Дмитрий Хмельницкий
Сказки для Сталина. Как сочинялся генеральный план реконструкции народного хозяйства
«Склонность к фантастическим построениям»: иллюзион по имени СССР
7 561 
© Сталинградский тракторный завод им. Дзержинского, СССР, 1930 год.
Фотограф: Margaret Bourke–White
«Нужно было создать у населения ложное представление о действительных целях индустриализации и ее ожидаемых результатах».
В истории советской экономики есть одна анекдотическая страница — попытки разработать «генеральный план реконструкции народного хозяйства». Эти попытки потерпели крах в начале 30-х годов, когда стало ясно, что никаким минимально убедительным образом обосновать грядущий экономический расцвет и рост благосостояния советского населения в результате сталинской индустриализации невозможно. Реальность мгновенно демонстрировала абсурдность таких усилий.
Но сама история разработки генерального плана реконструкции советской экономики чрезвычайно любопытна.
***
В 1925–26 годах в Госплане и ВСНХ были начаты три программы экономического планирования — краткосрочная (на ближайший год), перспективная (пятилетний план) и долгосрочная (генеральный план на 10–15 лет).
Краткосрочным планированием (на ближайший год) в Госплане занималась комиссия под руководством Владимира Громана, которая начала работу в феврале 1925 года. Разработка первого пятилетнего плана шла с 1926 года параллельно в Госплане СССР (пятилетка народного хозяйства) и ВСНХ (пятилетка развития промышленности). В Госплане разработкой пятилетнего плана руководил заместитель председателя Госплана Станислав Струмилин. В ВСНХ — заместитель руководителя экономического отдела ВСНХ Абрам Гинзбург. Результаты работы групп Струмлина [1] и Гинзбурга [2] были изданы в 1927 году.
Генеральный план реконструкции народного хозяйства начал разрабатываться в марте 1926 года, в соответствии с решениями Первого Съезда президиумов госпланов СССР [3], когда была создана комиссия под руководством П.С. Осадчего, основного участника разработки плана ГОЭЛРО [4]. Первую комиссию сменила вторая (во главе с Н.А. Ковалевским, 1928–1930 годы), а ее — третья (Г.И. Ломов, 1931–1933 годы) [5], [6].
Генеральный (долгосрочный) план должен был наметить основное направление развития экономики СССР на 10–15 лет и определять ключевые параметры пятилетних («перспективных») планов.
В середине 1920-х годов разработка генерального плана как основы для пятилетних планов казалась делом вполне осмысленным и необходимым — до тех пор пока не изменились представления о целях индустриализации и самих пятилетних планов. Перелом произошел в 1927 году, после прихода Сталина к власти в Политбюро.
В первых планах пятилетки индустриализация народного хозяйства рассматривалась как средство удовлетворения нужд населения. В «пятилетке Гинзбурга» это было сформулировано следующим образом:
«Первой задачей развертывания промышленности является в советских условиях удовлетворение основных потребностей населения. Поэтому размер производства должен находиться в соответствии с возможным ростом потребления» [7].
Схожим образом были определены цели индустриализации в «пятилетке Струмилина»:
«Цель всего процесса индустриализации — снижение цен и решение проблемы “ножниц” [8] — внутренних и внешних. Только на этом пути товарообмен между городом и деревней, между СССР и мировым хозяйством станет нормальным» [9].
В 1927 году, после разгрома левой оппозиции Троцкого, Сталин перенял ее установку на ускоренную индустриализацию за счет сельского населения, и цели разработки пятилетних планов начали быстро меняться.
Конфликт между экономистами — сторонниками индустриализации, направленной на рост экономики и пользу населению, и теми, кто в соответствии с волей Политбюро стоял за ускоренное строительство промышленности за счет гражданской экономики и населения, принял форму борьбы «генетиков» с «телеологами», которая уже в 1928 году окончилась неизбежной победой «телеологов».
В статье «К теории планирования», опубликованной в ноябрьском номере «Планового хозяйства» за 1928 год, С. Струмилин подвел итоги дискуссии следующим образом:
«В интересах мировой социальной революции нам невыгодно превращать единственную пока страну победоносного социализма в колониальный придаток западного империализма. И вопреки всяким генетическим аргументам в пользу аграризации страны мы выдвигаем совершенно противоположную целевую установку — на индустриализацию СССР. Спрашивается, чему же пришлось бы отдать предпочтение в случае такого столкновения генетики с телеологией?
Я не сомневаюсь, что всякий идеолог пролетариата высказался бы в этом случае без колебаний за “примат” телеологии. <…> Не пролетариат должен служить науке, а наука пролетариату» [10].
За полтора года, прошедшие после выхода в свет «пятилетки Струмилина», позиция ее автора резко поменялась. Теперь целью индустриализации становится не нормализация товарообмена между городом и деревней, между СССР и мировых хозяйством (как это следует из приведенной выше цитаты из «пятилетки Струмилина»), а нечто прямо противоположное — отказ от развития сельского хозяйства, то есть, по умолчанию, отказ от развития промышленности в интересах сельского хозяйства.
Струмилину приписывается апокрифическая фраза, сказанная где-то в том же 1928 году: «Лучше стоять за высокие темпы, чем сидеть за низкие».
Представляется, что в выше процитированной статье Струмилин доводит до коллег-экономистов сталинские приказы, изложенные специфическим языком партийных документов.
