Обязанность и «состояние»? Русский гражданин

От редакции: Благодарим Елену Марасинову — автора книги «“Закон” и “гражданин” в России второй половины XVIII века: Очерки истории общественного сознания», — а также издательство «Новое литературное обозрение», в котором вышла монография, за любезно предоставленную возможность публикации глав из этой работы.

Понятие «гражданин»

«Горожане», «граждане», «сограждане»

В русском языке XVIII века существовал еще один термин — «гражданин», выражающий взаимоотношения государства и личности и встречающийся в законодательстве, публицистике, а также в художественной и переводной литературе. Это понятие было, пожалуй, одним из самых многозначных, о чем свидетельствует антонимический ряд противостоящих по смыслу слов и придающих эволюции значения термина «гражданин» особую полемическую напряженность [1]. Конфликтное содержание отсутствовало лишь в дихотомиях «гражданский — церковный», «гражданский — военный» [2]. К концу столетия и в законодательстве, и в независимой публицистике светская сфера и духовное начало не разъединялись, а, напротив, часто объединялись, что акцентировало универсальность того или иного описываемого явления. Так, Н.И. Новиков, опубликовав в «Трутне» нравоучительные послания племяннику, обличал «слабость человеческую» и «грехи» «противу всех заповедей, данных нам чрез пророка Моисея, и противу гражданских законов» [3]. Приблизительно в те же годы Никита Панин в проекте Императорского совета выделил основные черты государственного правления, к которым отнес, в частности, «духовный закон и нравы гражданские, что называется внутренней политикой» [4]. В «Сентенции о наказании смертною казнью самозванца Пугачева и его сообщников» одновременно цитировалась «Книга Премудрости Соломона» и Уложение 1649 года, поскольку приговор «возмутителю народа» и «ослепленной черни» выносился как на основании «Божественного», так и «гражданского законов» [5]. В Наказе Уложенной комиссии также говорилось, что «в самой вещи государь есть источник всякой государственной и гражданской власти» [6]. Кроме того, традиционно [7] в русском языке различалась власть «гражданская, светская и духовная». В XVIII столетии эти различия обогащаются такими понятиями, как «гражданские и военные чины», «гражданская и церковная печать» [8] и т.п.

На основании словарей русского языка XVIII века можно было бы сделать вывод, что первоначальное значение слова «гражданин», подразумевающее жителя города (града), сохраняло свою актуальность и в рассматриваемое время [9]. Однако в данном случае словари отражают более раннюю языковую традицию. Неслучайно в «Грамоте на права и выгоды городам Российской империи» 1785 года жители городов именуются не просто гражданами, а «верноподданными гражданами городов наших», которые по терминологии официальных документов екатерининского царствования объединялись в неопределенную по своему социальному составу группу «в городе живущих», включающую «дворян», «купцов», «именитых граждан», «среднего рода людей», «городских обывателей», «мещан», «посадских» и т.д. [10]. Показательно, что Павел I с тем, чтобы выхолостить из понятия «гражданин» все в той или иной степени опасные для самодержавия смыслы, вынужден был волей императорского указа возвращать содержание этого термина к своему первоначальному значению. В апреле 1800 года приказывалось не употреблять слова «гражданин» и «именитый гражданин» в донесениях на высочайшее имя, а писать «купец или мещанин» и, соответственно, «именитый купец или мещанин» [11].

В Новое время термин «гражданин», исторически связанный во всех языках романо-германской группы с понятием горожанин (Bürger, Stadtbürger, citizen, citoyen, cittadino, ciudades), также утрачивал свое исконное значение. Это так называемое расхождение между семантикой слова и его этимологией фиксировалось как современниками, так и исследователями последующих поколений [12]. Однако тот факт, что новое понимание взаимоотношений власти, общества и личности в монархических государствах выражалось именно через понятие «гражданин», имел свою историческую закономерность. По всей Европе горожане были самой независимой частью населения. С.М. Каштанов справедливо замечает, что и на Руси «более свободный класс подданных формировался в XVI–XVII вв. в городах» [13].

Важнейшим этапом углубления смыслового значения понятия «гражданин» в русском языке второй половины XVIII века стал Наказ Уложенной комиссии, в котором только этот термин, без учета таких выражений, как «гражданская служба», «гражданская свобода» и т.п., встречается более 100 раз, в то время как упоминаний слова «подданный» насчитывается лишь 10. Для сравнения следует отметить, что в законодательных актах второй половины XVIII века это соотношение выглядит приблизительно как 1 к 100 и свидетельствует о достаточно редком употреблении понятия «гражданин» в официальных документах рассматриваемого периода. В Наказе, лишенном жестких регламентирующих функций и основанном прежде всего на трудах Монтескье, Беккариа, Бильфельда и других европейских мыслителей, возникал абстрактный образ гражданина, имеющего, в отличие от «ревностного российского подданного», не только обязанности, но и права. «Имение, честь и безопасность» этого отвлеченного социального субъекта, проживающего в неком «благоучрежденном умеренность наблюдающем государстве», охранялись одинаковыми для всех сограждан законами [14]. Гигантское расстояние между социальной утопией Наказа и реальностью не умаляет, однако, принципиального воздействия юридических штудий императрицы на образ мыслей образованной элиты. Сам факт присутствия в документах, исходящих от престола, пространных рассуждений о «гражданской вольности», «равенстве всех граждан», «спокойствии гражданина», «гражданских обществах» и т.п., подспудно стимулировал усложнение смыслового содержания этих понятий в языке и сознании современников.

