировку которого до сих пор мало кто решается оспорить, но автор книги идет на этот шаг, утверждая, что запущенная Сталиным фраза о «дне победы советского народа» над фашистской Германией является «пропагандистской уткой», которая, «к сожалению, до сих пор совершает свой полет».
Советский народ внес, без всякого сомнения, решающий вклад в разгром фашизма и принес неописуемые жертвы для победы над ним, однако победа над фашистской Германией была победой не только СССР, но и всей антигитлеровской коалиции. Но почему этот момент не получил никакого отражения в сталинской формулировке? Прямое игнорирование других принявших участие во Второй мировой войне акторов не только не соответствует исторической действительности, но и превращает победу над фашизмом в «локальное» или же «национальное» событие. Сталинская интерпретация победы лишает ее интернационального характера! Однако, несмотря на все эти довольно проблематичные пункты сталинской характеристики Второй мировой войны, именно эта характеристика надолго определила перспективу восприятия одного из центральных событий XX столетия.
Более того, она не только определила восприятие прошлого, но она определяет и восприятие российского настоящего. Ибо идея «нашей» победы образовала для «нашистов» незыблемую и непоколебимую основу не только «нашего» прошлого, но и «нашего» настоящего, а вместе с ним и «нашего» будущего, в которых нет и не может быть места для другого или же в которых другой может играть лишь роль соперника или врага. Исключив из истории Второй мировой войны другого или других, сталинская формулировка таким образом укрепила и зацементировала изоляционистские тенденции в мышлении не только советского, но и постсоветского человека.
Эти тенденции подпитывает сегодня санкционная политика западных держав, на которую российские «нашисты» требуют дать «сталинский ответ», т.е. создать свою собственную, независимую от остального мира, финансовую, экономическую, электронную, военную, образовательную, технологическую и другие системы. По этой причине в языке «нашистов» доминируют такие фразы и выражения, которые, как правило, звучат лишь в условиях враждебного окружения, но не в условиях находящегося в процессе глобализации и интенсивной кооперации мира: «мы сами», «мы обойдемся», «нам не на кого надеяться», вплоть до констатации факта — «мы окружены!». Кем? Разумеется, не друзьями.
Делающий установку на национальную изоляцию язык не только заставляет российское общество замыкаться в себе, но он также порождает равнодушие к судьбам других народов. Нас абсолютно перестали интересовать такие вещи, которые происходят не на «нашей» территории: ужасные условия в стране-тюрьме Северная Корея, массовые убийства или преследования людей в странах третьего мира и масса других несправедливых вещей, которые ежедневно происходят на нашей маленькой планете. На все эти преступления или законодательные нарушения «нашисты» отвечают одним предложением: «Ну и что? Это ведь не “наша” территория».
Мы живем только «нашим» прошлым, имеем только «наше» настоящее и стремимся только в «наше» будущее. В эпоху стремительной глобализации подобная тенденция к национальной изоляции является очень опасной. Ведь она неизбежно заводит стремящееся к изоляции общество в тупик, лишая его каких-либо перспектив на будущее. Все мы, живущие на этой маленькой планете — а наша планета в действительности очень маленькая — люди, связаны единой судьбой. Все мы принадлежим единому универсальному человечеству и имеем общую историю, о чем еще в XVIII веке, как само собой разумеющемся, твердили ученые-просветители. Будущее нашей страны лежит не в изоляции, а во всесторонней кооперации. Но как это объяснить жителям «коммуналки», которые закрылись в своей комнате, обдумывая, каким образом они, не покидая ее, приготовят себе обед, примут душ и выйдут на улицу.
Стремление к полной изоляции является тщетным, полным иллюзий и к тому же совершенно напрасным усилием. Полной изоляции не удалось достигнуть даже такому закрытому обществу, как советское, которое вело интенсивный обмен не только товарами, но и… людьми. Да-да, людьми. Мы ведь «обменяли хулигана на Луиса Корвалана», и если бы нам позволили менять людей и дальше, то мы б нашли такую […], чтоб на […] сменять (своими многоточиями я пытаюсь разбудить фантазию читателя).
Этот взаимовыгодный «обмен», надо сказать, осуществлялся и задолго до советских времен, причем осуществлялся на более высоком социальном уровне, когда немецкие принцессы выходили замуж за русских царевичей или князей. Мудрая Русь, как пишет Гасан Гусейнов, приглашала на свои просторы итальянских архитекторов и немецких ученых, она заимствовала через посредников свою азбуку у греков и евреев, переняла логику, грамматику и риторику у римлян и немцев, а литературные жанры — у итальянцев, французов, англичан. Эта «интервенция» товаров, людей и слов продолжается, надо сказать, и по сей день. И никакое «импортозамещение» не в состоянии ее остановить. Особенно легко в русский язык проникают вездесущие слова. Иногда они, правда, приходят к нам не из-за границы, а из «родных запасников».