Он буквально заявляет, что да, если следовать логике естественного экономического развития («генетике»), то у советского сельского хозяйства блестящие перспективы. И возможности встраивания в мировую экономику тоже грандиозные, «с точки зрения принципа общего подъема производительных сил мирового хозяйства». Но интересам Политбюро («пролетариата») это противоречит, поскольку не позволит произвести «мировую социальную революцию». Поэтому Политбюро требует строить промышленность вопреки интересам сельского хозяйства.
В начале планирования пятилетки (1925–26 годы) подчеркивалось, что задача индустриализации — снабжать промышленными товарами деревню и способствовать тем самым ее развитию. Теперь задачи индустриализации «согласно воле пролетариата» резко изменились на противоположные. Целью индустриализации становится противодействие развитию сельского хозяйства в пользу развития промышленности. Индустриализация должна способствовать изоляции советской экономики от общемировой и приближению мировой социальной революции.
Возникает вопрос: что должна производить промышленность, в задачи которой не входит снабжать внутренний и внешний рынок потребительскими товарами, а входит приближение мировой революции?
Ответ — оружие.
Нет сомнений, что этот подтекст статьи Струмилина (как и множества публиковавшихся тогда книг и статей такого рода) квалифицированным читателям «Планового хозяйства» был тогда совершенно ясен.
По мере изменения и засекречивания реальных целей пятилетнего плана необходимость в генеральном плане отпала, а его разработка приняла абсурдный и даже опасный для руководства страны характер.
Согласно официальной установке, темпы роста производства в СССР должны были непрерывно возрастать. По умолчанию предполагалось, что это производство идет на благо населению. Поскольку иные цели индустриализации не озвучивались, то механическое проецирование заложенных в первый пятилетний план темпов роста на 10–15 лет вперед создавало картину невероятного процветания, вопиюще противоречащую стремительно ухудшающейся реальности.
Практические попытки разработки генерального плана продолжались где-то до 1931 года. Начиная с 1928 года они приняла форму причудливого фарса, крайне любопытного и много проясняющего в истории советской индустриализации.
***
Как сформулировал П.С. Осадчий, генеральный план должен был намечать «хотя бы в грубых чертах, темп и пропорции развития главнейших отраслей хозяйства за ближайшей перспективой “пятилетки” в зависимости от роста накопления народного богатства» [11].
Рост накопления народных богатств при сохранении НЭП (из чего исходили авторы первых пятилетних планов и разработчики первого генерального плана) был плавным и предполагал сбалансированное развитие как сельского хозяйства, так и промышленности.
Основной задачей генплана должно было стать планирование крупного строительства, выходящего за рамки пятилетнего плана, — промышленного, транспортного и энергетического. О том, насколько разрабатывавшиеся до 1928 года генеральные планы не отвечали установкам сталинской пятилетки, можно судить по плановым показателям труда на Урале.
Вот показатели из книжки, вышедшей в 1928 году и отражающей первоначальные установки генплана:
«Промышленный пролетариат Урала насчитывает в своих рядах около 160 тыс. человек. Основной контингент этих рабочих (70–80%) состоит из коренного уральского населения.
На основании своих построений о темпе развертывания отдельных отраслей уральского хозяйства, генеральный план определяет потребность в рабочей силе крупной и средней промышленности, транспорта, электроустановок в 365 тыс. человек; помимо того, потребность в сезонной рабочей силе для лесозаготовок, торфяных и строительных работ определяется цифрой в 345 тыс. Соответственно потребность в дополнительной силе выражается для категории постоянных рабочих — 185 тыс. и для категории сезонных — 178 тыс. В течение 15 лет всего необходимо будет подготовить квалифицированной рабочей силы около 77 тыс. чел.» [12].
Вот более поздние данные из книжки 1932 года «Урал в плане Урало-Кузнецкого комбината»:
«…прирост населения за 7 лет предполагается на 3337 тыс. чел. Естественный прирост населения, колеблясь по годам от 1,5% до 3,0%, составит 1282 тыс. чел. Кроме того намечен приток населения извне области в количестве 2055 тыс. чел., в том числе 1478 тыс. чел. в трудоспособном возрасте. Только при этом условии, а также при условии полного вовлечения женщин в производство, при условии сокращения занятых в с.-х. производстве с 1976 тыс. чел. в 1931 г. до 1185 тыс. чел. в 1937 г. и высвобождения 919 тыс. чел. из сельского хозяйства для индустрии — только при этих условиях может быть удовлетворена потребность Урала в рабочей силе.
Несмотря на запроектированную в соответствии с высокой техникой и социалистическими формами организации труда высокую производительность труда, потребность в рабочей силе даст огромный рост.
Так, например, численность рабочей силы в промышленности Урала по проектировке Уралплана возрастет с 311 тыс. чел. по плану 1931 г. до 1168 тыс. чел. в 1937 г., в ж.-д. транспорте с 56,5 тыс. чел. до 120 тыс. чел., а в прочем транспорте с 10,9 тыс чел. до 334,5 тыс. чел.» [13].
За четыре года картина изменилась принципиально. По первоначальному генеральному плану, число постоянных рабочих в промышленности и на транспорте на Урале должно было возрасти с 160 тыс. в 1927 году до 345 тыс. чел. к 1941 году, то есть в 2,2 раза.
По планам 1932 года численность рабочих должна была возрасти к 1938 году до 1,6 млн чел., то есть в 10 раз. Условием этого был завоз в область более двух миллионов человек извне, изъятие почти миллиона человек из сельского хозяйства внутри области и вовлечение в промышленное производство всех работоспособных женщин.
