Нью-Йоркская школа, часть II. Кох и Скайлер

Отличительными чертами поэзии Кеннета Коха (1925–2002) являются юмор, нередко едкая ирония, иногда сарказм, а сюрреализм его стихов доводит до абсурда обыденные житейские ситуации. В таких стихах, как написанные совместно с Эшбери в 1950-е годы «Ад», «Открытка к Попайе», «Рисует Смерть», и в их антиакадемическом манифесте «Свежий воздух» они высмеивают литературный истеблишмент, который не признавала группа (coterie), как назвал группу поэтов Джон Майерс (см. об этом интервью Эшбери), придумав им название «Нью-Йоркская школа». Это были аутсайдеры, которые нападали на «инсайдеров», даже на легендарных поэтов, как Т.С. Элиот, который, как выразился Скайлер, «создал канон, которому никто не хочет следовать». Иногда Кох пародировал стихи других поэтов, даже довольно известных, как стихотворение Уильяма Карлоса Уильямса «Просто сказать»:

Я съел сливы,
которые были
в ящике со льдом

и которые
ты, возможно,
оставила себе
на завтрак

Прости мне
они были восхитительны
такие сладкие
и такие холодные.

(1934)

 

Вариация на тему Уильяма Карлоса Уильямса

         1
Я срубил дом, который ты приберегала, чтобы пожить следующим летом.
Мне жаль, но было утро и мне нечего было делать,
а его деревянные бревна были так притягательны.

         2
Мы с тобой смеялись, глядя на цветы алтея,
а потом я обрызгал их щёлоком.
Прости меня. Я просто не ведал, что творю.

         3
Я отдал деньги, которые ты отложила на жизнь в следующие десять лет.
Человек, который просил денег, был в таких лохмотьях,
и дул резкий мартовский ветер, и на крыльце было сыро и холодно.

         4
Вчера вечером мы пошли на танцы, и я сломал тебе ногу.
Прости меня. Я был неуклюж и
Хотел, чтобы ты была в этой палате, где я — лечащий врач!

(1962)

 

Магия чисел

Магия чисел – 1

Как странно было слушать, как двигали мебель в квартире этажом выше!
Мне было двадцать шесть, а тебе — двадцать два.

Магия чисел – 2

Ты спросила меня, не хочу ли я побегать, но я сказал «нет» и пошел пешком.
Мне было девятнадцать, а тебе было семь.

Магия чисел – 3

Да, но неужели Х и впрямь любит нас?
Нам было обоим по двадцать семь.

Магия чисел – 4

Ты похож на Джерри Льюиса (1950) [1].

Магия чисел – 5

Дедушка и бабушка хотят, чтобы ты пришел к ним на обед.
Им было по шестьдесят девять, а мне было два с половиной.

Магия чисел – 6

Однажды, когда мне было двадцать девять лет, я встретил тебя,
         и ничего не произошло.

Магия чисел – 7

Нет, конечно, это не я пришел в библиотеку!
Коричневые глаза, пунцовые щеки, каштановые волосы. Мне было двадцать
         девять, а тебе — шестнадцать.

Магия чисел – 8

После того, как мы позанимались любовью однажды ночью в Рокпорте, я вышел на улицу и поцеловал шоссе,
в таком я был улете. Мне было двадцать три, а тебе девятнадцать.

Магия чисел – 9

Мне было двадцать девять и тебе тоже. Нас поглотила страсть.
Все, что я читал, превращалось в рассказ о нас с тобой, а все, что я делал,
         превращалось в стихотворение.

 

Оживший на миг

У меня птица в голове и поросенок в желудке
И цветок в гениталиях и тигр в гениталиях
И лев в моих гениталиях, и я преследую тебя, но у меня
         в сердце песня
И песня моя голубь
У меня мужчина в руках у меня женщина в туфлях
У меня созрело эпохальное решение в уме
У меня мертвящий треск в носу у меня лето в мозговой жидкости
У меня мечты в больших пальцах ног
Вот — что с мной и молот моей матери и отца
Создавших меня со всем остальным
Но у меня нет покоя нет розы
Хотя нет недостатка в крайней утонченности розового лепестка
Кого я хочу ошеломить?
В птичьем призыве нашел напоминанье о тебе
Но он был тонок и хрупок и сник вмиг
Предназначено ли природе нас развлекать?
Явно нет. Быть великим воспроизводителем? Великим Ничто?
Ну, оставляю это на твое усмотренье
В моем сердце долбит дятел и думаю что у меня три души
Одна для любви одна для поэзии и одна чтобы изображать
         безумца-себя
Не безумца но зануду но перпендикулярного но лжеца но честного
Эти трое редко поют вместе возьми мою руку она активна
Активный компонент в ней — касанье
Я лорд — Байрон я — Перси Шелли я — Ариосто
Я ем бекон лечу с ледяного склона у меня внутри гремит гром я никогда
         не возненавижу тебя
Но чем этот водоворот может привлекать? Тебе нравятся зверинцы? боже мой
Большинству нравятся мужчины. И вот он я
У меня фазан в воспоминаньях у меня коршун в тучах
Что привело всех этих зверей к тебе?
Воскресение? а может восстание? или вдохновение?
У меня младенец в пейзаже и дикая крыса в моих секретах от тебя.