Об интервенции слов
Язык не склонен к изоляции. Он, как всепроникающая жидкость, немедленно заполняет собой любые неожиданно открывшиеся пустоты и ниши. И часто бывает так, что неброские и малозаметные, десятилетиями ведущие тихое и спокойное существование в языковых запасниках русского языка слова, благодаря благоприятному стечению обстоятельств, неожиданно врываются в общественный язык и оказываются у всех на устах. Нечто подобное испытало греческое слово «солея», о котором народ узнал во время процесса над Pussy Riot, пишет Гасан Гусейнов. Разумеется, слово это существовало и раньше, но его раннее существование было тихим и незаметным. Можно сказать, что слово это не существовало, а прозябало в отсеках наших языковых подвалов, интересуя лишь узкий круг людей. И вдруг оно стало повсеместно употребляемым понятием! Вот это да! Или «wow!», воскликнул бы немец.
Однако далеко не все новые слова завоевали русский язык одним порывом. Некоторые слова десятилетиями подыскивали для себя «удобное место» в русском языке, прежде чем они, к несчастью таких консерваторов, как я, надолго обосновались в нем. Это касается такого слова, как «коммеморативный», которое мой язык принципиально отказывается произносить легко и без запинки. Это слово вызывает у меня внутренний протест, мне хочется немедленно заменить его каким-нибудь нецензурным синонимом, однако говорящие о «коммеморативных практиках» люди игнорируют мои чувства и продолжают его применять, нанося мне таким образом неописуемые боли, которые можно сравнить только с болями «истинного христианина», которого вынудили, приковав к стулу цепями, смотреть оскорбляющий его чувства фильм «Матильда», а в дополнение к нему еще и грешные картины эпохи Возрождения (с обнаженными телами!). Тут конфликт «ценностей» просто неизбежен.
Конфликты между человеком и его родным языком воспламенялись в прошлом неоднократно, приводя иногда к трагичным ситуациям, о которых мне здесь иронизировать совершенно не хочется, потому что эти ситуации действительно ранили людей. Здесь я хотел бы напомнить о возникшей после революции 1917 года категории «бывших людей», которая в актуальных дискуссиях только что прошедшего 100-летнего юбилея русской революции практически не упоминалась. Однако кто дал право большевикам присвоить довольно многочисленной группе соотечественников клеймо «бывшие», а позже и расправиться с ними? Такое «право» русским революционерам дала т.н. «этика большевизма» [1], которая основывалась на революционном языке. Этот язык вызывал у «бывших людей» (какая странная терминология!) настоящую боль, потому что они были вынуждены теперь вместо нормальной русской речи выслушивать настоящую революционную галиматью. Революция не только революционировала жизнь, но и изнасиловала язык человека.
В каждом человеке, однако, существует какая-то внутренняя граница, которая не позволяет ему легко и беспроблемно воспринимать не перевариваемую с его точки зрения лексику. Можно назвать это «консерватизмом» или «традиционализмом» родного языка, но именно с помощью этой границы языку удается сохранять стабильность и неизменность своих структур. Речь здесь, однако, идет о «внутренних механизмах» защиты языка, которые не имеют ничего общего с глупыми и грубыми попытками ограниченных людей защитить родной язык от любых «внешних влияний». Непрошеные защитники русского языка стремятся любыми средствами запретить или ограничить не только употребление иностранных, но и нецензурных слов, лишая таким образом русский язык его основы, потому что, и здесь я опять процитирую Гасана Гусейнова, «без мата и иностранных заимствований современному русскому языку просто совсем не на чем будет держаться. Извините за иностранное слово, каркаса не будет». Точно — не будет.
Можно представить себе в этом случае ситуацию с ремонтом квартиры, в котором разрешалось бы использовать только свои, отечественные краски, продукты, модели, изобретения и усовершенствования, запретив применять в этом ремонте любые заграничные материалы и технологии. Можно ли это сделать? Конечно, можно. Но кто захочет жить в такой квартире? Непрошеные защитники русского языка в подобной квартире жить, без сомнения, не захотят.
Но российский народ, к счастью, мыслит прагматично и практично. Он не имеет ничего против нужных и полезных заимствований, откуда бы они к нам ни пришли: «Как же бережно обращается наш богоспасаемый язык с красивыми, модными словами… Попробуй — замести его местной приблудой — народ засмеет. Свои у нас — одни натоптыши», — уверяет Гасан Гусейнов. Ну уж не только «натоптыши», а свои у нас также сокращения с аббревиатурами, типа ВНИОПТУСХ [2] или же ВСЕГЕИ [3]. И попробуйте только возразить, что это не так!