Совершенно ясно, что никакими иными способами, кроме массовых принудительных депортаций и превращения свободного труда в принудительный, добиться таких результатов было бы невозможно.
Именно в этом — в плановом (хотя и замаскированном) введении принудительного труда — и состояло принципиальное отличие всех последующих вариантов пятилетнего и генерального планов от первых.
***
Первая крупная дискуссия по методологии генерального плана прошла весной 1928 года в клубе плановых работников им. Г.М. Кржижановского, когда работу над генпланом возглавил член президиума Госплана Н.А. Ковалевский. Он же прочел и основной доклад, в основном направленный против «генетиков», в частности В.А. Базарова.
Отношение Ковалевского к Базарову пока еще уважительное, но претензии в его адрес очень серьезные. Например, процитировав фразу Базарова из брошюры 1924 года «К методологии перспективного планирования»: «…генетически выведенный перспективный план сельскохозяйственной продукции явится тем фундаментом, к которому должны быть приноровлены телеологически конструируемые перспективные планы отдельных отраслей промышленности», — Ковалевский резюмирует:
«Что тем самым провозглашается? Примат сельского хозяйства, его ведущая роль. Сделав “реверанс” в сторону телеологического момента, В.А. немедленно же затем поворачивается к нему спиной. Хорошенькая телеологическая установка в плане развития народного хозяйства, которая целиком подчинена ведущей роли сельского хозяйства! Причем какого сельского хозяйства?! — В основном стихийно развивающегося по линии тенденций первых лет нэп. И это на 5–10 лет…» [14]
НЭП никогда не был официально отменен, но из высказывания Ковалевского ясно, что судьба новой экономической политики в отношении сельского хозяйства к лету 1928 года уже решена.
В целом из выступления Ковалевского можно сделать вывод, что при всех симпатиях к телеологии, перспектива тотального обобществления (то есть «огосударствливания») советской экономики к 1941 году воспринимается Ковалевским в тот момент скептически. Это значит, что в середине 1928 года даже высшее руководство Госплана не могло предвидеть кампании по «сплошной коллективизации», объявленной на ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) 1929 года, то есть буквально через год.
С наиболее резкой критикой правительственных установок выступил во время дискуссии Владимир Громан:
«…склонность к фантастическим построениям нужно <…> cовершенно устранить;<…> С того момента, как вы перестаете оперировать реальными силами или реальным развитием, с этого момента вы впадаете в фантастику» [15].
***
Новый этап в разработке генерального плана определила вышедшая в январском номере 1929 года статья Леонида Сабсовича «Гипотеза масштабов продукции основных отраслей народного хозяйства СССР в период генерального плана» [16]. В примечании к статье указано, что статья — первая часть доклада, разработанного автором по заданию Комиссии генерального плана Госплана СССР и заслушанного ею в декабре 1928 года. Предварительные соображения из этой работы были опубликованы в «Торгово-промышленной газете» от 7 ноября 1928 года и что доклад готовится к публикации отдельной книжкой под названием «СССР через 15 лет. Гипотеза генерального плана как плана построения социализма» [17].
Леонид Сабсович — фигура во многом таинственная. Ясно, однако, что относительно короткое время — с конца 1928-го по начало 1930 года он обладал необыкновенным влиянием в сфере экономического планирования. Известно, что в 1924 году Сабсович возглавлял отдел черной металлургии Планово-экономического управления ВСНХ, начальником которого был Абрам Гинзбург [18].
Весной 1927 года Леонид Сабсович и Юрий Ларин (Ю.Э. Лурье) возглавили группу по экономическим вопросам Комиссии по составлению контрольных цифр пятилетнего плана ВСНХ, которая под руководством самого Председателя ВСНХ Куйбышева и его заместителя В.И. Межлаука занялась переработкой «пятилетки Гинзбурга» [19].
Юрий Ларин, старый большевик, тесть Бухарина, представлял собой весьма экзотическую фигуру. Наум Ясный пишет о нем:
«Ю. Лурье был человеком, которого даже Ленин, испытывавший глубокое сожаление по поводу опыта военного коммунизма, считал сумасшедшим» [20].
В постановлении ЦК ВКП(б) «О работе по перестройке быта» от 16 мая 1930 года, поставившем точку в карьере Сабсовича (судьбу его начиная с этого момента проследить не удалось) имена Сабсовича и Ларина упоминаются рядом [21].
Однако в 1929 году Леонид Сабсович обладал поразительным влиянием. Об этом можно судить по пассажу из вышеупомянутой статьи, где говорится о «чуждой пролетариату идеологии»:
«В плен этой чуждой идеологии в той или иной мере попадали и некоторые коммунисты. Особенно яркое выражение получило влияние этой чуждой идеологии в письме одного “заблудившегося” товарища, который писал: “Страна мужицкая, армия мужицкая, на индустриализацию уйдут столетия. Темп движения вверх не тот, какой был при движении вниз. Чудеса можно делать, пуская только в ход готовое, и то только до определенных границ. Большие реформы требуют готового материала и кончаются там, где начинается органический рост нового” (цитировано по докладу А.И. Рыкова от 30/XI 1928 г.)» [22].
Алексей Рыков в тот момент был председателем Совета Народных Комиссаров СССР и РСФСР. На первом, союзном, посту он оставался до конца 1930 года; на втором, республиканском, его после разгрома «правых» на апрельском пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 1929 года сменил Сырцов.