В данном контексте слово «гражданин» употреблялось как близкое по смыслу термину «гражданство», который значительно раньше был адаптирован в русском языке, чем собственно понятие «гражданин» в значении «член общества, наделенный определенными гарантированными законом правами». Многочисленные словари, и прежде всего уже упоминаемые словарь древнерусского языка И.И. Срезневского, словарь древнерусского языка XI–XIV веков и словарь русского языка XI–XVII веков, свидетельствуют, что понятие «гражданство», обозначающее общество с определенным устройством, а также законы, социальную жизнь и этику, появляется уже в переводных памятниках XIII–XIV веков [15]. Однако представители этого «общества» воспринимались не как отдельные индивидуальности, а как единая группа, которая именовалась тем же термином «гражданство», но уже в собирательном значении: «все гражданство принялося за оружие против неприятеля» [16]. В XVIII столетии данная языковая традиция сохранялась. Для В.Н. Татищева смысл термина «гражданство» также был тождественен слову «общество» [17]. Таким образом, термин «гражданин» для характеристики взаимоотношений личности и государства актуализируется в политической лексике лишь ко второй половине XVIII века, чему немало способствовала публицистика российской императрицы, оперирующая просветительскими понятиями и являющаяся неотъемлемой частью европейской общественной мысли этого периода. В Наказе непосредственно заявлялось о существовании «союза между гражданином и государством», а в книге «О должностях человека и гражданина» целая глава посвящалась «Союзу гражданскому» [18]. Однако контекст употребления понятия «гражданин» в документах, исходящих от престола, обнаруживает всю специфику его смыслового содержания в русском политическом языке XVIII века. Обращает на себя внимание полное отсутствие конфликтного противопоставления терминов «гражданин» и «подданный». В книге о «Должностях человека и гражданина» в обязанности каждого вменялось «твердо уповать, что повелевающие ведают, что государству, подданным и вообще всему гражданскому обществу полезно» [19]. В законодательстве о «гражданине» упоминалось, как правило, лишь когда в именных указах императрицы цитировался Наказ [20] или когда речь шла о «состоянии граждан Республики Польской, отторгнутых от анархии и перешедших во владение Ее Величества» на «правах древних подданных» [21]. В общественной публицистике нередки были случаи прямого отождествления понятий «гражданин» и «подданный». Так, Новиков полагал, что в учении розенкрейцеров нет ничего «противного христианскому вероучению», а орден «требует от своих членов, чтобы они были лучшими подданными, лучшими гражданами» [22].

Подобное словоупотребление свидетельствовало прежде всего о том, что в середине XVIII века и для власти, и для большинства современников понятие «гражданин» не было символом противостояния абсолютизму. Этот термин часто употреблялся с тем, чтобы акцентировать не только существование всеобщей зависимости подданных от престола, но и наличие так называемых горизонтальных отношений между жителями империи, которые в данном случае именовались согражданами. Так, собравшиеся для составления нового уложения депутаты, с одной стороны, «представляли всех Ее Величества верноподданных», а с другой — были «избраны от сограждан» [23]. В книге «О должностях человека и гражданина» непосредственно указывалось, что подданный имеет обязанности перед государством, а гражданин — перед «другими согражданами», «державствующие» же защищают «своих подданных» «от внешних неприятелей и от обид других сограждан» [24].

«Citoeyn» и «Bourgeois»

В это время в другой части Европы происходили принципиально иные процессы, также нашедшие свое отражение в языке. По меткому выражению писателей и политических деятелей конца XVIII века Жозефа Шенье и Бенжамена Констана, «пять миллионов французов умерли для того, чтобы не быть подданными» [25]. Во время Французской революции термин «гражданин» становится самым употребительным, полностью вытеснив понятие «подданный» не только из сферы законодательства, но даже из практики повседневных обращений. Sujet, monsieur, madame превратились в citoyen и citoyenne. В 1797 году историк и публицист Жозеф де Местр, явно не сочувствующий драматическим событиям в восставшем Париже, писал:

«Слово “гражданин” существовало во французском языке даже до того, как революция завладела им, дабы его обесчестить, слово, которое не может быть переведено на другие европейские языки… Луи Расин… адресовал королю Франции эту прекрасную строфу:

При короле-гражданине

каждый гражданин — король.

Дабы восхвалить патриотизм Француза, говорили: это великий гражданин. Напрасны были старания переложить это выражение на другие наши языки; выражения grossbürger — на немецком, grancittadino — на итальянском вряд ли будут удовлетворительны» [26]. Автор отказывает революции в стремительном наполнении понятия «гражданин» новыми смыслами и клеймит «нелепое замечание» Руссо о значении этого слова во французском языке. На самом же деле знаменитый философ в трактате 1752 года «Об общественном договоре» провел своеобразный семантический анализ понятия «гражданин» и тонко уловил главное направление эволюции его содержания. «Истинный смысл этого слова почти совсем стерся для людей новых времен, — пишет Руссо, — большинство принимает город за гражданскую общину, а горожанина за гражданина… Я не читал, чтобы подданному какого-либо государя давали титул civis. <…> Одни французы совершенно запросто называют себя гражданами, потому что у них нет, как это видно из их словарей, никакого представления о действительном смысле этого слова; не будь этого, они, незаконно присваивая себе это имя, были бы повинны в оскорблении величества. У них это слово означает добродетель, а не право» [27].

Таким образом, Руссо указал на единый семантический корень понятий «горожанин» и «гражданин». Затем философ выявил постепенное наполнение последнего термина новым содержанием, отражающим усложнение взаимоотношений власти и личности в XVIII столетии, и, наконец, отметил присутствие в современном ему понимании слова «гражданин» двух смыслов — добродетель и право [28]. Позже, во время Французской революции, «правовая составляющая» полностью восторжествует, потеснив «добродетель» и окончательно уничтожив понятие «подданный» в политическом языке революционного Парижа. Сходные, правда, не столь радикальные лексические процессы происходили и в немецком языке. Уже в раннее Новое время двоякое значение понятия Bürger было зафиксировано в двух терминах с одинаковой корневой основой — Stadtbürger, что означало собственно «горожанин», и Staatsbürger, иначе говоря, «член государства», или Staatsangehörige. Понятия Staatsbürger и Staatsangehörige, а также наименование жителей немецких земель в соответствии с их национальностями (баденец, баварец, пруссак и т.п.) постепенно вытесняли понятие Untertan (подданный) [29].

Принципиальное отличие русской официальной политической терминологии последней трети XVIII века заключалось не только в безоговорочной монополии слова «подданный» для определения реальных отношений личности и самодержавной власти. Специфика социальной структуры русского общества, практически лишенного «третьего сословия» в его европейском понимании, отразилась и на эволюции понятия «гражданин», которое, теряя свое первоначальное значение «горожанин», наполнялось исключительно государственно-правовым или нравственно-этическим смыслом и не отягощалось этимологической связью с наименованием класса «буржуа» [30]. Во французском и немецком языках необходимо было четко разграничить образ набирающих силу «Bürger» и «bourgeois», которые оспаривали привилегии аристократии и составляли главную деятельную и интеллектуальную часть городского населения, и «жителя свободного государства». Показательно, что в первом издании французского академического словаря понятие citoyen и bourgeois практически сливались: «citoyen — bourgeois, habitantd’unecité» [31]. В пятом издании 1798 года появляется развернутое определение: «Имя “гражданин” (citoye) в точном смысле слова дается жителю города, жителю свободного государства, имеющему право выбора в публичные собрания и являющемуся представителем высшей власти» [32]. В России второй половины XVIII века слово «буржуа» практически не употреблялось, а понятие «гражданин» наиболее активно использовалось самой «просвещенной императрицей», связывалось с правами некоего абстрактного подданного «благоучрежденного государства» и имело назидательный смысл. Права гражданина, заявленные на страницах высочайшей публицистики, ограничивались лишь сферой имущества и безопасности, абсолютно не затрагивая область политики. При этом не реже, чем о правах, упоминалось об обязанностях истинного гражданина [33], которые ничем не отличались от обязанностей истинного подданного.