Сокращения и именные обращения
Советская система была системой тотальных сокращений: она сокращала все и вся, превращая весь окружающий ее мир в сплошные аббревиатуры. В советское время за любой организацией, институтом, инициативой или акцией стоял, как правило, определенный набор букв, который с максимальной точностью описывал их суть. Любой советский человек мог рассказать свою полную биографию, используя одни лишь сокращения:
«Учился в СШ № 5, посещал СГУ, работал в ГГУ, а потом в МГУ, где на рабфаке встретил во время сдачи ГТО свою посещавшую курсы ДОСААФ будущую жену. Зарегистрировавшись в ЗАГСе ЗВГ, переехали в в/ч 54321 с п/п 12345».
Свою историю в сокращениях могла изложить практически любая советская организация, аббревиатуры которой могли с течением времени меняться, образовывая собой историческую цепочку слов, которая даже в «мохнатых ушах» звучала угрожающе-зловеще. Возьмем для примера цепочку: ВЧК при СНК РСФСР – ГПУ – НКВД – МВД. Здесь каждое сокращение — удар по голове.
Но привычный к ударам советский человек обладал феноменальной способностью легко и без проблем воспринимать и понимать все сокращения советской эпохи, чего уже нельзя сказать о молодом поколении, которое, вероятно, не сможет дать ответа и на вопрос, что такое КПСС. Хотя надо сказать, что и советский человек на этот вопрос далеко не всегда давал однозначный ответа. Он мог, цитируя советские газеты, назвать КПСС «руководящей и направляющей силой общества», но он также мог, вспомнив вчерашний анекдот, обозначить КПСС как «набор глухих согласных». Т.е. советская аббревиатура интерпретировалась людьми многовариантно, часто с сарказмом или иронией. Глубокий смысл скрывался, однако, лишь за неофициальной интерпретацией этой аббревиатуры, которая не просто «обозначала» явления и вещи, но и давала конкретные рекомендации, утверждая, например, что «Смерть Сталина Спасет Россию». И это тоже был СССР. Аббревиатура подчеркивала, что СССР есть «Страна Самых Старых Руководителей», или же подводила в лаконичной форме итог целой исторической эпохе: «Строили, Строили, Строили — Рухнуло» (СССР). Именно в этой многовариантной интерпретации аббревиатур проявляла себя свобода советского человека, которую советскому руководству не удалось ни подавить, ни взять под свой контроль. Советской власти не удалось выиграть борьбу с анекдотами, и это было ее первым крупным поражением.
Даже после того, как СССР перестал существовать, советская аббревиатура продолжала оказывать свое влияние на людей. Стоило только убежденному коммунисту начать хвалить достижения советской власти, описывая ее невиданные успехи, подчеркивая ее гуманность и человечность, как кто-нибудь неожиданно швырял в аудиторию состоящее из одних только сокращений слово-бомбу, которое вмиг разрушало до самого основания и самую грандиозную нарративную конструкцию о советском прошлом. Такой словесной «бомбой» могло стать, например, понятие АЛЖИР, которым в свое время обозначался «Акмолинский лагерь жен изменников родины». В АЛЖИРе содержались женщины, непосредственная «вина» которых заключалась в том, что они являлись женами обвиненных в антиреволюционной деятельности мужей. Уже один этот факт может нам очень многое сказать и рассказать о сущности сталинского режима. Как низко должно было упасть политическое руководство страны, для которого врагами стали беззащитные женщины и дети (дети «врагов народа» также содержались в лагерях). Факт этот свидетельствует и об уродливости или анахроничности представлений революционной власти о сущности закона и законодательства вообще. Ведь советская власть могла отправить человека в заточение лишь по причине его родственных связей или же по причине его социальной/национальной принадлежности.
Нам стоит внимательно присмотреться к советским сокращениям, потому что они очень точно зафиксировали в себе особенности мировоззрения людей тоталитарной эпохи. Воистину, историю советской власти можно рассказывать и описывать по одним только сокращениям. И это будет, наверное, самая достоверная история советского периода.
Кроме сокращений и аббревиатур, большой интерес для историка могут представлять клички и псевдонимы революционеров, которые, надо сказать, служили им не только в целях конспирации, но и самопрезентации. Ведь тот факт, что Иосиф Джугашвили выбрал для себя псевдоним «Сталин», а не «Нежный» или «Бабочкин», не являлся случайностью. Джугашвили не хотел презентовать себя внешнему миру как «нежное существо», а хотел выглядеть «человеком из стали». Так же Вячеслав Молотов отказался от своего законного имени Скрябин, став позже интернациональным «молотом» Сталина. А родившийся с довольно романтическим именем Розенфельд (нем. «поле роз») Лев Каменев явно предпочел розам камни. Позже его «закидали камнями» его же товарищи по партии.