Для того чтобы позволить себе такой выпад в адрес главы советского правительства, Сабсовичу требовалось прикрытие на уровне Сталина. Или, как минимум, Куйбышева.
Влиянием враждебной идеологии Рыкова Сабсович объясняет занижение показателей темпа роста валовой продукции в пятилетнем плане. Он приводит сравнительную таблицу, показывающую, как росли эти показатели от первого варианта пятилетки 1927 года до последнего варианта контрольных цифр пятилетки от декабря 1928 года.
В первом случае налицо «затухающая кривая» — темпы ежегодного прироста падают от 16,3% в 1927/28 году до 10% в 1931/32 году.
В последнем варианте плана темпы почти стабильные: в 1927/28-м — 24,9%, затем рост от 21,9% в 1928/29-м до 22,6% в 1931/32 году [23].
Сабсович полагает, что «за пределами ближайшего пятилетия наша промышленность, а вместе с ней и все народное хозяйство, смогут развиваться не менее быстрыми темпами» [24]. Исходя из этого, он рисует следующую картину развития советской промышленности:
«…при <…> несколько поднимающейся кривой темпов ежегодного прироста продукция крупной промышленности к концу I пятилетия должна увеличиться в 2,6 раза (23,5 мрд. руб.), к концу II пятилетия примерно в 8 раз (72 мрд. руб), к концу III пятилетия — в 27,5 раз (244 мрд. руб.), а к концу IV пятилетия — в 100 раз (885 мрд. руб.) по неизменной себестоимости 1927 г. При этом через 15 лет продукция легкой индустрии увеличится примерно в 22 раза, а тяжелой индустрии — в 35 раз; через 20 лет продукция легкой индустрии увеличится примерно в 40 раз, а тяжелой индустрии — примерно в 185 раз» [25].
При этом за 15 лет промышленность сможет выделить для финансирования других отраслей народного хозяйства около 149 млрд руб., а за 20 лет — около 500 млрд руб. [26].
Длина железнодорожной сети за 15 лет должна увеличиться в пять раз, что означает строительство 300 тыс. километров пути; за 20 лет — в 12 раз (строительство 500 тыс. км пути за IV пятилетку) [27].
Увеличение валового объема сельскохозяйственной продукции Сабсович намечает за 15 лет в восемь раз, причем производство зерна увеличивается в три раза, а остальной продукции — в 9,5-10 раз [28].
В заключение статьи Сабсович пишет, что рассматривает генеральный план «как план построения социализма», поскольку через 15 лет «мелкокрестьянская форма хозяйствования» будет полностью изжита, а все крестьянские хозяйства коллективизированы [29]. Никаких конкретных темпов коллективизации Сабсович не называет, оговариваясь, что в ближайшие два-три года еще возможны «неудачи колхозного движения», которые, впрочем, не будут иметь решающего значения.
Это означает, что планы ускоренной коллективизации еще не были в тот момент озвучены даже в кругах приближенных к Политбюро аппаратчиков.
***
Статья в «Плановом хозяйстве» представляла собой только часть работы Сабсовича, которая в полном виде была опубликована в виде книги под названием «СССР через 15 лет. Гипотеза генерального плана как плана построения социализма в СССР». Книга с предисловием Ковалевского вышла тремя изданиями в одном только 1929 году в издательстве «Плановое хозяйство». «Заблудший товарищ» Рыков цитируется в ней в презрительном тоне неоднократно.
Первое издание появилось в марте 1928 года, практически одновременно с состоявшимся 7–14 марта V съездом президиумов Госпланов, созванным для рассмотрения начального — «отправного» варианта плана первой пятилетки. Л. Сабсович участвовал в съезде от имени ВСНХ (как и В. Куйбышев), и в своем выступлении он (тоже, как и В. Куйбышев) защищал «оптимальный» план, то есть тот, который, в отличие от «отправного», был по требованию Сталина сильно увеличен [30]. Этот «ускоренный» план пятилетки и был, в конце концов, официально утвержден XVI партконференцией 23–29 апреля 1929 года под названием «Пятилетний народнохозяйственный план на период 1928/29–1932/33 г.».
В августе 1929 года после доклада В. Куйбышева на Президиуме ВСНХ СССР план был пересмотрен в сторону увеличения, причем несмотря на очевидно невыполнимые показатели выпуска продукции.
Деятельность Л. Сабсовича оказалась напрямую связана с борьбой Сталина за увеличение планов пятилетки. Фактически, книга Сабсовича представляла собой пропагандистское сопровождение сталинских планов ускоренной индустриализации, полное абсурдных цифр и расчетов. Книга вышла в разгар борьбы в Политбюро между сталинской группой и «правой оппозицией», то есть группой Рыкова – Бухарина – Томского, безуспешно пытавшейся препятствовать принятию завышенных планов пятилетки. По мере увеличения плановых показателей пятилетки росли тиражи книги Сабсовича.
Сабсович рисует фантастическую картину будущего процветания Советского Союза, возможную лишь при условии принятия сталинских планов. В главе «Эпоха великих работ и проблема создания нового человека» Сабсович пишет:
«…за один 1942/43 год мы должны будем выполнить следующие работы.