Из книги «Искусство любви» (1972)

 

Что говорят о Париже

Часто начинают так: «Париж! Как я хочу туда!»
Кто-то сказал: «Париж — это место, куда попадают хорошие американцы после
         смерти».
«Кап-кап, кип-кап, капа», — говорят капли дождя,
Падающие на Париж в стихотворении Аполлинера “La Pluie” [2].
«Я был так счастлив в Париже, — сказал я. — Это было,
Как любовь. Когда уезжал первые три раза, я рыдал».
«Я не люблю Париж», — говорят одни. А другие: «Париж опять
становится лучше».
«Если не видишь никого, кроме консьержей и официантов,
Как можно полюбить любой город?— Еще Один говорит. — У французов
         нет друзей,
У них есть родственники». Француз говорит: “Les français n’est
         pas intelligent,
Il est rapide.” [3] «Париж в упадке, — некоторые твердят всегда. —
Париж был в расцвете в девятнадцатом веке».
«Париж был прекрасен между войнами». «Старого Парижa больше нет, —
Сказал Бодлер. — Форма города
Изменяется быстрее, чем сердце смертного».
«Париж! Как циферблат!» — вскричал один. А другой:
«Дай мне бутылку виски, и я поеду с тобой в Париж!»
Сказано: «Париж весной!»

Однажды девушки сгрудились на углу улицы,
А парни шли навстречу глазами.
Автомобили проносились мимо, позволяя это.

Это не похоже на примитивные радости
Африки, обрызганные духами
И культурой бюста на скрещенье трамвайных линий
Бухт, ущелий, скал в невообразимых одеждах.

«Зайди в телефонную будку со мной», —
Сказала французская мамаша своему сыну в синих шортиках.
«Я — твой сын, — галантно прошептал он, —
И поступлю, как ты скажешь». Позже, груди матери вывалились
Для любовника на авеню Марка Шалфона. Мальчик играл с совой.
Через три года он поступил в лицей Фроментен,
Откуда, как мы видим, он несет сейчас желтую тетрадку
По дороге домой на ру Декалиг, где обитает его маленькая семья,
Все еще вместе, несмотря на мамашины шашни,
На втором этаже в квартирке полной очарованья —
Ее старая, но привлекательная мебель приветствует мальчика,
Который бросается в объятья старинного кресла.

Больше никто не ходит по пивной улице, где бродит ламбик в бочках,
Чтобы нагреть воду для ванной, элегантный чудак,
Ибо банная индустрия покорила этот город мечты.

Любовники нашли способы позабавиться в других местах.
До этого сочетание необходимой открытости,
Со старомодностью сочетали восторги эротических пряток
С удобством, которое уже не найти, даже и подумать о нем.

Мой Париж — не ваш Париж,
А ваш Париж — не мой Париж.
Мы сидели вдвоем на быстрой белой улице Валентина
На торсе торца мостовой, как в декабрьских Альпах сидишь.

Солнце сияет. Парижу тоже нужно зарабатывать на жизнь.
Я вывожу себя на прогулку. Потом моя прогулка бросает меня,
И до меня доходит, что на меня светит солнце.

Крутые хладнокровные мужчины Парижa снуют
От женщины к женщине, от столика к столику, от слова к слову,
Мужчины потеплей смущены,
Но чувствуют превосходство над хладнокровными, которые
Чувствуют превосходство над ними. Порыв ветра
Распахивает ставни, пока не проникает некая степень сиянья.

«А, так вы поэт! — сказал официант
В Ла Ротонде, — а я
Я знаю имя поэта: Франсис Жамм!»
«Как это произошло?» — спросил я,
Когда он вернулся с салфеткой,
Похожей на белый флаг. «Мой отец
Просто подарил мне». «Ему нравятся стихи
Жамма?» «Нет, не думаю,
Что он читал книгу. Я тоже не читал.
Это правда. Но я знаю имя, которое весьма известно!»

В Парижe я никогда не молчал.
«Когда-то я был шофером такси в Бейруте», —
Сказал мне один. «Я теперь я — член учреждения».