Имя Троцкий имеет нечто общее с немецким словом trotz (вопреки). Троцкий действовал в истории часто «вопреки». Основательно продуманные и тщательно подобранные имена революционеров несли в себе определенный смысл, накладывая определенный отпечаток на личность человека, а иногда и определяя его судьбу. Но и сам человек был в состоянии наложить свой личный отпечаток на абсолютно нейтральные имена, придавав им определенную — позитивную или негативную — окраску. Здесь стоит вспомнить старонемецкое имя «Адольф», которое до появления Гитлера на политической арене не несло в себе никакого зловещего смысла. Но после совершенных Гитлером преступлений это имя практически вышло из употребления. С начала 1950-х годов немецкие родители перестали давать это имя своим младенцам, хотя официально его в Германии никто не запрещал. Сами по себе имена/слова не являются ни добрыми, ни злыми — таковыми их делают люди. То же самое можно сказать и о других словах, которые, получив негативное значение, навсегда выпадают из общественно-политического языка страны, оставаясь лишь в словариках расистов, националистов или ксенофобов. Немец выразился бы по этому поводу крылатой фразой “außen hui, innen pfui” (приблизительный перевод — «Внешне — ого! А внутри — ничего»), даже не подозревая, что слово hui у русского человека может вызвать совершенно другие ассоциации.
Словарик ксенофоба
В «словарике ксенофоба» существует множество слов, которые отражают его негативное отношение к другому или чужому. К категории других или чужих относятся, как правило, представители таких групп, к которым сам ксенофоб не принадлежит. Группы эти могут различаться друг от друга по самым различным — национальным, религиозным, сексуальным или культурным — признакам.
Если мы начнем выделять людей по какому-либо, с нашей точки зрения существенному, признаку, то таким путем мы уже начнем хотя и имагинарно, но образовывать определенную «группу» людей, к которой мы можем относиться как положительно, так и отрицательно. Надо сказать, что к таким группам, как «ученые», «ветераны» или «волонтеры», люди чрезвычайно редко испытывают неприязнь или неприятие. Но имеются, однако, такие группы людей, которые почему-то становятся объектом неприязни, вражды или дискриминации. Немецкие ученые в этом случае стали говорить о «групповой враждебности» (“gruppenbezogene Menschenfeindlichkeit”). Это новое понятие было введено в научный язык миграционными специалистами. Объектом групповой враждебности часто становятся люди с темной кожей (негативно: «черные» или «негры») [4], синти и рома (негативно: «цыгане»), евреи (негативно: «жиды»), мусульмане (негативно: «басурмане»), сексуальные меньшинства (негативно: «гомики») или же люди с ограниченными возможностями.
Между этими двумя полюсами доброго и недоброго отношения к другому/чужому существует еще одна форма отношения к людям, которую можно охарактеризовать как отдаленное или холодное отношение к ним. Ставшие объектом отдаленного или холодного отношения люди не являются ни «своими», ни чужими; ни друзьями, ни врагами. Ярким примером подобного отношения к людям служит немецкое слово «гастарбайтер» (Gastarbeiter). Замечу, что в истории этого понятия сконцентрирована вся история немецкой миграции XX столетия. По этой причине я остановлюсь подробнее на истории этого понятия. Тем более что слово «гастарбайтер» нашло широкое применение и в современном русском языке.
В немецком языке это понятие стало распространяться с начала 1960-х годов. Однако уже с начала 1970-х годов немецкие специалисты все чаще стали указывать на его проблематичность. В конце концов, оно стало постепенно исчезать из общественно-политического языка страны и сейчас практически не употребляется. Понятие «гастарбайтер» используют сегодня, как правило, изучающие историю миграции специалисты. Применять это понятие по отношению к современным мигрантам считается нетактичным и неэтичным. Но почему? Ведь мигранты по-прежнему прибывают в Германию, и немецкий рабочий рынок остро нуждается в них. Составляющие это понятие слова «гаст» (гость) и «арбайтер» (рабочий) также никуда не исчезли, а широко употребляются в современном немецком языке. Почему тогда эти слова не употребляются в одном сочетании?
Потому что слово «гастарбайтер» является в высшей степени неэтичным понятием (и вот вам, пожалуйста, пример мощного влияния этики на развитие языка). Ведь если мигрант десятилетиями живет и работает в немецком обществе, то называть его в этом случае «гостем» становится просто неприлично. Ведь мы таким образом обесцениваем его жизнь, превращая ее в непрерывную «жизнь в гостях»: называя мигранта «гастарбайтер», мы демонстрируем ему четко и ясно, кто в этой стране является «хозяином», а кто — «гостем». Обозначая мигранта «гастарбайтер», мы таким образом подчеркиваем его «временной» или ограниченный статус, напоминая ему о том, что он должен когда-то покинуть «чужую» для него страну. Посредством языка мы демонстрируем ему, что не желаем видеть в нем равноправного члена нашего сообщества, не считаем его «своим», не собираемся облегчать его социальную или культурную интеграцию, а ожидаем от него, что он, по возможности быстрее, вернется на свою родину (кому уж симпатичны сильно задержавшиеся гости). Мы даже не допускаем мысли о том, что «наша» страна может стать для этого говорящего с акцентом чужака родиной и что у нас с этим чужаком может быть одна родина. Таким образом, однако, мы посылаем не только мигрантам, но и всему миру негативные, антигуманные и бесчеловечные сигналы. Мы цементируем основанное на этнической принадлежности неравенство людей, препятствуя их интеграции в новое для них общество. В этом-то и заключается проблематичность понятия «гастарбайтер», которое никаким образом не укрепляет общественное единство, а, наоборот, разрушает его, потому что делит общество на господствующих в нем «хозяев» и временно пребывающих в нем «гостей».