В промышленности мы должны будем построить такое количество фабрик и заводов, которые по стоимости их в ценах 1927/28 г. (а следовательно, и по физическому объему) будут превышать стоимость всех ныне существующих фабрик и заводов в 5-6 раз, а размер капитальных работ 1927/28 г. будет превышать в 33 раза. <…> В электростроительстве за один 1942/43 г. мы должны будем построить такое количество станций и сетей, которое по физическому объему будет превышать весь основной капитал электрификации 1927/28 г. в 11,5 раз. <…> В сельском хозяйстве, <…> будут произведены работы в крупных хозяйствах по физическому объему примерно в 19 раз большие и равные, примерно, удвоенному основному капиталу сельского хозяйства в настоящее время (без скота и жилых построек в том и в другом году).
В железнодорожном транспорте капитальные работы будут увеличены через 15 лет по физическому объему примерно в 19 раз, причем новых железных дорог должно быть построено в 1942-43 г. около 60 тыс. километров, что равно примерно 40 Туркестано-Сибирским жел. дорогам или постройке свыше 4 сибирских магистралей за один год.
В местном транспорте капитальные работы по физическому объему в 1942/43 году превысят капитальные работы 1927/28 года более чем в 150 раз.
Капитальные работы в коммунальном хозяйстве в одном 1942/43 г. превысят нынешнюю стоимость всего основного капитала колхозов в 3,5 раза.
Наконец, жилищное строительство, которое в 1927/28 г. по размерам оценивалось в ту же сумму, что и все промышленное строительство, увеличится через 15 лет больше чем в 20 раз и по стоимости (в ценах 1927/28 г.) превысит всю нынешнюю стоимость жилищного фонда примерно в 1,5 раза» [31].
В послесловии к третьему изданию Сабсович сетует на маловеров и рисует еще более радужную картину:
«Изложенная в книге “СССР через 15 лет” гипотеза генерального плана как плана построения социализма составлена была мною в ноябре 1928 г., еще до того времени, когда был закончен декабрьский вариант контрольных цифр пятилетки ВСНХ и за несколько месяцев до составления Госпланом СССР отправного и оптимального вариантов пятилетнего плана народного хозяйства.
Когда в день одиннадцатой годовщины Октябрьской революции в Торгово-Промышленной Газете был опубликован первый набросок моей гипотезы, значительно более умеренной сравнительно с гипотезой, изложенной в книге “СССР через 15 лет”, этот набросок намечал увеличение продукции промышленности всего в 16 раз за 15 лет), он был встречен громадным большинством, как утопический роман, как “сон в летнюю ночь” — по выражению одного из моих товарищей по работе. <…>
Еще более сдержанно была встречена гипотеза генерального плана, опубликованная в моей книге “СССР через 15 лет”, вышедшей в марте 1929 г. В этой гипотезе я позволил себе наметить несколько убыстряющийся темп роста промышленности — от 20% ежегодного прироста продукции в начале пятнадцатилетнего периода до 27,5% к концу этого периода. Эта проектировка давала увеличение промышленной продукции за 15 лет в 27,5 раз: при этом предположении мы через 15 лет должны были обогнать нынешний уровень развития САСШ и могли создать все предпосылки для построения социализма в нашей стране. <…> Недавно я приступил к работе над пересмотром этой гипотезы. Но уже в настоящее время можно в грубых чертах определить, к каким общим выводам может привести этот пересмотр.
Если мы к концу первого пятилетия повысим ежегодный прирост продукции до 50%, то для второго и третьего пятилетия можно принять удержание темпа на этом же уровне, как минимум.
Это дает увеличение продукции за второе пятилетие примерно в 7,5 раза; а за первые 10 лет — увеличение продукции в 39-40 раз» [32].
Развитие сельского хозяйства Л. Сабсович тоже рассматривает с точки зрения сталинских планов скорейшей коллективизации и тезиса об «усилении классовой борьбы» [33].
***
В книге Сабсовича чрезвычайно важное место отводится реорганизации быта, семейной жизни и условий жизни. В идеале, семейная жизнь в традиционном смысле должна быть уничтожена, жилища в будущем должны строиться только коммунальные, а воспитание детей с самого рождения будет возложено на государство. Задача родителей — работать на производстве, не тратя время и ресурсы на домашнее хозяйство [34].
Будущее жилищное строительство Л. Сабсович описывает таким же радужным и фантастическим образом, как и перспективы индустриализации в целом:
«По излагаемой гипотезе генерального плана стоимость жилищного фонда через 15 лет, т.е. в 1942/43 г., может быть доведена до 200 млрд руб. (в тех же ценах 1927/28 г.), т.е. по физическому объему жилищный фонд может быть увеличен в 8,3 раза» [35].
Обязательное условие этого процветания — обобществление быта и уничтожение семейной жизни в какой бы то ни было форме:
«Уничтоженное индивидуальное домашнее хозяйство должно быть замещено общественным обслуживанием основных потребностей трудящихся. <…> Таким образом, все то, что в настоящее время создает необходимость в существовании индивидуального домашнего хозяйства и привязывает к нему женщину, должно быть к концу генерального плана уничтожено».