В таких документах, как «Генеральный план Московского воспитательного дома», а также высочайше утвержденный доклад И.И. Бецкого «О воспитании юношества», основные идеи которого были практически дословно воспроизведены в XIV главе Наказа «О воспитании», заявлялось, что «Петр Великий создал в России людей — [императрица Екатерина II] влагает в них души». Иными словами, престол второй половины XVIII века разрабатывал «правила, приуготовляющие» быть «желаемыми гражданами» или «прямыми Отечеству подданными», что полностью отождествлялось. Наименование новых граждан и истинных подданных означало высокий порог ожиданий власти, что предполагало «любовь к Отечеству», «почтение к установленным гражданским законам», «трудолюбие», «учтивость», «отвращение от всяких предерзостей», «склонность к опрятности и чистоте». На «полезных членов общества» возлагалась обязанность «паче прочих подданных исполнять августейшую волю». Определенная политическая зрелость и приверженность «общему благу» должна была проявляться у гражданина в ясном понимании необходимости сильного самодержавного правления или «нужды иметь государя» [34]. Так объективная экономическая потребность России в ведущей роли государственной власти и способность ее осознания трансформировались в официальной идеологии в высшую добродетель гражданина и подданного. Среди главных положений «краткой нравоучительной книги для питомцев» Московского воспитательного дома, будущих годных граждан, в качестве основного выдвигался следующий тезис: «Нужда иметь государя есть самая большая и важнейшая. Без его законов, без его попечения, без его домостроительства, без его правосудия истребили ли бы нас неприятели наши, не было бы у нас свободных дорог, ни земледелия, ниже других художеств, для жизни человеческой потребных» [35].

 

«Гражданское общество требует порядка»

«Истинные граждане» и «подлые люди»

В крепостнической России эталонными, заданными властью чертами истинного гражданина обладала прежде всего элита дворянства. В трактовке Наказа граждане являются таковыми лишь в той мере, в какой они равны перед законами государства. Однако это не исключает их различных ролей и функций в этом государстве. Все они делятся на тех, кто повелевает, и тех, кто повинуется. Отсюда разная роль сословий общества и разный их статус. В «Начертании о приведении к окончанию комиссии проекта нового уложения» специальная первая глава второй части, так и озаглавленная «О праве лиц или о состоянии каждого гражданина», разделяла все население империи на три группы: дворянство, средний род и нижний род [36]. Неслучайно в конце XVIII столетия камер-юнкер при дворе Екатерины II князь Федор Николаевич Голицын записал в своих воспоминаниях: «Французский страшный переворот, якобинские зловредные правила и мнимых философов яд… возродил[и] в распаленных головах мечтательную и неудобовозможную систему гражданского равенства. У нас в сие время один некто, по имени Радищев вздумал написать самую опасную книгу» [37].

Таким образом, с точки зрения большинства представителей высшего сословия, податное население не входило в разряд «hominesspolitici» [38] и к гражданам, строго говоря, не причислялось. Еще в 1741 году, при вступлении императрицы Елизаветы Петровны на престол, «пашенные крестьяне» были исключены из числа лиц, обязанных приносить присягу монарху. С этого момента они как бы признавались подданными не государства, а своих душевладельцев [39]. Указом от 2 июля 1742 года крестьяне лишились права по своей воле вступать в военную службу, а вместе с тем и единственной возможности выйти из крепостного состояния. В дальнейшем помещикам было разрешено продавать своих людей в солдаты, а также ссылать провинившихся в Сибирь с зачетом рекрутских поставок. Указ 1761 года запрещал крепостным давать векселя и принимать на себя поручительства без дозволения господина [40]. Власть в целом возложила на дворянина ответственность за принадлежащих ему крестьян, усматривая в этом долг высшего сословия перед престолом [41].

Подкрепленное законом официальное мнение о политической недееспособности крепостных было доминирующим в среде дворян, воспринимающих крестьянство в первую очередь как рабочую силу, источник дохода, живую собственность. И если в идеологически направленных манифестах престола еще встречались обобщенные термины «народ», «нация», «подданные», «граждане», за которыми угадывался идеальный образ всего населения империи, то в таком документе повседневности, как переписка, наименование крестьянства ограничивалось следующими понятиями: «души», «подлое сословие», «простой народ», «чернь», «поселяне», «мужики», «мои люди» [42]. Крестьян обменивали, отдавали в солдаты, переселяли, разлучали с семьей, продавали и покупали «хороших и недорогих кучера и садовника», как строевой лес или лошадей [43]. «Здесь за людей очень хорошо платят, — сообщал в одном из писем жене малороссийский помещик Г.А. Полетико, — за одного человека, годного в солдаты, дают по 300 и по 400 рублей» [44].

При этом определения «подлое сословие» и «чернь» далеко не всегда носили резко негативный уничижительный характер: часто этимологически они были связаны с понятиями «черные слободы», «простой», «податной» [45] и отражали веками складывающееся представление об изначально определенном положении каждого в системе социальной иерархии [46]. В одном из частных писем М.И. Воронцов обращался к канцлеру Н.И. Панину: «Прошу вас исходатайствовать от Ее Императорского Величества некоторое награждение хотя подлому, однако же исправно служившему человеку» [47]. «Худые, никем не обитаемые, кроме мужиков, деревни», «тяготы крепостных» были для помещика привычными с детства картинами жизни людей, которым такая доля «по их состоянию определена» [48]. Так причудливо трансформировалась в сознании дворянина объективная неизбежность существования, и даже усиления крепостничества с его жесточайшим «режимом выживания барщинной деревни» [49].

«Потребна ли крепостным свобода?»

В сознании российского образованного дворянства, составляющего неотъемлемую часть европейской элиты, и самой «просвещенной» императрицы возникала внутренняя потребность так или иначе примирить гуманитарные идеи второй половины XVIII столетия и неумолимую реальность, при которой 90% населения страны относилось к «низкому податному сословию». Еще будучи великой княгиней, Екатерина писала: «Противно христианской вере и справедливости делать невольниками людей (они все рождаются свободными). Один Собор освободил всех крестьян (прежних крепостных) в Германии, Франции, Испании и пр. Осуществлением такой решительной меры, конечно, нельзя будет заслужить любви землевладельцев, исполненных упрямства и предрассудков» [50]. Позже императрица поймет, что речь шла не о злой воле, не о патологической склонности к угнетению и не об «упрямстве и предрассудках» русских помещиков. Отмена крепостничества в России второй половины XVIII века была объективно экономически невозможна.