Но понятие «гастарбайтер» прекрасно вписывается в словарь «нашиста», который давно поделил российское общество на «наших» и «не наших». В категории последних, как ни странно, оказались не только «гастарбайтеры», но и родившиеся в России, прекрасно говорящие на русском языке, принадлежащие русской культуре, т.е. плоть от плоти русские люди, которые, однако, относятся к людям с «нетрадиционной сексуальной ориентацией». А это означает, что «чужим» или «не нашим» человек может стать не только по причине своего этнического происхождения, но и по причине своей сексуальной ориентации. Гасан Гусейнов с озабоченностью говорит о чувстве «ярости к гомосексуалам — как к больным или преступникам», которое проявляет себя в современной России. Как здесь не вспомнить и рожденную революцией категорию «бывших»? Когда же мы прекратим разделять и дискриминировать людей по причине их национального или социального происхождения?
Цивилизованное и гуманное общество пытается противодействовать «групповой дискриминации» в том числе и лингвистическими методами, запрещая, например, применять определенные слова и выражения. Так, например, в немецком языке не принято употреблять слово “Zigeuner“ («цыгане»). Вместо него рекомендуется говорить «синти и рома». Из общественно-политического языка в Германии исчезло также и слово «негр», а вместе с ним и такие побочные понятия, как, например, сорт сладостей «поцелуй негра» (Negerkuss).
Но лингвистические запреты не устраняют, конечно, первопричин групповой враждебности. Последние надо искать не в словах, а в мыслях человека, которые не поддаются внешнему контролю. Можно законодательно запретить употребление дискриминирующих и оскорбляющих людей слов и понятий, однако самым эффективным способом исчезновения этих слов из активного языка является не их «внешний», а «внутренний» запрет. В последнем случае человек сам осознает неправомочность и неэтичность употребления определенных слов по отношению к другим людям. Пока же ксенофобские слова и идеи будут витать в голове человека, они найдут для себя возможность, обойдя любые запреты, выразить и проявить себя. Ситуация здесь точно такая же, как и с памятниками прошлого. Памятники можно легко разбить и разрушить молотком или бульдозером, но те образы, ради которых эти памятники были поставлены, таким легким способом разрушить не удастся, свидетельством чему является феномен «ленинопад».
Ленинопад
«Ленинопадом» иронично называют массовое устранение многочисленных ленинских памятников, которых на советском пространстве было воздвигнуто бесчисленное множество. Но идет ли здесь речь действительно о «памятниках»? Нет, речь здесь идет, скорее, о символах. Именно на этот момент и указывает Гасан Гусейнов, замечая, что здесь уничтожается «не историческая память о довольно кровожадной личности» (имеется в виду Ленин), а «политический̆ символ прошлого столетия».
И действительно, мы должны принципиально различать «памятники» и «символы», потому что речь в этом случае идет о совершенно разных вещах. По отношению к нацистской символике мы так и поступаем. Мы ведь не называем гитлеровские статуэтки, фашистскую свастику и знамена, которые в свое время заполняли города и селения Третьего рейха, памятниками, а называем их «символами» нацизма. Памятниками для нас являются музеи и памятные места, повествующие о преступлениях фашизма, но не его символы. После катастрофического поражения в последней мировой войне немецкое общество поставило перед собой вполне логичный вопрос: а надо ли повсюду сохранять бесчеловечную символику, которая презентует людям такие идеи и убеждения, которые привели к трагедии не только немецкий народ, но и все человечество? Такой необходимости у немецкого общества не было. По этой причине послевоенная Германия стала устранять и уничтожать рассыпанную по всей стране в годы гитлеровской диктатуры человеконенавистническую символику нацизма. Одновременно в освобожденной Германии стали повсеместно создаваться музеи и памятные места, которые должны были вечно хранить память о преступлениях нацизма, как, например, музеи, которые были созданы на месте бывших концлагерей.
Также коммунистическая символика была богато рассыпана по всей советской стране, что очень точно было зафиксировано в анекдотах советской эпохи. Один из них я приведу здесь: «Громкоговоритель в поезде метро: Станция имени Ленина. Переходы на линию имени Ленина и линию имени Ленина. Следующая станция — станция имени Ленина». И выйдя из метро, вы, конечно, сразу же увидите памятник Ленину… Однако вернемся к вопросу о том, что было рассыпано по всей стране — «памятники» или «символы» Ленину? Между символами и памятниками существует одно существенное различие. Задача символики состоит не в сохранении памяти о прошлом, а в активной пропаганде своих идей и убеждений. Лаконично выражаясь, символика не напоминает, а пропагандирует. В этом отношении принципиальным является вопрос о том, «какие» памятники преобладают в современной России — памятники Сталину/Ленину и другая коммунистическая символика или же памятники жертвам репрессий коммунизма?