Послесловие Л. Сабсовича к третьему изданию заканчивается зловещим в отношении «правой оппозиции» и вскоре вполне оправдавшимся предупреждением:
«Новую жизнь может строить только тот, кто сбросил с себя эти путы старого, кто научился смотреть вперед и видеть, “осязать” наше ближайшее будущее. Кто этого не сумеет сделать, кто не сумеет быстро переделать себя, не окажется способным идти в ногу с жизнью, в ногу с рабочим классом, тот будет выброшен в мусорную яму истории. В этот мусорный ящик история выбросила недавно троцкистскую оппозицию, как она в свое время выбросила в него меньшевиков и эсеров. В этом мусорном ящике рискуют оказаться скоро и все маловеры из правой оппозиции…» [36]
То, что прямой задачей книжки Л. Сабсовича была поддержка сталинского курса, подтверждается предисловием к третьему изданию, написанным Н. Ковалевским: «Жизнь, так насыщенная содержанием в нашу революционную эпоху, уже успела жестоко насмеяться, но не над “фантастикой” тов. Сабсовича, а над скептиками и маловерами, не сумевшими и не умеющими до сих пор оценить творческой мощи стремительно идущего к социализму народного хозяйства СССР — великого детища великой пролетарской революции» [37].
***
В 1930 году тиражом 20 000 экз. вышла книга Сабсовича «СССР через 10 лет». В том же году она была издана по-французски [38].
Как пишет в предисловии к русскому изданию автор, книга представляет собой уже третий вариант его гипотезы генерального плана [39]. В ней темпы развития советской экономики проектируются еще более высокими, чем раньше, а срок генплана по размерам капиталовложений сокращается с 15 лет до 10. В том же предисловии Сабсович указывает, что и эти данные к моменту выхода книги устарели, и приводит сравнительную таблицу темпов роста капитальных работ по всем трем его вариантам и утвержденному плану пятилетки.
Весь объем капитальных работ, составлявший по оптимальному варианту Госплана 1929 года за пять лет 17,33 миллиарда рублей, должен был по третьему варианту гипотезы Сабсовича составить 30,12 млрд руб., за 10 лет — 202 млрд руб., за один 1942/43 год — 600 млрд руб., а за 15 лет — 1594 млрд руб.
Объем валовой продукции за первую пятилетку должен был по оптимальному плану Госплана вырасти в 2,8 раза, по третьему варианту Сабсовича — в 5,1 раза. За вторую пятилетку объем валовой продукции согласно Сабсовичу должен был вырасти в 38,5 раза, а за третью — в 295 раз [40].
***
Вторая дискуссия о генеральном плане проходила с 25 февраля по 5 марта 1930 года в Институте экономических исследований. Это была уже совсем другая эпоха.
Как пишет Наум Ясный, «хотя между дискуссией по поводу генерального плана, проходившей на заседании Клуба сотрудников Госплана весной 1928 г., и обсуждением, состоявшимся в феврале 1930 г., прошло менее двух лет, состав участников этих обсуждений и тональность выступлений принципиально изменились. В 1928 г. в дискуссии уже участвовали коммунисты, например, Вайсберг и Трахтенберг, однако Громану предоставили слово дважды, а в последующих прениях смогли принять участие меньшевики Гухман и Маслов, неонародник Вайнштейн, а также беспартийный А.С. Гордон. <…> В дискуссии по докладу Ковалевского “К построению генерального плана”, проходившей на заседаниях в Институте экономических исследований Госплана 25 февраля и 5 марта 1930 г., выступали только сторонники крайних мер. Из списка докладчиков были вычеркнуты все беспартийные» [41].
Как и в первой дискуссии, 1928 года, основной доклад делал Ковалевский. В качестве целевой установки генплана Ковалевский назвал рост производительности труда в СССР в 14 раз:
«Вместе с ростом человеко-часов труда лишь в 1,32 раза (в соотв. с ростом населения) это дает рост чистой продукции Союза в 19 раз» [42].
Менее бурно должно было расти потребление:
«Мы рассчитываем на такое движение, при котором американское потребление будет достигнуто в среднем на одного человека через 10 лет и утроенное американское — через 15 лет. Формы потребления мы имеем в виду, конечно, совершенно иные» [43].
В докладе Ковалевский неоднократно и в целом благожелательно упоминает работы Леонида Сабсовича, характерным образом его критикуя: «В его работе совершенно несбалансированными оказались продукция сельского хозяйства, составляющая через 15 лет 132 млрд руб., и потребление, вырастающее, за период генплана, по Сабсовичу, примерно в 8 раз. Между тем для того, чтобы обеспечить восьмикратный рост потребления, достаточно валовой продукции сельского хозяйства в размере около 70 млрд. Валовая же продукция с.х. в 130 млрд руб. может быть потреблена только при общем росте благосостояния примерно в 22-23 раза» [44].
Ковалевский завершил доклад следующим резюме ключевых установок генерального плана:
«1) догнать и перегнать передовые по технике и масштабам продукции страны мирового капитализма;
2) выполнить кооперативный план Ленина и завершить новую экономическую политику примерно ко времени выполнения пятилетки, т.е. приблизительно на 15-16-м году Октябрьской революции;
3) развернуть социалистические формы хозяйства в следующем периоде генплана с постепенным переходом по мере созревания материальной базы к более совершенным формам коммунистического общества в пределах, которые только будут доступны при мировом сочетании сил капитализма и коммунизма.<…>
Однако необходимо сугубо подчеркнуть, что если во втором и третьем периоде генплана мы ставим своей задачей развертывание бесклассового общества, то в первом его периоде — в ближайшие годы — мы должны будем вести ожесточенную классовую борьбу внутри СССР, связанную с ликвидацией сходящих с исторической сцены остатков еще так недавно господствовавших формаций и одновременно защищаться от все усиливающегося напора капиталистического окружения» [45].
Первый пункт этой программы — чисто пропагандистская мечта.
Второй пункт — вполне конкретная установка на ликвидацию НЭП, то есть полное уничтожение частой собственности к 1932 году.
