Шкурки от мандаринок

«Конспиритуальный историцизм»

В последнее время я сильно раздражен презумпцией тайной игры за любым событием, маленьким или большим. Это носит доктринальный характер, и если вы посмели возражать — вы сами либо игрок, либо заказчик игры.

Схема проста — все, что происходит в публичном поле, устроено не действующими лицами, а кем-то другим, «стоящим за ними». Иначе не может быть. Кто не понимает этого, жалкие дурачки или сами обманщики.

В годы моей молодости только две школы утверждали нечто подобное — исторический материализм и вульгарный фрейдизм. Едва ты пытался описать вещь или процесс, адепты начинали поглядывать с сожалением: где тут классовый анализ? Не ясно ли, что все сказанное тем-то — слова мелкого буржуа (вариант: наймита советского режима)? Еще глупей было спорить с фрейдистами, расплодившимися в 1960-е годы. Глядя поверх очков, они радостно бурчали что-нибудь вроде: «Ага, перенос! Разве не видишь, что у тебя перенос?» От ярости твоей собеседник расцветал еще более: «Ах, видишь, какая у тебя блокировка! Замечательно сильные защиты!»

Ни Маркс, ни Фрейд непричастны к такому способу мыслить. Отец его Иосиф Джугашвили, вдохновитель и автор «Краткого курса истории КПСС». В мире «Краткого курса» ничто не происходит просто так. Все было изначально исторически предопределено, затем кем-то втайне запланировано. И либо блестяще осуществлено «в соответствии с гениальными установками товарища Сталина», либо вражески проведено «согласно тайным инструкциям японской разведки».

— Откуда Путин? — Его изобрели политтехнологи и навязали народу! — Откуда Навальный? — Его изобрел Путин и подкинул простофилям из оппозиции! — Откуда кандидат Ксения Собчак? — Ее спланировала президентская администрация! А то, что она поддержала Навального, раскрывает грязную игру Лубянки! То же и в остальных делах, со всеми событиями без исключения.

Ментальная софистика, разоблаченная еще в 1950–60-е годы как историцизм. Вера в то, что каждое событие или факт исторически предопределены, не имея уникального статуса. Они предначертаны матрицей истории и управляемы. Они могут быть только такими, как есть. Большевики в 1917 году спасли Россию от козней буржуазии! Правительство Гайдара в 1992 году спасло Россию от голода и гражданской войны! Функция, поначалу безличная, замещает анализ. Затем безличная функция превращается в мудрое руководство — большевики вдохновлялись планом Ленина-Сталина, а тандем Гайдара-Ельцина ведом гениальностью команды Гайдара. Следующий шаг, он же последний, банален: большевики лишь отрабатывали немецкие деньги, а команда Гайдара — американские, под надзором американских же шпионов-советников.

Конспиритуальный историцизм имеет одну особенность. Запаздывая, он достигает расцвета к моменту, когда демонический персонаж, «стоящий за всем», слабеет и выпадает из игры. Пока он играл действительно, его действия всегда приписывали кому-то другому. Путина первого срока, пока он действительно проводил сильную новую политику, видели марионеткой «ельцинской семьи». Когда президентом стал Дмитрий Медведев, говорить хотели только о Путине — и в разговорах потеряли четыре года, гигантское политическое окно возможностей.

Идет 2017 год, Путин растерянно бродит в дебрях путинской России, ненужный уже никому ничем, кроме полномочий, сданных в аренду друзьям. Он сиятельный символ ручного вмешательства во что угодно, и только. Но как раз теперь все, от радикальной оппозиции до обожателей президента, уверовали: всем вертит Путин!

 

Пресс-конференция Путина — зеркало двух кампаний

Пресс-конференция отразила, прежде всего, упадок и потерю веса официальной публичности. В кампании № 1, год назад открытой Навальным и превратившейся в открытый домен, идут дебаты, обсуждается будущее страны. Пресс-конференция Путина — периферия кампании № 2, начатой его запоздалым самовыдвижением.

Собчак позиционировалась в рамках общественной кампании № 1 и одновременно (пока нет формального повода ей отказать) остается участником официальной кампании № 2.