Один существенный момент указывает на различие между «символами» и «памятниками» прошлого. Памятники, в отличие от символов, могут стать для историка, да и для любого критически мыслящего человека, его «источником знаний» (неслучайно и в источниковедении применяется понятие «памятник»). А вот символы, пока с ними обходятся как с «символами», никогда не смогут стать «источниками знаний» о прошлом, потому что символы являются «святыми мощами», которым люди поклоняются. По сути, они являются источниками веры, а не знаний, и по этой причине не могут стать объектом нейтрального и критического исследования прошлого. Перед символами люди, как правило, возлагают цветы, становятся на колени, целуют их. Те, кто таким образом поклоняется символам, не нуждаются в критическом или научном подходе к ним. Коммунистическая символика может стать объектом критического анализа только для тех, кто видит в ней не «религиозные объекты», а «следы» преступного прошлого. «Следы» же надо видеть не в том контексте, в котором они существуют сейчас, а в том, в каком они существовали раньше. В этом-то и заключается искусство следования следам. Пока российское общество будет поклоняться коммунистической символике, эта символика будет «украшать» российские города и села. Но в этом случае, однако, не стоит называть религиозные символы «памятниками прошлого».
Парадоксально в этом случае звучит призыв рьяных защитников коммунистической символики: «Оставьте прошлое в покое!» Но ведь сами-то они оставить в покое коммунистическое прошлое никак не хотят. Если бы они хотели оставить это прошлое в покое, то тогда они давно убрали бы с глаз людей ту символику, которая сохранила на себе пятна человеческой крови.
С другой стороны, одно лишь физическое уничтожение символики прошлого, о чем мы выше говорили, является лишь ее символическим, но не реальным устранением. Ведь символика, как я уже отмечал, «живет» не только в материальных предметах, но и в идеальных образах человека. Каменные символы прошлого можно разрушить бульдозером, металлические — переплавить, деревянные — сжечь, но окончательного уничтожения символов таким образом нам достичь никак не удастся, потому что символы «живут» в голове человека. Окончательно разрушить их можно лишь посредством слов и аргументов, размышлений и дискуссий, но только не посредством молчания, потому что молчание является абсолютно неподходящим средством преодоления преступного прошлого.
Язык молчания
Оказавшись посетителями церковной службы в протестантской церкви, мы заметим, как умело обученный искусству риторики пастор встраивает в свою проповедь паузы, которые гармонично вписываются в его речь, подчеркивая важность только что высказанной им мысли, или же завершают определенную часть его речи. Паузы позволяют слушателю «задержаться» на определенном моменте проповеди, задуматься о нем и глубже осмыслить его. В этом случае паузы не только «создают» смысл, но они сами приобретают его. Однако молчание может не только подчеркивать и акцентировать какие-то факты, но скрывать или же прикрывать их, проще говоря, замалчивать определенные вещи.
В этой связи Гасан Гусейнов анализирует в своей книге речь Патриарха Московского и всея Руси от 1 июня 2013 года, замечая при этом, что по старой̆ советской традиции Патриарх не называет слушателям имена тех, кто совершил это преступление. Но ведь это преступление, как и любое другое, имеет своих инициаторов и своих исполнителей, имена которых должны быть названы. Виновниками массовых убийств на Бутовском полигоне являлось тогдашнее политическое руководство страны во главе со Сталиным, а также расстрельные команды НКВД, которые состояли из вполне конкретных людей.
Любые человеческие действия совершаются конкретными людьми. Для того чтобы понять, «что» было совершено, необходимо знать две вещи — «какое» действие было совершено и «кто» его совершил. Не сделав этого, мы не в состоянии ни идентифицировать, ни охарактеризовать, ни оценить события как далекого, так и близкого прошлого. Но почему и сама пострадавшая от сталинского террора Церковь не называет имена тех, кто осуществлял преступления против своего народа?
Возможно, что нежелание называть конкретные имена убийц объясняется стремлением Церкви не накалять общественной атмосферы, не вызывать конфликтов в обществе и не раскалывать его. Возможно, что Патриарх стремился в этом случае проявить чувство такта и сохранить общественный мир. Однако проявлять чувство такта по отношению к убийцам совершенно неуместно. Это чувство необходимо проявлять по отношению к невинно убитым людям, но не по отношению к тем, кто их убивал. К тому же сохранить мир и покой в обществе нам никак не удастся, замалчивая имена убийц.