Третий пункт — опять чисто пропагандистская риторика о введении элементов коммунизма уже во второй пятилетке.
При этом оговаривается, что до конца первой пятилетки будет продолжаться период репрессий против враждебных групп населения — «классовая борьба» на языке сталинской пропаганды.
Так выглядели в 1930 году ключевые принципы разработки генерального плана.
***
Можно предположить, что последней публикацией, расставившей точки над «i» и положившей конец эпопее с разработкой генплана, стала книга Эммануила Квиринга «Задачи построения социализма в СССР. О генеральном плане на 10–15 лет». Она вышла в 1931 году.
В отличие от Ковалевского и Сабсовича, Квиринг — крупный партийный начальник, в 1925–27 годах — первый секретарь ЦК КП(б) Украины, ныне заместитель председателя Госплана СССР (заместитель Куйбышева, который в 1930 году сменил на этом посту Г. Кржижановского).
Его книга ни в коем случае не дискуссионна — это подведение итогов, сделанное в категорической форме партийных указаний.
В первую очередь Квиринг указывает на практическую невозможность разработки генплана с более или менее точными показателями, отмечая, что даже «первые три-четыре варианта пятилетних планов, составленные в период 1925–1928 гг., оказались полностью несостоятельными». И что принятый пятилетний план «как доказывает опыт первых двух лет, будет в основном выполнении в четыре года» [46].
Квиринг критикует всех составителей первых вариантов генплана, в первую очередь Ковалевского и Сабсовича за необоснованность их расчетов: «Сейчас у нас нет еще достаточных аргументов в пользу такого плана, по которому через 12 лет мы в три раза перегоним современное потребление Америки» [47].
Юрию Ларину ставится в вину то, что в июле 1929 года в статье в «Правде» он написал, что «в основу планировки (генплана) надо класть допущение, что нашей стране придется с оружием в руках отстаивать социализм» и что «вся планировка нашего хозяйства должна быть подчинена мысли о возможности быть вынужденными ответить на силу силой» [48].
Квиринг возражает:
«Если взять лучший и наиболее вероятный исход, что война окончится полной победой Советов, с установлением советского строя в ряде капиталистических стран, то все же стоит вопрос, каковы будут разрушения, причиненные войной и Советскому Союзу, и новым советским республикам, и как далеко назад отбросят нас эти разрушения. Как можно предвидеть, хотя бы примерно, подобные вещи? <…> Это невозможно. Поэтому мы не можем в наших планах учесть такие факторы, как война и ее последствия <…> Вместо этого нужно крепить оборону и реально обеспечить планы военной мобилизации страны» [49].
***
Цитаты из работ Ларина, Ковалевского, Сабсовича, Золотарева Квиринг приводит во множестве и критикует жестко, но как своих. Их ошибка состоит в забегании вперед [50].
Совершенно иной характер носит критика первого варианта генплана, сделанного комиссией профессора Осадчего в 1926–27 годах.
Квиринг сам подчеркивает эту разницу:
«Рабочая гипотеза т. Сабсовича была первой попыткой определения масштабов генплана, исходя из установки на построение социализма.
Работа т. Ковалевского есть вторая и пока последняя — попытка примерной сводки генплана.
Работу комиссии проф. Осадчего придется рассмотреть еще специально для того, чтобы показать, как не следует составлять генеральный план и как не следует поручать буржуазным специалистам такого рода работу.
План построения социализма могут составить только коммунисты, имея твердые социальные установки для построения такого плана.
В работе комиссии проф. Осадчего явно сказалось недоверие буржуазных специалистов в перспективу построения социализма» [51].
Порочность работы комиссии Квиринг видит в том, что «работа этой комиссии носила технический уклон, социальные установки она не разрабатывала» [52].
Словосочетание «технический уклон» означает здесь, что, решая проблемы экономического развития, комиссия не проектировала изменения социальной структуры общества, не планировала рост «обобществления» экономики — «именно потому, что комиссия пыталась решать вопрос о возможных масштабах производства на протяжении 10–15 лет как вопрос технический, мы получили совершенно несостоятельную работу» [53].
Результаты работы комиссии П. Осадчего, опубликованные в «Правде» в 1927 году [54], Квиринг не рассматривает, только упоминает, что «комиссия в качестве основной установки генплана поставила задачу удвоить душевой доход за 10–15 лет. В результате темпы роста получились минимальные. Эта проектировка еще целиком исходила из теории “потухающей кривой”. Знающие наше хозяйство специалисты показали этой работой, что без правильной социально-политической установки технический план неизбежно становится планом малых дел, а не планом строительства социализма» [55].
Более того, деятельность комиссии Осадчего была в значительной степени пронизана вредительством:
«Как теперь установлено, наряду с честными советскими специалистами, в этой комиссии работали вредители, разрабатывавшие материалы по отдельным отраслям.
Вредители сознательно составляли свои планы, исходя из предпосылки капиталистического развития нашей страны.
Оценивая политически установки генплана, разработанные комиссией проф. Осадчего, нужно сказать, что они целиком взяты из арсенала буржуазных экономистов и направлены к капиталистической реставрации.
В этом смысле весьма характерно, что один из экспертов комиссии Огановский намечал через 10 лет рост индивидуальных хозяйств до 30 млн при мизерном росте колхозов.
Хотя эта проектировка и не была опубликована в статьях проф. Осадчего, но установки по сельскому хозяйству ориентировались главным образом на единоличника» [56].