Нас ждет и дальше это раздвоение. Гражданская кампания № 1, на которую не откликается Путин, не имеет пока политических шансов на поход во власть. И официальная кампания № 2 с задачей довести Путина в целости до 18 марта. Ксения Собчак внутри кампании № 2 — двойной агент, «резидент» общественной кампании № 1.

Пресс-конференция была предвкушением официальной кампании № 1: стоны любви провинциальных журналисток, хрипы престарелых журналистов. Вопрос Путину стандартно начинался с признания в любви, как прелюдия в интимном акте. Затем побыстрей что-то просить, рассказать или донести по службе — не задавая вопросов. И Путин отвечал не на то, о чем спрашивали, а — как хотел. Западные журналисты стали ролью без голоса. Декоммуникация — пафосом пресс-конференции, еще недавно наиболее коммуникативного жанра общения президента.

Диалог исключен, как и прямой ответ на прямой вопрос. Это и есть стиль новой официальности — продлеваемый на шесть лет Путин и не делает вид, что его «выбирают из нескольких». Ему заранее все скучно. Прежде перед ним лежала наготове кучка бумаг со статистикой успехов России. В этот раз человека, который в курсе того, что происходит в стране, не было. Был человек, который сам себе страна и сам себя населяет.

Решив остаться президентом непутинской страны, Путин невольно становится ликвидатором собственной системы. Председательствуя в ближнем круге, он постепенно раздает ему контроль за делами.

 

Конец сценарного доминирования. Две кампании или все же одна?

Многие политические ошибки сегодня объяснимы непониманием картины происходящего. Она действительно сложна. Речь о двоящемся в глазах наблюдателя политическом ландшафте, когда его собственные предрассудки заставляют «видеть» не то положение, в котором он помещен.

Такое предубеждение носит инерционный характер, даже если еще недавно было релевантным. Поле актуальной политики действительно определялось лидерством Путина и стратегической гегемонией Кремля, которую почти не приходилось навязывать.

Комплекс «победного кремлевского сценария выборов» зародился на вторых выборах Ельцина в 1996 году и окончательно закрепился сокрушительной победой Путина в 1999-2000 году. Некоторое время после этого еще была возможна конкуренция с Путиным, но конкуренция со сценарной силой Кремля уже была невозможна. Выборы 2004 и 2007 годов ее закрепили, а в 2012 году, когда именно сценарная гегемония власти вызвала бешеный протест, ей нечего было противопоставить. Кроме уличных шествий с отчаянно лгущей речевкой «Мы здесь власть».

2017 год — год конца кремлевского сценарного доминирования. Хотя далеко еще не гегемонии Кремля в политике. Весь год путинские сценарии запаздывали, догоняя поводы, возникавшие внутри общественного домена. Но в головах телезрителей, даже критиков Кремля царит инерция его былой мощи. Даже сегодня, когда официальная кампания началась в условиях стратегического отставания, утратив сценарное первенство, — взгляды наблюдателей, их язык и словарь нацелены на «кампанию Путина». А кампании нет.

Сперва официальная предвыборная кампания столкнулась с независимыми дебатами в общественном домене, с Навальным как с досадной помехой. Казалось, что отказ Навальному в регистрации ее устранит, вернув к рутине привычного доминирования. Но это ошибка.

Провал сценарного доминирования нельзя восполнить наскоками на ушедших вперед. В этом урок многолетнего упадка оппозиции после захвата Путиным инициативы с начала «нулевых»? Атакуя опередившего лидера, они только наращивали отрыв. Таков же эффект усилий, управляющих сегодня кампанией Путина.

Сам Навальный лидирует в довольно узком секторе, но запущенный им процесс гораздо шире и проявляет явные черты сценарного превосходства политизации над Кремлем.

Перед нами политическое поле с переменившейся метрикой, которую мы не сумеем распознавать. Официальная предвыборная кампания Путина занимает в этом поле некий сектор, ограниченный уровнем политизации. Возможно, дело в износе устарелой машины сценарного планирования в АП РФ. Возможно, дело в потенциале подспудной низовой политизации, более сильном, чем нами распознан. Поставим вопрос, кажущийся фантастическим: там ли мейнстрим, где мы его привыкли видеть? Две кампании идут, гражданская в параллель официальной, — или одна, которой мы пока не в силах дать имя, как дали его перестройке?