Светская жизнь, говорят, слишком ограничена в Париже.
Еще: Париж — маленький город в отличие от Нью-Йорка.
«Уже не найдешь любезности в Париже». «Люди снова
стали вежливы в Париже».
Только американец и сентиментальный дурак так напишет о Париже —
«Города уже не играют никакого значения». «Париж — это
Прекрасная женщина!» «Париж — это гигантская ляжка».
«Париж — центр лабиринта,
Вход в который в Риме». «Не нужно было тебе говорить о Париже.
Теперь ты приедешь и уничтожишь его для меня».
«Я хотел бы вырасти в Париже». «Ты ничего не знаешь о
         Париже».
«Генри Джеймс познакомился с Тургеневым в Париже».
«Самое лучшее в жизни — быть молодым и в Париже».
«Никогда не был так одинок, как в Париже».
«В ресторанах Парижа разрешают приходить с собаками». «Париж уничтожен».
«Рождество в Париже —
Все бодрствуют до рассвета». «Утром можно выпить
какао вместо кофе». «Никогда не хотел уезжать».
«Париж — самый большой арабский город в мире».

(ноябрь 1987, журнал «Поэтри»)

 

Моим двадцатым

Как мне повезло, что я столкнулся с вами,
Когда все было возможно
Моим ногам и рукам, и с надеждой в сердце
Так я счастлив был видеть любую женщину —
О женщина! О мой двадцатый год!
Нежась в тебе, в тебе —
В оазисе роста и распада,
Фантастического, неслыханного
девяти- и десятилетнего оазиса
Пальма, эй! И еще одна
И еще — и вода!
До сих пор восхищен вами. Куда,
Среди распадающихся десятилетий, вы подевались? Или в каком счастливчике,
Неуверенном в себе, расстроенном и безработном,
Пока, временно все равно, вы живете сейчас?
Из окна уронил пятак
По ошибке. С вами
Сбегаю вниз за ним,
Но нахожу там
Вместо него улицу, доброго друга
Х—Н, который мне говорит:
Кеннет, у тебя есть минутка?
И я говорю: да! Я в своих двадцатых!
У меня уйма времени! С вами женился,
С вами впервые съездил во Францию. Заимел лучших друзей
С вами и несколько врагов. Я
Много пишу и все время живу
И думаю о жизни. Я любил
Часто вас навещать
После подросткового возраста и до тридцати.
Вы трое в баре все вместе
Всегда предпочитал ваше общество, потому что вы были в самой сердцевине,
Самые яркие, самые сильные,
Хотя теперь оглядываясь на вас —
Какую роль вы играли?
Вы никогда не скупились,
Все, что давали, давали целиком,
Но чтоб сказать мне,
Как лучше воспользоваться этим,
Здесь вы не были гениальны.
Двадцатые, моя душа
Принадлежит вам, когда б не спросили,
Вы знаете это, если вернетесь когда-нибудь.

(2000)

 

Джеймс Скайлер, также удостоенный Пулитцеровской премии в 1980 году, долгое время работал куратором выставок в Музее современного искусства в Нью-Йорке и писал для журнала «Арт ньюз», после службы во флоте на эскадренном миноносце во Второй мировой войне, он жил несколько лет в Италии, где был литературным секретарем У.Х. Одена. По возвращении в Нью-Йорк в 1950 году стал активным участником группы, хотя впоследствии Эшбери заметил, что Скайлер был известен менее других участников группы из-за своей застенчивости. Он редко выступал с чтением своих стихов и не занимался саморекламой.

Прошлая ночь
запертая в зáмке
гордыни
и эгоизма
идет на своих
двоих
         Веберн
оркестровал
небо облаками
приближаясь
к басам
на инструменте не
гобое, серый
на светло-сером
голубизною на зелени
идет рядом
со стеклом
         Шёнберг
серенаду дуэтом
с видом из
окна, где
девушка
на качелях
тело
ее сместилось
под рук
натяженьем
на веревках
над
головой
         в ночь
перед той ночью
когда был открыт
замóк зáмка
гордыни
и эгоизма
         благословенные
стоят облака
и улетают прочь

(«Скарлатти»)

 

Я не могу понять тебя подчас.
Ты вместо поперек сказала вдоль.
Вещей природа в том, что видит глаз.

У слов есть смысл, не только вес, окрас.
В стихах, как в музыке, не в песне соль.
Я не могу понять тебя подчас.

Что ночью было значимым для нас,
тебе со мной днем ненавистно столь.
Вещей природа в том, что видит глаз.

Есть тяжесть в легкости, коль это напоказ:
Толпы кумира ты играешь роль.
Я не могу понять тебя подчас.

Как ты, я робок. Нас бы только спас
лишь общий разговор — усилье воль.
Вещей природа в том, что видит глаз.

Как смерть, искусство кратко, но доколь
есть жизнь и дружба, вечен этот час.
Я не могу понять тебя подчас.
Вещей природа в том, что видит глаз.

