Зимние стихи разных лет

***

Если надеть предмет по имени шуба,
будет даже зима поганая люба.
Выйдя в созвездье плюсов, минуя вычет,
не моргнув, когда минусы кличут, кличут,
мы тепло генерируем — так галактики
начинают сближаться. (В научной практике
все разбегаются в ужасе, прочь от взрыва,
от космической стужи, ее наплыва).
Сочетаться теплом веселей, чем браком:
нету полости, где б заводиться шлакам,
ни наследства Адама — заболеванья
«хочешь счастья, а получаешь знанья».

1999

 

***

Тишина похожа на темноту, наркоз,
замкнутое пространство.
Я забыла, как жить в мороз,
с его снежной массой.
Зазеркален блеск амальгамы чувств
сквозь метель смятенья.
И фонтан замерз, и загашник пуст,
и сдалось растенье.

1999

 

Вокзальное

На вокзале почему-то очень холодно,
очень холодно встречать и провожать.
В свитерочке в минус десять жарко — молоды
мышцы, железы, железная кровать —
тут единственная старая послушница,
вздохом скрипочки пружинный перебор
под прилипчивых Никитиных закружится,
все же сдюжив под Высоцкого напор.
И никто не убывает из истории,
и приезжих не бывает — все свои,
неприлично, коль напишешь на заборе,
хоть и там он, вечный двигатель, внутри.
На вокзале в пасть дракона-поглотителя
отправляется Шумер (никнейм Ирак),
бывший первой наших пращуров обителью,
а за ним Египет пятится как рак.
Ну и мы, такие ж древние, усталые,
завоеванные помесью атак
всех микробов-колдунов, свою валгаллу
заслужили, но и там, и там бардак.

Февраль 2011

 

Полюсное

Почему мозги у всех отморожены?
Потому что каждые тридцать лет
снежинки впитываются в кожу:
такие холодные, что скрипит скелет.

В Африку небо ссыпает огарки —
полюс жженья. Палёные паруса
собирают свои подарки.
Жизнь средиземна, должны быть и полюса.
Говорите, глобальное потепление?
Хрен с ней, с Гренландией, я только за,
мне эта крашеная нототения
по имени семга не нужна за глаза.

Пусть будут устрицы, море докатится
до берегов удивленной Москвы,
где может так всё загондураситься,
что не снести ледяной головы.
С температурного перепада
(сердце горячее) мы и живем.
Тысячелетняя модерниада.
Съезд, ледоруб, мордой в снег и подъем.

2010

 

***

Дух дорог и расстояний,
Обогрей меня!
С разрешеньем медлит няня:
Девочка моя,

Не ходи, сотрешь подошвы,
Встретишь дурака.
Вышивай себе дорожку,
Верная рука.

Ах, рука, цветные нити,
Пальчик уколи,
Кровь на счастье, капле выйти,
Пальчик, не боли —

Говори так, боль утихнет,
И не плачь, нельзя,
Ко всему душа привыкнет,
Ясочка моя.

Слезы вытри белым шелком,
Отворю я дверь,
Как там вьюга воет волком,
Не к добру, поверь.

— Я хочу упасть, разбиться,
Няня, отпусти,
Вышивать ты мастерица,
Нам не по пути!

Ну прости, скажи, что любишь,
Отложи шитье.
— Ты мне избу только студишь,
Золотко мое…

1981

 

Дом, внутри тайна

Снежная пустыня, белый сад,
Небо в паутине черных веток,
Меховые звери вместо клеток
В молодых сугробах спят.
Золотые окна у избы,
Дым недвижно всходит из трубы,
По ступенькам жар ползет с порога,
Превратясь в застывший водопад.

Изнутри нет стен, но виден ход,
Глаз, достигший точки, видит много.
Дальше — никакая не дорога:
Пирамида так глядится в свод,
Готика провидит Бога,
Голос, источаясь, так поет.

1982

 

Послание Катуллу

Напрасно ты Лесбию. Так начиная посланье,
Катулл, я в изгнанье хочу научиться безлюдью.
Люблю тебя лишь потому, что мое дон-жуанье —
твоя недоступность. Нет музыки, кроме прелюдий.

А в Риме нет женщин, которых не ждут спозаранка.
Одна горожанка мужей как с ума посводила.
Она презирала их, верною став лесбиянкой,
поскольку ее не хотели все женщины мира.

Напрасно ты Лесбию мучаешь жалобной песней.
Скорее, растрогаешь Цезаря. Скажет владыка:
«Катулл в той римлянке отчизну любил
интересней…
Да что там отчизна, когда есть прекрасная книга».

Нет музыки, кроме прелюдий и первых аккордов,
где страсть так божественно все создает,
не содеяв.
Правитель предложит Катуллу десяток абортов.
Катулл нарожает правителю десять злодеев.

Твоя недоступность, Катулл, достигает предела.
Снега у меня под окном сторожат как цепные.
И ветви чугунной решеткой свисают над белой
кроватью. И сны, налетая, совсем заклевали цветные.

Укроюсь плащом дон-жуаньим в монашеской келье.
В соседней живет твоя Лесбия, млея в пороке.
Все время я слышу ее сладострастное пенье,
тебе, мой Катулл, посвящая смиренные строки.

1982

 

Стихи, написанные ночью во время бессонницы
(по мотивам бессонниц русской поэзии)

Мне не спится, нет огня,
Только лампы окрик резкий,
Тени на стене как фрески
Строго смотрят на меня:
«Ты зачем же явью, Таня,
Парки бабье лепетанье
Обратила?» Я молчу,
Или я сквозь снег лечу,
Замерзая в синем блеске?
Замершие занавески…
Томик Пушкина верчу,
Сколько вас, химеры смысла?
На стене мерцают числа,
Лампу выключу, включу,
Я любить тебя хочу.
В откровеньях стихотворных,
Что-то есть, но нет снотворных,
И бессонница-лиса
Шлет тугие паруса,
Улицу, фонарь, аптеку,
Всю ночную картотеку;
И советчика, врача
Ищет, рифмы бормоча.

1985

 

***

Склеп. А в склепе изморозь на стенах,
Я завариваю в чашке чай.
После возгораний постепенных
Остываешь сразу, как свеча.

Лампочка под потолком немая,
А услышать бы хоть что-нибудь.
Я с конфорки кипяток снимаю,
Подливаю в бронзовую муть.

Это для тепла и развлеченья,
Даже сигаретный дым повис.
Не летается. Но в заточенье
Растворяясь, все стремится ввысь.

Вслед за ним тяжелый пар взлетает,
Где-то станет тучкой снеговой.
С зеркала узор от газа тает…
Вот и не осталось никого.

1979

 

***

          Верните таджиков! Тротуары обледенели,
прохожие бьются как безделушки
из костяного фарфора.
В оранжевой накидушке, с ломами, мануалы
стоят у кромки и, наблюдая ломки,
переключения светофора,
постукивают скипетром, державный чеканя след.
Верните таджиков позабывшим балет!

Пальцы рук — пожалуйста: па-де-де,
пируэты, сальто,
хоть на бугристом катке асфальта —
научились на клавиатурном станке
прыгучести, пальцы ног — не те:
в педали срослись, в лопаточки тормоз-газ,
они, если что, не постоят за нас.

(Все понимаю: лет через тридцать
азиатскими станут наши с тобой бугры.
Чем меньше можешь, тем больше подвинься —
но никто не согласен с правилами игры.)

Прохожие молятся, чтоб избежать поломки,
а лед не колется, неотзывчива его мать.
Таджикские дворники упаковывают котомки,
поедут наркотики продавать.

2009