Это обстоятельство усиливалось в сознании дворянина уверенностью в полной психологической и интеллектуальной неготовности крепостных приобрести «звание свободных граждан» [51]. Так, в документах Московского воспитательного дома непосредственно заявлялось, что «рожденные в рабстве имеют поверженный дух», «невежественны» и склонны к «двум мерзким, в простом народе столь сильно вкоренившимся порокам — пьянству и праздности» [52]. И.И. Бецкой предупреждал Опекунский совет, что «крестьянские невольнические работы губят навеки воспитанников» и «надлежит как можно стараться, чтоб из них не сделать грубыми чувствами наполненных и рабствующих крестьян» [53]. Все углубляющийся раскол российского общества на тонкий слой европеизированной элиты и крестьянскую массу привел к тому, что подавляющая часть дворянской верхушки была психологически неспособна увидеть «своих сограждан» в «грубых, глупых, пьяных и ленивых мужиках» [54]. «Свирепые нравы» «невежественного народа», «волнование толпы» и, конечно же, «злодейства государственного бунтовщика Пугачева» поселили страх в сознании дворянина за свое положение, за среду обитания, за свою высокородную элитарную культуру. С точки зрения привилегированного слоя, низшее сословие могло существовать только под жестким и мудрым покровительством помещика, и освободить эту «немысленную чернь» означало «выпустить на волю диких зверей» [55]. Дворянин был искренне убежден, что разрушение общественного порядка и цепей, связующих общество, невозможно было без изменения сознания самого крестьянина. «Свободному ли [быть] крепостному? — рассуждал А.П. Сумароков. — А прежде надобно спросить: потребна ли ради общего благоденствия крепостным людям свобода?» [56] Е.Р. Дашкова убеждала Дидро, что «образование ведет за собой свободу, а не свобода творит образование, первое без второй никогда не породят анархию и возмущения. Когда низшие классы моих соотечественников будут просвещены, тогда они сами захотят быть свободными, потому что поймут, как надо пользоваться свободой без вреда для других и плодами ее, столь необходимыми каждому цивилизованному обществу» [57]. В анонимной статье «Беседа о том, что есть сын Отечества», которая не совсем аргументированно довольно долго приписывалась А.Н. Радищеву [58], образ сына Отечества отождествлялся с образом патриота, который «страшится заразить соки благосостояния своих сограждан [и] пламенеет нежнейшею любовию к целости и спокойствию своих соотчичей». Эти возвышающие наименования никак не связывались с правами человека, наполнялись исключительно этическим смыслом и сужали круг обязанностей сына Отечества, патриота и гражданина до соответствия конкретным нравственным качествам. Ошибка, которую, с точки зрения Руссо, допускали в середине XVIII столетия французы, усматривая в понятии «гражданин» не претензию на политическую свободу, а добродетель [59], была характерна для сознания российского высшего сословия, а может быть, и в целом для мировоззрения века Просвещения. Автор статьи искренне полагал, что сын Отечества является и «сыном монархии», «повинуется законам и блюстителям оных, предержащим властям и… государю», который «есть отец народа» [60]. «Сей истинный гражданин… сияет в обществе разумом и добродетелью», избегает «любострастия, обжорства, пьянства, щегольской науки» и «не соделывает голову свою мучным магазином, брови вместилищем сажи, щеки коробками белил и сурика». Выражая полное единодушие со взглядом власти на низшее сословие и с отношением помещиков к «своей крещеной собственности», автор статьи не сомневался, что те, «кои уподоблены тяглому скоту… не суть члены государства» [61].

Таким образом, в развитии политической терминологии русского языка второй половины XVIII века запечатлелся еще один парадокс — понятия «гражданин» и «сын Отечества» становились нравственным оправданием существования крепостничества. В одной из наиболее переработанных императрицей и отступающих от западноевропейских источников XI главе Наказа говорилось: «Гражданское общество требует известного порядка. Надлежит тут быть одним, которые правят и повелевают, а другим — которые повинуются. И сие есть начало всякого рода покорности» [62]. Все, что мог сделать «истинный гражданин» для несчастных, погруженных «во мрачность варварства, зверства и рабства», — это «не терзать [их] насилием, гонением, притеснением» [63].

Так постепенно складывалось представление о счастливой доле «простого невежественного народа», для которого пагубна свобода и которому необходимо покровительство высшего просвещенного сословия «истинных граждан». В Наказе Екатерина дала недвусмысленно понять, что лучше быть рабом одного господина, чем государства: «В Лакедемоне рабы не могли требовать в суде никакого удовольствия; и несчастие их умножалось тем, что они не одного только гражданина, но при том и всего общества были рабы» [64]. Денис Фонвизин во время своего второго заграничного путешествия 1777–1778 годов, сравнив зависимость податного сословия в России с личной свободой во Франции, вообще отдал преимущество крепостничеству: «Я видел Лангедок, Прованс, Дюфине, Лион, Бургонь, Шампань. Первые две провинции считаются во всем здешнем государстве хлебороднейшими и изобильнейшими. Сравнивая наших крестьян в лучших местах с тамошними, нахожу, беспристрастно судя, состояние наших несравненно счастливейшим. Я имел честь вашему сиятельству описывать частию причины оному в прежних моих письмах; но главною поставляю ту, что подать в казну платится неограниченная и, следственно, собственность имения есть только в одном воображении» [65]. Мнение Фонвизина о завидной судьбе русского крестьянина и наличии несомненных плюсов в его крепостном состоянии можно признать доминирующим в сознании просвещенного дворянства, т.е. той части высшего сословия, которая вообще задумывалась о положении податного населения. Так, Ф.Н. Голицын после путешествия в Европу выражал ту же самую позицию: «Крестьян в Российской империи несчастными назвать нельзя, если я с ними сравню некоторых других земель крестьян: наши хотя в рабстве, но многих превосходят. Каждое государство имеет свою особенность, по своему положению и по свойствам своего народа и, кажется, должно в оной оставаться. Попрекают нам другие в рассуждении наших крестьян, но вспомнили бы о Польше, в каком состоянии в ней были всегда крестьяне, и возможно ли их с нашими сравнить» [66].