К тому, что сперва казалось лишь явочной политикой Алексея Навального, весь год присоединялись попутные проекты — «Открытой России», противников реновации, крупные, поначалу спойлерские проекты Ксении Собчак и Павла Грудинина. Закипал раздраженный поповско-кремлевским антимодерном top-middle-класс Рублевки — класс-образец, прилагающий к себе имя «элиты». Все это черты новой доминанты, лишь недозревшей до того, чтоб быть названной. Сюжет и сцена ее уже пред нами, но пока что это сценарий без автора. Сценарий, подсказываемый все новыми обстоятельствами и растущей из них драматургией.

Конечно, это гипотеза. Гипотеза о новом мейнстриме. Только ли мейнстриме президентской предвыборной кампании, или речь о чем-то более обширном — трансфере власти? Переходное состояние страны широко перехлестывает границы, предписанные Кремлем. Как в раннюю перестройку, российское общество втягивается в процесс, мощный и неостановимый, все еще выискивая, где тут «интрига Путина» и в чем логика «кремлевских сценаристов». А Система уже в падении… Или в метаморфозе, раз вам так спокойней.

Эта гипотеза позволяет непредвзято описывать то новое, что, попав в поле зрения, не укладывается в прописи управляемой демократии. Само аппаратное «продвижение Путина на выборы Путина» — лишь завязь этой большой, пока что ничьей игры. Ее фермент. Вероятно, ее катализатор. Но уже никак не центральное русло.

Путин стал странником, пилигримом в собственной стране. Озадаченный, он бредет в туманах политизации, навещая города и министерства, как пенсионер, переезжающий с дачи на дачу.

 

Беда реальности

Симон Кордонский твердит и твердит: реальность в России не описана. Я твержу то же, чуть с иных позиций. Но давайте о простом: не описана реальность т. наз. «путинской России». Притом что в прессе охотно и помногу пишут о ее ужасах. Вменяя вину за них Путину, одновременно готовы признать ничтожность реальности, лишь бы заявить о его вине.

Я не утверждаю, что реальность жизни в России принципиально уникальна, онтологически отлична от сравнимых кейсов в латиноамериканских и африканских странах. Я утверждаю другое. Незнание русской реальности — сильнейший фактор ее порочной стабильности. Простейший способ не видеть и не знать России: достаточно твердить и твердить о Путине. Не описывать находящееся перед глазами — требование путинского мифа и условие того, чтобы все осталось, как есть. Чтобы Россия осталась страной, в которой все важное готовится анонимно, непризнанным. Страна не смеет себя знать и себя описывать. А немногие описания, какие есть, валятся в никуда незамеченными и даже не критикуемыми.

Мы пропускаем изначальную фазу рассуждения, без которой дальнейшие будут ложными, зря отравляя мозг. Пора сосредоточиться именно на этой нулевой фазе, на интеллектуальном ground Zero. Уровень Zero требует описывать происходящее просто таким, как оно видится.

Признаемся, что сегодня мы просто не знаем, что нам поможет и что нас спасет. Сперва оглядимся вокруг, рассмотрев всё и всех.

Мы обитаем в тесных сообществах языка, которые не стали ни сообществом чувства, ни сообществом интересов. Эти сообщества бессильны и болезнетворны. Иногда мне нравится то, что говорит Ксения Собчак, но ведь та совершенно бесчувственна. Думаете, это не считывается? Это прочитывается людьми.

Нам надо как-то перезапустить себя. Нет слов, как дорога мне среда, которую сегодня принято называть либеральной. (Замечу, так ее называли не всегда на протяжении 50 лет, которые я с ней прожил.) Но сегодня в ней действовать нельзя. Вернее можно, но лишь политтехнологически, как мы действовали в девяностые годы. Путинские годы не состоялись такими, если б в девяностые мы сумели приподняться над собой, выйти из беспардонной и самодовольный интеллигентщины. А сегодня мы и без политической силы, и без интеллигентности. Верно сказано, что тот, кто предпочел позор войне, получит то и другое.