«Язык», замечает Гасан Гусейнов, это «коварная вещь. Не назвав террор — террором, вернее, переименовав террор в репрессии, население России лишилось словесного инструмента для самоописания», и мы добавим к этому — лишилось инструмента для познания своего собственного прошлого, которое до сих пор остается полуприкрытым или полузакрытым. Мы должны помнить о том, что совершенная в прошлом страшная несправедливость может хоть и с большим опозданием, но быть осуждена. Осудить прошлую несправедливость в состоянии только настоящее. Это будет хотя и запоздалым, но торжеством справедливости над теми, кто совершил несправедливость. Однако справедливость никогда не сможет восторжествовать, если имена тех, кто совершил страшные преступления против собственного народа, будут замалчиваться.
В русском языке существует выражение «зачем ворошить прошлое?». И действительно — зачем? Можно ведь спокойно жить в своем настоящем, забыв о том прошлом, которое тебя лично не касается. Но в этом, мною забытом, трагичном прошлом жили ведь мои предки — мои родители, мои дедушки и бабушки, мои прадедушки и прабабушки. Их настоящее, которое для меня теперь стало прошлым, «касалось» их напрямую. Не желающий вспоминать о прошлом человек должен представить себе на мгновенье, что и его судьба никого не будет интересовать в будущем, что его могилка будет уравнена с землей, что все «следы» его прошлого (фотографии и личные вещи) будут уничтожены, а люди будущего, услышав его имя, будут пожимать плечами и говорить, что «это их не касается». Именно такое будущее я пожелал бы ничего не помнящим, ничего не видящим и не слышащим людям. Тот, кто предпочитает замалчивать преступное прошлое при жизни, должен и сам подвергнуться молчанию после своей жизни.
Национальные и универсальные ценности
Казенное слово, утверждает Гасан Гусейнов, должно надувать простое понятие важностью. И тогда то, что можно сказать «одним словом», становится надутым, т.е. важным словосочетанием. В этом случае человек, например, не «делает», а «осуществляет деятельность»; не «работает», а «проводит работу по…»; не «ошибается», а «допускает ошибки»; не «улучшает», а «предпринимает шаги по дальнейшему улучшению…».
Однако понятие «надувать» можно употреблять и в другом значении, а именно, в смысле «искажать реальное положение вещей». А исказить реальное положение вещей с помощью расплывчатого и неточного языка можно довольно легко. Можно, например, говорить не об «армии», а об «ограниченном контингенте войск»; не о «вторжении», а о «введении войск по настоятельной просьбе законного правительства». Но, как мы знаем, «язык — вещь коварная». Прибегающий к языковым махинациям человек забывает о том, что язык может в любой момент нанести ему ответный удар. Гасан Гусейнов указывает в этой связи на маленькую, но существенную деталь: клятвенно обещающий «сохранить целостность территории» правитель забывает, как правило, о том, что сохранение целостности означает запрет не только на уменьшение, но и увеличение территории. Захватив часть чужой территории, он таким образом уже нарушает ее целостность. Воистину, «язык мой — Wrack мой»!
Стремление увеличить свою территорию, усилить свою военную мощь, расширить свое влияние является стремлением национального государства. В головах радикальных националистов государство является, в этническом отношении, единой, т.е. основанной на идентичности языка и культуры, общностью людей, которая имеет свои географические границы, свое правительство, свои вооруженные силы и т.д. Однако модель союза европейских государств (ЕС) поставила под вопрос подобные — исторически обоснованные и традиционные — представления о национальном государстве. Внутри ЕС нет границ, которые строго разделяли бы европейские государства друг от друга. Все «пограничные вопросы улажены, сложившиеся границы признаны и закреплены настолько, что поляки, французы и немцы могут довольно безбоязненно селиться в странах друг друга и совместно обсуждать недавнюю и давнюю общую историю. В том числе — историю тех регионов, которые столетиями переходили из рук в руки и имеют собственную историю в недрах когда-то враждебного соседа», — замечает Гасан Гусейнов.
Но Европа предлагает нам не только модель лишенного границ постнационального государства, но и модель «межкультурного сообщества» (нем. Vielfaltgesellschaft), в котором мирно сосуществуют различные культуры и языки. Маленькая Швейцария не видит никакой проблемы в том, что государственными языками на ее территории признаны сразу четыре равноправных языка — немецкий, французский, итальянский и ретороманский. Тот факт, что Швейцария не является членом ЕС, демонстрирует нам наглядно, что «швейцарская модель» может существовать и вне ЕС. Но если следовать логике крайних националистов или же «нашистов», то такой страны, как Швейцария, не должно было бы быть на карте. Однако Швейцария существует, и существует, надо сказать, вполне благополучно. Во всяком случае, она живет и существует лучше тех стран, которые стремятся насильственными методами подавить в рамках своих «национальных границ» другие культуры и языки. Подобные насильственные попытки ведут не только к межнациональным конфликтам, но подрывают и разрушают изнутри структуру общества.