Вообще следует задуматься о масштабах распространения в России правления Екатерины «ужасов крепостничества», если даже французский посланник заметил, что «помещики в России имеют почти неограниченную власть над своими крестьянами, но, надо признаться, почти все они пользуются ею с чрезвычайною умеренностью» [67]. Сословие дворян и самодержавное государство действительно были зажаты между необходимостью увеличения объема валового земледельческого продукта, сохранения стабильности господского хозяйства и защиты крестьянской семьи от обнищания [68]. Укрепляя власть душевладельца, императрица в то же время пыталась воспитать в помещиках чувство ответственности перед государством и престолом за вверенное им как представителям высшего сословия зависимое население. При этом прагматичная Екатерина апеллировала как к христианским ценностям и идеям Просвещения, так и к здравому смыслу собственника. «Каких-либо определенных условий между господами и крестьянами не существует, — писала она Дидро, — но каждый хозяин, обладающий здравым смыслом, старается обходиться со своей коровой бережно, не истощать ее и не требовать от нее чрезмерного удоя» [69].

Однако и представители образованной элиты, и европейцы, находящиеся у русского престола, и выразители официальной доктрины отчетливо понимали, что «совесть», «смягчение нравов» [70] и здоровый практицизм не могут стать гарантированной защитой крепостных от жестокости. Тот же Сегюр резонно замечал: «Их участь зависит от изменчивой судьбы, которая, по своему произволу, подчиняет их хорошему или дурному владельцу. <…> Неограниченная власть помещика, предающегося своим страстям, может оскорблять невинность, слабость и добродетель, которым нет никакой опоры в законах» [71]. Таким образом, понятия «раб» и «рабство» неизбежно попадали в один контекст с понятиями «закон» и «право». Неслучайно проект XI главы Наказа, написанный статс-секретарем императрицы Г.В. Козицким и откорректированный Екатериной, включал предложения законодательно регламентировать пределы власти душевладельца над «рабом», правовым путем обеспечить «рабу» пищу, одежду, защиту от насилия, поддержку «раба» в старости и болезни, а также установить предельные размеры выкупа на свободу и, кроме того, ввести выборный крестьянский суд «для уменьшения домашней суровости помещиков» [72].

Тем не менее, в окончательном, представленном для публикации варианте Наказа проект Козицкого был уменьшен вдвое, при этом из текста исключались многие пункты ограничения «рабского состояния». Так, была снята даже такая внешне безобидная для власти статья 265, которая гласила: «Когда закон дозволяет господину наказывать своего раба жестоким образом, то сие право должен он употреблять как судья, а не как господин». Без изменений в инструкцию императрицы вошла статья 254: «Какого бы рода покорство ни было, надлежит, чтоб законы гражданские, с одной стороны, злоупотребление рабства отвращали, а с другой — предостерегали бы опасности, могущие оттуда произойти», поскольку «весьма нужно, чтобы предупреждены были те причины, кои столь часто привели в непослушание рабов» [73]. Таким образом, в программном документе престола главным словом контекстного употребления понятия «раб» осталось слово «покорность».

 

Примечания

1. См. об этом, в частности: Тимофеев Д.В. Взаимосвязь понятий «гражданин», «гражданское общество» в российской публицистике и законодательстве конца XVIII — начала XIX века // Документ. Архив. История. Современность. Екатеринбург, 2010. С. 226–239.

2. См., например: Высочайше утвержденный доклад Военной коллегии вице-президента Потемкина об учреждении гражданского правительства в пределах Войска Донского (ПСЗ. Т. XX. № 14251. С. 53. 1775. 14 февраля).

3. Новиков Н.И. Избранные сочинения. М.; Л., 1951. С. 47. О «законе гражданском и священном» упоминает и А.Н. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» (Радищев А.Н. Путешествие из Петербурга в Москву // Радищев А.Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1938. Т. 1. С. 292).

4. Сб. РИО. 1871. Т. 7. С. 202.

5. ПСЗ. Т. XX. № 14233. С. 5–11. 1775. 10 января.

6. Наказ императрицы Екатерины II. С. 5.

7. Подобные определения фиксируются уже в переводной литературе XI века. См. об этом: Каштанов С.М. Государь и подданные на Руси в XIV–XVI вв. // Immemoriam. Сборник памяти Я.С. Лурье. СПб., 1997. С. 217–218.

8. См., например: Именной указ «об учинении присяги на каждой чин, как военным и гражданским, так и духовным лицам» (ПСЗ. Т. VI. № 3846. С. 452. 1721. 10 ноября); Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный. 1822. Ч. IV. Стб. 1234.

9. См.: Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. М., 1989. Т. 1. Ч. 1. Стб. 577; Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.). М., 1989. Т. II. С. 380–381; Словарь русского языка XI–XVII вв. М., 1977. Вып. 4. С. 117–118; Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный. СПб., 1801. Ч. I. Стб. 1234.

10. ПСЗ. Т. XXII. № 16187. С. 358–384. 1785. 21 апреля. См. также: Там же. Т. XX. № 14490. С. 403. 1776. 4 августа; Т. XXXIII. № 17006. С. 287. 1791. 23 декабря; и др.

11. Русская старина. 1872. Т. 6. № 7. С. 98. См. об этом: Песков А.М. Павел I. М., 2000. С. 87–88.

12. См., например: Dictionnaire universel François et latin, vulgairement appelé Dictionnaire de Trévoux. P., 1771; Féraud J.-F. Le Dictionaire critique de la langue française informatisé. Tübingen, 1994; Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland. Stuttgart, 1972. Bd. I. S. 672–725; Lexikon der Aufklärung. Deutschland und Europa. München, 1995. S. 70–72; Будагов Р.А. Развитие Французской политической терминологии в XVIII веке. М., 2002. С. 102–106; Preu U.K. Citizenship and the German Nation // Lineage of European Citizenship: Rights, Belonging, and Participation in Eleven Nation-states. N.Y., 2004. P. 22; и др.

13. Каштанов С.М. Государь и подданные на Руси в XIV–XVI вв. С. 228.

14. «Равенство всех граждан, — гласил Наказ, — состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам» (Наказ императрицы Екатерины II. С. 1–2, 7–9, 14–15, 24, 27–28, 102).

15. См. об этом также: Хорошкевич А.Л. Психологическая готовность россиян к реформам Петра Великого (к постановке вопроса) // Российское самодержавие и бюрократия. М.; Новосибирск, 2000. С. 167–168; Каштанов С.М. Государь и подданные на Руси в XIV–XVI вв. С. 217–218.

16. Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный. СПб., 1801. Ч. I. Стб. 1235. См. также: Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. М., 1989. Т. 1. Ч. 1. Стб. 577; Словарь русского языка XI–XVII вв. М., 1977. Вып. 4. С. 118; и др.

17. «Гражданин, греческиполикус, латынскицивиль, точно значит всякого во граде жителя, но по обстоятельствам иногда разумеется в каком-либо сообществе живучий, иногда человек, живущчий по законам в благочинии и осторожности. Кратко же разумеется токмо посадкой человек, яко купец, ремесленник или торгоша» (Татищев В.Н. Лексикон российский исторический, географический, политический и гражданский. СПб., 1793. Ч. 1. С. 79). В «Словаре Академии Российской, по азбучному порядку расположенному» под «обществом» понимается «народ, под одними правилами купно живущий» (Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный. СПб., 1822. Ч. IV. Стб. 148). См. также: Нордстет И. Российский, с немецким и французским переводами, словарь. СПб., 1780–1782: В 2 т.; Гейм И.А. Новый и полный словарь: Первое отделение, содержащее немецко-российско-французский словарь. М., 1796–1797: В 2 т. См. также: Gleason A. The Terms of Russian Social History // Between Tsar and People. Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia. Princeton, NJ, 1991. P. 18–19; LeDonne J.P. Absolutism and Ruling Class: The Formation of the Russian Political Order. 1700–1725. N.Y., 1991. P. VIII.

18. Наказ императрицы Екатерины II. С. 34; О должностях человека и гражданина. С. 346.

19. О должностях человека и гражданина. С. 347. В этом контексте показательно сравнение текста данного вольного переложения работы Пуфендорфа и оригинала философского трактата немецкого мыслителя. В частности, в главе «Обязанности граждан» Пуфендорф пишет не о полном подчинении подданных самодержавию, которому доступно исключительное знание о сущности «гражданского общества», а об обязанностях гражданина или «подданного гражданской власти» в равной степени и перед государством и его правителями, и по отношению к другим «согражданам» (Pufendorf S. De Officio Hominis Et Civis Juxta Legen Natura lem Libri Duo. N.Y., 1927. P. 144–146).

20. См., например: ПСЗ. Т. XXIII. № 17090. С. 390. 1792. 8 декабря.

21. См., например: Акты, учиненные с Польским Королевством, вследствие тракта 18 сентября 1773 (Там же. Т. XX. № 14271. С. 74. 1775. 15 марта).

22. Новиков Н.И. Избранные сочинения. С. 616–617. В журнале «Трутень» Новиков также утверждал, что «добросердечный сочинитель» «хвалит сына Отчества, пылающего любовью и верностью к государю, изображает миролюбивого гражданина» (Там же. С. 44).

23. См., например, «Акт, подписанный депутатами, избранными от всех званий российского народа, к сочинению нового уложения» (ПСЗ. Т. XVIII. № 12978. С. 349–355. 1767. 27 сентября). Для сравнения можно привести слова Ж.-Ж. Руссо, который в трактате «Об общественном договоре, или Принципы политического права» писал, что все жители того или иного государства «в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти и подданными как подчиняющиеся законам государства» (Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 162).

24. О должностях человека и гражданина. С. 349. Более того, «мнение» М.И. Воронцова о Наказе может считаться яркой и достаточно типичной иллюстрацией бесконфликтного соединения в одном небольшом тексте понятий «раб», «закон», «гражданские правительства», «самодержавная власть» и «свобода российского дворянства». Граф благодарит императрицу за сочинение, вводящее правила для законов и «гражданских правительств», а также утверждающее «самодержавную власть» в «свободе дворянства» к «блаженству верноподданных рабов» (Сб. РИО. 1872. Т. 10. С. 76).

25. См.: Лабулэ Э. Политические идеи Бенжамена Констана. М., 1905. С. 70–77.

26. Местр Ж. Рассуждения о Франции. М., 1997. С. 105–106.

27. Руссо Ж.-Ж. Трактаты. С. 161–162.

28. Ю.М. Лотман очень точно писал об этом: «Превращение человека (самодовлеющей единицы) в гражданина (часть политического тела) возможно, по мнению Руссо, лишь в “нормальном” и “правильном” государстве. Современные Руссо европейские государства таковыми не являются, и поэтому жители их — не “граждане” в терминологии трактата “Об общественном договоре”. “Общественное воспитание не существует более и не может существовать потому, что там, где нет более отечества, не может быть и граждан. Эти два слова — отечество и гражданин — должны быть вычеркнуты из современных языков”» (Лотман Ю.М. Руссо и русская культура XVIII — начала XIX в. // Лотман Ю.М. Собрание сочинений. Т. 1. Русская литература и культура Просвещения. М., 2000. C. 164).

29. См. об этом подробнее: Bürger, Staatsbürger, Bürgertum // Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zurpolitisch-sozialen Sprache in Deutschland. Stuttgart, 1972. Bd. I. S. 672–725; Maurer M. Bürger / Bürgertum // Lexikon der Aufklärung. Deutschland und Europa. München, 1995. S. 70–72. Характерно, что в норвежском законодательстве XVIII — начала XIX столетия употреблялся термин «гражданин», когда речь шла о правах личности, и «подданный», когда акцентировались ее обязанности перед государством.

30. В «Генеральном плане Московского воспитательного дома» признавалось существование только двух социальных групп в российском обществе — «дворян» и «крепостных» и ставилась задача воспитания людей «третьего чина», которые, «достигши искусства к различным до коммерции касающимся заведениям, вступят в сообщество с нынешними купцами, художниками, торговщиками и фабрикантами». Характерно, что наименование этого нового «третьего сословия» никак не связывается с понятиями «горожанин» и «буржуа» (ПСЗ. Т. XVIII. № 12957. С. 290–325. 1767, 11 августа).

31. Le Dictionnaire de l’Académie françoise, dedié au Roy. P., 1694. P. 193.

32. «Le nom de Citoyen, dans une acceptions tricte et rigoureuse, se donne à l’habitant d’une Cité, d’un Étatlibre, qui a droit de suffrage dans les Assemblée spubliques, et fait partie du Souverain» (Dictionnaire de l’Académie françoise. P., 1798. P. 247, 767). См. об этом также: Wild R. Stadtkultur, Bildungswesen und Aufklärungsgesellschaften // Hansers Sozialgeschichte der deutschen Literaturvom 16. Jahrhundert bis zur Gegenwart. München, 1980. Bd. 3: Deutsche Aufklärung bis zur Französischen Revolution 1680–1789. S. 103–132, 845–848.