 

Тревору Винкфильду
27 декабря 1970

Ветер рвет солнце
и разбрасывает его на снегу.
Небо улыбается, из его рта
выпадает молочный зуб
и соскальзывает сам собой
под подушку тучи.
Волшебница знает,
где искать зуб и когда
запирать листья,
которые давно сгребла
и ушла: «Ушла на Юг».
Не сейчас, хотя
этот смешной ворсистый
зимний дождь овевает и одевает
белую сухую траву —
кукурузный шампунь.
«Подмети, отмети».
Легче сказать, чем сделать.
Все требует времени:
Листопад, зима
со снежинками не меньше,
хотя их жизнь короче.

 

«Соблазню ль тебя прогулкою к пруду?»

         I
Нежные пальцы взбегают по моей лодыжке
меня соблазнили, и я упал в грязь на тропке
в поле среди спутанных трав,
идя к ничего не отражавшей воде
и к недостроенному, заброшенному дому
(из цементных блоков), раздолбанному зданию.

         2

Живая изгородь, деревья растут дикой ордой.
За холстиной тучи, пятном —
мои мама, отец, брат, солнышко-сестричка.
Звук далеких выстрелов — охотники.
Мне нечего сказать.

         3

Нет, нечего сказать. Плакать
о загубленной юности? Нет,
даже не это. Вскоре луна
полна или почти полна встанет
за этими тучами, навечно
нависшими над Лонг-Айлендом. Почти
новый год. Да будет он лучше
предыдущего. Таким
его, конечно, делает сам человек.

 

Белый город

Мои мысли повернулись на юг
к белому городу
мы проснемся в объятьях друг друга.
я проснулся
и слышу, как труба отопления
стучит, точно сердце из металла,
и вижу, что все замело снегом.

 

Стихотворение

Эта красота, которую вижу:
заходящее солнце
омывает спутанные
и слегка окрашенные хной
ивовые прутья и ветер
сечет их с той же легкостью,
с какой гнал бы корабли туч,
так же быстро переходя в ночь.
Луна, полна и плоска, и звезды,
как проходящий мимо товарняк,
нет, не товарняк, а море. Эта
красота, которая собирает
сухие листья в ворохи и карманы,
идет стремительно плывя,
идет, идет.

 

Так хорошо

Спой мне,
погода о
птице одной,
клюющей, клюющей
отбеленную
зимнюю травку.
Март здесь,
как бабушка,
которую внук
не хочет поцеловать:
запах фермы,
холодная ласка.
Он пересилит это,
март пройдет,
другие птицы
будут петь при другой
погоде, время
свернуло набок
мой нос.
Всеобщий холод.
И ни с того ни с сего
мои глаза
и небо
наполнились
слезами. Два
вида погоды,
а если ты никогда
не плачешь, ну,
значит нет.
Снег, который
превращается в дождь,
в боль, физическую
и эмоциональную,
и это тоже пройдет.
Прежде этого не было:
это пройдет, как бабуля,
заваленная цветами,
так это было давно, слишком
холодна была щека,
чтобы просить ребенка
поцеловать. «Эти птицы, —
она бы сказала, —
скворцы. Они прилетели
из Англии». Или
«Это бабочка —
монарх». Либо:
«Это липучка. Мухи
распространяют
заразу».

(1972)

 

Упругая зима

Тень птицы над двором,
над домом в высоте
растаяла, ушла.
Сквозь раму теплый луч,
как теплая рука
ложится на плечо.
Прозрачна и тонка
вот эта оболочка,
и в ней голубизна,
как будто плавать в ней.
Бр-р. Ныряние под лед.
Вернулась птица. Плыть,
все равно вперед, расставив
как крылья, руки в тихом
морозном холоде, и так,
согреваясь, воздух рассекать
тенью над двором. Или
плывет она скользя,
отбрасывая тень,
стремительную, но
холодную на крыши, гаражи,
в движенье согреваясь.
Плыть в воздухе, но не
в зимы морозе жестком.
Луч проходит сквозь
стекло, рука согреет руку,
А на стекле рука
находит словно лед
тень птицы потеплей.
Окно, чудесное изобретенье.
Горячие провода солнца
в холодном месиве. Летит
мгновенно, как желанье, птица
плывет, на годы
отбрасывая тень.

1972

Все стихотворения публикуются в переводе Яна Пробштейна

 

Примечания

↑1. Джерри Льюис (1926–2017) — актер, комик, режиссер и писатель, известность которому принесла совместная работа с певцом Дином Мартином, с которым Льюис организовал комедийный дуэт, принесший им огромный успех и популярность. Первоначально они выступали со своими юмористическими номерами в ночных клубах, далее последовала передача на радио, затем собственное телевизионное шоу, а итогом стала серия комедийных кинофильмов на студии «Парамаунт Пикчерс», пик славы дуэта как раз пришелся на конец 1940 — начало 1950-х.

↑2. Дождик (франц.).

↑3. Француз не умен, он быстр (франц.).