Исключение определенных групп людей из сообщества, как это произошло, например, в Германии с «гастарбайтерами» или же как это происходит сейчас с «не владеющими государственным языком» людьми в странах Восточной Европы, наносит громадный и непоправимый вред всему сообществу. Необходимо не исключать, а, наоборот, привлекать тех, кто не владеет государственным языком, в государственные и общественные структуры, стимулируя таким образом их языковую интеграцию. Потому что исключенные из сообщества люди теряют шанс интегрироваться в него и превращаются таким образом в людей «второго сорта». Цивилизованное государство должно быть родиной для всех проживающих на его территории людей, независимо от их языковой или культурной принадлежности. Мы в состоянии определить степень гуманности человека или общества по одному лишь признаку, а именно, по степени дружелюбности этого человека или этого общества по отношению к другому/чужому.
Европе удалось, без всякого сомнения, достигнуть больших успехов в создании открытого общества, а также в преодолении дискриминации, национализма и расизма, но и Европа, и это надо сказать откровенно, не является «раем не земле». В европейских странах имеются случаи той же самой дискриминации или расизма. Европа должна реализовать свои собственные ценности, она должна поставить в центре своего внимания не рыночные интересы, а индивидуального человека. В действительности «демократичным» является то общество, которое стремится создать благоприятные условия для развития каждой отдельной личности, независимо от ее национального или этнического происхождения. Но как далеко мы от этого идеала даже в Европе!
Я страшно не люблю понятия «европейские ценности», потому что суть этого понятия бесстыдно искажается. Употребляющие, разумеется в негативном отношении, это понятие люди пытаются создать впечатление, что в каждой отдельной стране и в каждом уголке земли существуют и действуют только «свои» собственные ценности. По этой причине в «российском уголке» разрешается презирать сексуальные меньшинства («наши ценности»), на территории ИГ (запрещено в России) — «перерезать горло неверным», а в Северной Корее — превращать все население страны в заключенных одного большого лагеря. Однако любые попытки выпятить «свое» или «особенное» никак не могут скрыть того факта, что абсолютно все люди — европейцы и не европейцы, русские и американцы, азиаты и африканцы, христиане и мусульмане — имеют одни и те же общечеловеческие или универсальные ценности. Все люди имеют как совесть, так и стыд (по меньшей мере должны их иметь), что нашло свое отражение в бесчисленных поговорках любых стран и народов. Русская поговорка «Без рук, без ног — калека, без совести — полчеловека», как, впрочем, и немецкая пословица “Man entgeht wohl der Strafe, aber nicht dem Gewissen” («Можно ускользнуть от штрафа, но не от совести»), касается всех, без исключения, людей, независимо от их места проживания, их национальности, их религиозной или другой принадлежности.
Все люди, как правило, имеют общие представления о красоте искусства или же музыки, подчиняются общим правилам поведения (ни один из политических лидеров пока еще не появился на государственном приеме в обнаженном виде, не стоял на голове на переговорном столе и не вел себя непристойно). Для всех нас существуют «общие правила», нарушая которые, мы понимаем, что мы их нарушаем. Но почему мы тогда подчеркиваем свое культурное своеобразие, забывая о том, что всех людей на земле объединяет намного больше, чем разделяет? Мы имеем общие универсальные ценности. Те же, кто громче всех сейчас кричит: «не навязывайте нам своих ценностей», — делает это лишь с одной целью, чтобы развязать себе руки и совершить нечто противоправное.
Заключение
Вот и закончилось наше лингвистическое путешествие по городам и весям, лесам и полям, болотам и высотам такой неповторимо разнообразной и богатой страны, как Расея. Книга закрыта, а мысли остались. Каким путем будет развиваться русский язык дальше? Ведь, как выражается Гасан Гусейнов, «у третьеримского народа теперь вместо холодной логики — теплая вера в Богов». Но «третьеримский народ», надо сказать, пережил очень сложную, а временами и трагичную, историю. Может, по этой причине он и кидается из одной крайности в другую — от радикального атеизма к религиозному фанатизму.
Если бы историю российского народа можно было описать языком одних только символов, то тогда надо было бы в самом начале его истории показать подымающееся море икон и церквей, а над ним — царскую корону, а потом уже, на красном кровавом фоне, изобразить выстроенные в бесконечные и ровные ряды портреты и памятники Сталину/Ленину. Ну, а после того как и эти памятники начнут падать и рушиться — опять вернуться к иконам и церквям. И все-таки было бы очень грустно наблюдать за этой, казалось, лишенной всякого смысла, сменой картин. Но «узбогойтесь», русский человек немедленно «оживил» бы и эту немую сцену парой крепких нецензурных слов, содержание которых историку пришлось бы передавать, как минимум, в двухчасовой лекции.
У человека можно отобрать родину, но у него нельзя отобрать язык. Моя страна может мне стать чужой, но мой родной язык никогда и ни при каких условиях не станет для меня чужим. Великий и могучий прошел вместе с русским человеком через все беды, трагедии и катастрофы, не утеряв ни своего богатства, ни своей чистоты. Выстоял. На том и стоим.
Примечания
Комментарии