33. Показательно, что даже в так называемых «Правилах управления» Екатерина писала не о правах, а об обязанностях «гражданина», формирование сознания которого становилось делом государственного значения: «Каждый гражданин должен быть воспитан в сознании долга своего перед высшим существом, перед собой, перед обществом, и нужно ему преподать некоторые искусства, без которых он почти не может обойтись в повседневной жизни» (Екатерина II. [Правила управления] // Записки императрицы Екатерины II. СПб., 1907. С. 647–648).

34. См.: Наказ императрицы Екатерины II. С. 103–105; ПСЗ. Т. XVI. № 11908. С. 346, 348, 350; 1763. 1 сентября; № 12103. С. 670. 1764, 22 марта; Т. XVIII. № 12957. С. 290–325. 1767. 11 августа. В книге «О должностях человека и гражданина» также вполне резонно провозглашалось: «Чего подданные особенно сами собою сделать не могут, то государь всего общества силами совершить может: на больших реках плотины поставить, удобные дороги сделать, пристанища для морского купечества построить, запасные дворы на случай голода и нужды наполнить. Науки, художества и всякие ремесла в цветущее состояние привести и бесчисленные иные государству полезные дела совершить, одни только государи в состоянии» (О должностях человека и гражданина. С. 349). Подобное безапелляционное признание чрезвычайной роли государства в работе Пуфендорфа отсутствует (ср.: Pufendorf S. De Officio Hominis Et Civis Juxta Legen Naturalem Libri Duo. P. 115–118, 123–126, 152–154).

35. ПСЗ. Т. XVIII. № 12957. С. 316. 1767. 11 августа.

36. ПСЗ. Т. XVIII. № 13095. С. 508–510. 1768. 8 апреля. См. также: Наказ императрицы Екатерины II. С. 105–107.

37. Голицын Ф.Н. Записки // Русский архив. 1874. Кн. II. № 5–8. Стб. 1290.

38. См. об этом, например: Хорошкевич А.Л. Психологическая готовность россиян к реформам Петра Великого. С. 175.

39. В указе «о распоряжениях по приведению к присяге всякого чина людей на подданство Ее Императорскому Величеству» так и было сказано: «Правительствующий Сенат приказали, манифестов и присяг напечатав довольное число, публиковать, дабы все Ее Императорского Величества подданные, кроме пашенных крестьян, для учинения присяги приходили в церкви Божией» (ПСЗ. Т. XI. № 8474. С. 538. 1741. 25 ноября).

40. См.: ПСЗ. Т. XI. № 8577. С. 624–625. 1742. 2 июля; № 8655. С. 708–709. 1742. 1 ноября; Т. XV. № 10855. С. 236–237. 1758. 2 мая; № 11166. С. 582–584. 1760. 13 декабря; № 11204. С. 649–650. 1761. 14 февраля; и др.

41. Н.И. Новиков писал Г.В. Козицкому: «Дворяне… не что иное, как люди, которым государь вверил некоторую часть людей же, во всем им подобных, в их надзирание. Дал бы Бог, чтобы почтенные мои собратия сему поверили!» (Письмо Н.И. Новикова Г.В. Козицкому. 1773, май // Письма Н.И. Новикова. СПб., 1994. С. 51).

42. Так, будучи тамбовским губернатором, Г.Р. Державин сообщал делопроизводителю Г.А. Потемкина: «При объезде моем, как вам не безызвестно, препоручил мне его светлость князь Григорий Александрович приискивать купить деревень для своду в Херсон душ до тысящи. По прибытии моем в Тамбов сие было из первых моих попечениев. Уведомился я, что здешний губернии помещик г. бригадир Андрей Михайлович Нилов продает крестьян на свод до 300 душ, со всем их семейством и имуществом по 70 руб. [за] душу» (Письмо Г.Р. Державина В.С. Попову. 1786, март // Грот Я.К. Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота. СПб., 1869. Т. 5. С. 447–448). Ф.В. Ростопчин сообщал С.Р. Воронцову: «Третьего дня роздано 62-м лицам 109 000 душ Польских крестьян. <…> Эти милости породили более завистников, чем счастливцев» (Письмо Ф.В. Ростопчина С.Р. Воронцову. 1795, август // Русский архив. 1876. Кн. I. № 1–4. С. 212). См. также, например: письмо И.И. Шувалова П.И. Голицыной. 1763, август // Москвитянин. 1845. № 10. Ч. V. Отд. I. С. 141; письмо М.М. Щербатова сыну. [1789] // Памятники московской деловой письменности XVIII века. М., 1981. С. 89; письмо И.В. Страхова А.Р. Воронцову. 1797, ноябрь // Архив князя Воронцова. М., 1879. Кн. 14. С. 489.

43. В частности, Алексей Куракин писал брату: «Коль скоро вам Сергей Королев нужен, взять его извольте. Прошу только об том, чтоб назначаемый на его место имел лицо благообразное; хочется мне, чтоб были в должности официантской с приятными лицами» (Письмо Алексея Б. Куракина Александру Б. Куракину. 1791, сентябрь // Восемнадцатый век. Исторический сборник. М., 1904. Т. 1. С. 144). Письмо Г.А. Полетико жене. 1777, сентябрь // Киевская старина. 1893. Т. 41. № 5. С. 211. См. также, например: письмо Е.Р. Дашковой Р.И. Воронцову. 1782, декабрь // Архив князя Воронцова. М., 1880. Кн. 24. С. 141.

44. Письмо Г.А. Полетико жене. 1777, сентябрь // Киевская старина. 1893. Т. 41. № 5. С. 211.

45. См., например: Словарь русского языка XI–XVII вв. М., 1989. Вып. 15. С. 280; Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.; М., 1882. Т. 3. С. 184; Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. Т. II. С. 49.

46. Неслучайно оскорбленный А.П. Сумароков, пытаясь изобразить всю глубину своей обиды, писал фавориту Елизаветы Петровны И.И. Шувалову: «Разве я крепостной, чтобы со мной так поступали? Разве я его дворовой?» (Письмо А.П. Сумарокова И.И. Шувалову. 1758, май // Письма русских писателей XVIII века. С. 78).

47. Письмо М.И. Воронцова Н.И. Панину // Архив князя Воронцова. М., 1882. Кн. 26. С. 75.

48. См., например: письмо А.С. Шишкова. 1776, август // Русская старина. 1897. Т. 90. Май. С. 410; письмо В.В. Капниста жене. 1788, февраль // Капнист В.В. Собр. соч. М.; Л., 1960. Т. 2. С. 314; Письмо Е.Р. Дашковой Александру Б. Куракину. 1774, май // Архив князя Ф.А. Куракина. Саратов, 1898. Кн. 7. С. 304.

49. См. об этом: Милов Л.В. Общее и особенное русского феодализма. (Постановка проблемы) // История СССР. 1989. № 2. С. 42, 50, 62; Он же. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998. С. 425–429, 430–433, 549–550, 563–564 и др.

50. Собственноручные заметки Великой княгини Екатерины Алексеевны. С. 84; см. также: Записки императрицы Екатерины Второй. С. 626–627.

51. В одном из писем в Опекунский совет Московского воспитательного дома И.И. Бецкой писал, что надлежит из спасенных сирот крепостных крестьян вырастить «людей благомыслящих… которые яко свободные люди, долженствуют непременно иметь воспитание, без коего человек едва достоин сего названия… дабы они поселенными в них чувствованиями достойны были звания свободных граждан» (Письмо И.И. Бецкого в Опекунский совет. 1784, октябрь // Русская старина. 1873. № 11. С. 714).

52. См.: ПСЗ. Т. XVIII. № 12957. С. 290–325. 1767. 11 августа.

53. Письмо И.И. Бецкого в Опекунский совет. 1784, октябрь // Русская старина. 1873. № 11. С. 714–715.

54. Так, например, рассуждая о нравах прошлых веков, А.М. Кутузов заявлял Н.Н. Трубецкому: «Но оставим сих грубых невежд; нечто подобное сему видим мы ныне токмо между некоторыми крестьянами» (Письмо А.М. Кутузова Н.Н. Трубецкому. 1790, январь // Барсков Я.Л. Переписка московских масонов XVIII века. 1780–1792 гг. Пг., 1915. С. 71).

55. См. также, например, переписку представителей высшего сословия о Пугачевском бунте: письма П.И. Панина Н.И. Панину. 1774, август — октябрь // Русский архив. 1876. Кн. II. № 5–8. С. 10–28; Письма А.И. Бибикова Д.И. Фонвизину. 1774 г., ноябрь // Бибиков А.А. Записки о жизни и службе Александра Ильича Бибикова. М., 1865. С. 76 (приложение); письмо П.А. Демидова И.И. Михельсону. 1775, январь // Русский архив. 1873. Кн. II. № 7–12. Стб. 2234–2235; Письма Г.Р. Державина, П.С. Потемкина, А.И. Бибикова. 1774, январь — октябрь // Грот Я.К. Сочинения Державина. С. 3–5, 164, 180–186, 242 и др.

56. Цит. по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1965. Кн. XIV. Т. 27–28. С. 102.

57. Дашкова Е.Р. Записки // Дашкова Е.Р. Литературные сочинения. М., 1990. С. 119.

58. Многие литературоведы полагали, что статья принадлежит перу А.Н. Радищева. Однако, на мой взгляд, автором статьи следует считать близкого к масонским кругам современника писателя (см. об этом: Западов В.А. Был ли Радищев автором «Беседы о том, что есть сын Отечества»? // XVIII век: Сборник статей. СПб., 1993. С. 131–155).

59. Руссо Ж.-Ж. Трактаты. С. 161–162.

60. В привлеченном к работе комплексе писем и посланий на высочайшее имя практически не зафиксированы случаи конфликтного противопоставления понятий «подданный» и «сын Отечества». Так, в 1775 году В.Б. Голицын писал императрице по поводу военных побед России: «Но в рассуждении… всенародно ныне торжествующего благополучного мира, совершенного целомудрием и прозорливостью Вашей, в чем каждый подданный и сын Отечества радость свою ощущает, удостой, августейшая монархиня… соучастником быть таковой же радости» (ОР РГБ. Ф. 64. Картон 94. Д. 17. Л. 5 об).

61. См.: Радищев А.Н. Путешествие из Петербурга в Москву. С. 215–223.

62. Наказ императрицы Екатерины II. С. 74.

63. См.: Радищев А.Н. Путешествие из Петербурга в Москву. С. 218–219.

64. Наказ императрицы Екатерины II. С. 75.

65. Письмо Д.И. Фонвизина П.И. Панину. 1778, март // Фонвизин Д.И. Собр. соч. Т. 2. С. 465–466.

66. Голицын Ф.Н. Записки // Русский архив. 1874. Кн. II. № 5–8. Стб. 1295.

67. Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II // Россия XVIII в. глазами иностранцев. Л., 1989. С. 328–331.

68. Целенаправленная борьба с бедностью особенно остро стояла перед высшим сословием в России. «Эволюционируя многие столетия как почти чисто земледельческое общество, при слабом развитии процесса общественного разделения труда, российский социум (и прежде всего его господствующий класс) был крайне заинтересован в сохранении жизнедеятельности буквально каждого деревенского двора, ибо разорение крестьянина не переключало его в иную сферу производственной деятельности, а ложилось бременем на само общество» (Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998. С. 422).

69. Цит. по: Дидро Д. Собр. соч. М., 1947. Т. X. С. 363. Дальновидные подданные разделяли подобный взгляд власти на «крещеную собственность». Так, Е.Р. Дашкова отметила в своих «Записках»: «Благосостояние наших крестьян увеличивает и наши доходы; следовательно, надо быть сумасшедшим, чтобы самому иссушить источник собственных доходов» (Дашкова Е.Р. Записки. С. 118).

70. «Нередко случались и злоупотребления со стороны помещиков, — писал Ф.Н. Голицын, — правление в нашей империи таково, что совестью более действует, нежели настоящим правом. Границы власти неопределенны, следственно несоразмерность часто может быть употреблена вместо справедливости» (Русский архив. 1874. Кн. II. № 5–8. Стб. 1294). «При постепенном смягчении нравов подчинение [крестьян] приближается к тому положению, в котором были в Европе крестьяне, прикрепленные к земле (servitudedelaglebe). <…> Недостает только прочных законов, которые обеспечивали бы постепенное улучшение быта крестьян», — вторил Голицыну посланник Сегюр (Записки графа Сегюра. С. 328, 336–337).

71. Записки графа Сегюра. С. 331.

72. Отрывок из Наказа комиссии о сочинении проекта нового уложения, писанный Григорием Козицким, с собственноручными поправками Екатерины II // Сб. РИО. 1872. Т. 10. С. 152–156.

73. Наказ императрицы Екатерины II. С. 74–77.

Источник: Марасинова Е. «Закон» и «гражданин» в России второй половины XVIII века: Очерки истории общественного сознания. М.: Новое литературное обозрение, 2017. С. 362–384.