К моменту выхода книги Квиринга Петр Семенович Осадчий был уже арестован по делу Промпартии. («Отраслевой контрреволюционной организации в Госплане СССР»). 18 марта 1931 года по постановлению коллегии ОГПУ он был приговорен к расстрелу с заменой приговора заключением в исправительно-трудовом лагере на 10 лет [57].
Николай Петрович Огановский был арестован по делу Промпартии в марте 1930 года, а в марте 1931 года приговорен к пяти годам заключения [58].
Квиринг пытается снять с Госплана ответственность за деятельность комиссии Осадчего: «Результаты ее работ президиумом Госплана не рассматривались, и органически с работой Госплана комиссия не была связана» [59].
***
Характер обвинений в адрес комиссии Осадчего указывает на то, что представления правительства СССР о задачах генерального плана претерпели в 1928 году принципиальные изменения. Теперь речь шла уже о совсем другом документе, что видно из его названия.
Комиссия Осадчего разрабатывала «Генеральный план реконструкции народного хозяйства», так и называлась цитировавшаяся выше статья Осадчего в «Плановом хозяйстве» (1926, № 11).
Книга Сабсовича уже называлась «СССР через 15 лет. Гипотеза генерального плана как плана построения социализма в СССР».
Книга Квиринга называлась «Задачи построения социализма в СССР. О генеральном плане на 10–15 лет».
За три-четыре года полностью поменялась суть работы над генпланом. Комиссия Осадчего разрабатывала проект реконструкции экономики СССР при условии сохранения его социальной структуры. А в изложении Квиринга генеральный план был проектом реконструкции социальной структуры общества. Собственно экономические проблемы роли не играли хотя бы потому, что прогнозировать их в условиях сложившейся системы управления экономикой было невозможно и бессмысленно. Впрочем, и социальные реформы тоже не поддавались прогнозированию, потому что зависели от спонтанных и никаким прогнозам не подлежащих решений Политбюро.
Рост экономики сам по себе не мог быть целью генплана:
«…В генеральном плане речь идет о таком росте хозяйства, при котором была бы обеспечена победа социализма. <…> За период генплана (10–15 лет) мы должны закончить переходный период, построить в основном первую фазу коммунизма, с постепенным переходом к высшей фазе коммунизма по мере укрепления материальной базы и международного положения СССР, по мере социалистической переделки всех граждан и подготовки их к высшим формам социалистического общества» [60].
Итак, главная задача советского планирования — обеспечить стопроцентную власть Политбюро над советской экономикой, ресурсами и рабочей силой страны. Именно такой смысл вкладывается в словосочетание «победа социализма». Собственно экономические достижения хороши не сами по себе, а в той степени, в какой они обеспечивают такое положение вещей. Рост экономики страны за счет частного хозяйства есть не достижение, а, наоборот, провал планов индустриализации страны, а установка на такой вариант развития — вредительство.
Содержательная часть книги Квиринга и посвящена описанию актуальных сталинских социальных реформ.
Текущий период времени рассматривается как «переходный период от капитализма к коммунизму». Болезненный вопрос тут — новая экономическая политика, введенная Лениным и объявленная заведомо правильной. Фактическая отмена ее маскируется риторикой:
«Мы не ликвидировали еще новую экономическую политику, но мы вступили в такой ее период, когда происходит ликвидация капиталистических классов и сплошная коллективизация. Это значит, как сказал на XVI съезде т. Сталин, что мы вступили в последнюю стадию нэпа» [61].
Квиринг цитирует Сталина, указавшего условия, которые нужны для ликвидации нэп:
«…мы “отбросим нэп к чорту”, когда уже не будем нуждаться в допущении известной свободы торговли, когда такое допущение будет давать лишь минусные результаты, когда мы получим возможность наладить хозяйственные связи между городом и деревней через продуктообмен, без торговли с ее частным оборотом, с ее допущением известного оживления капитализма» [62].
Покуда уничтожение «кулачества» и частной торговли не дает такой возможности, поскольку даже лишенные собственности и прав бывшие кулаки и торговцы все равно остаются единоличниками, да и у колхозников «скажем, через 2-3 года в индивидуальном пользовании еще будут находиться миллионы коров, свиней птиц…» [63]. Поэтому какая-то торговля нужна.
Любопытно откровенное описание репрессий, которым подвергаются кулаки и частные торговцы:
«Мы уже сейчас в широком масштабе провели ликвидацию кулачества в районах сплошной коллективизации. Что это значит?
Это значит, что у сотен тысяч кулаков отобраны средства производства, дома, имущество. Небольшая часть этих кулаков, наиболее злостных и опасных врагов социализма, отправлена на далекие окраины в концентрационные лагери, где они используются на принудительной работе.
Огромное большинство кулаков оставлено в своих или соседних районах. Им выделена земля, оставлены небольшие средства производства (лошадь, плуг и т.п.), и они работают как единоличные хозяйства. Все свои товарные излишки они обязаны продавать государственным заготовителям.
Бывших кулаков не принимают ни в колхозы, ни на заводы или государственные учреждения. Таким образом после ликвидации всего кулачества как класса бывшие кулаки в течение ряда лет будут существовать как мелкие товаропроизводители, как самостоятельные единоличные хозяйства.
Но государство будет внимательно следить за тем, чтобы они не перерастали снова в кулацкие хозяйства.
Им поэтому не только запрещается арендовать землю, нанимать рабочих — им запрещается продавать свои товарные излишки на рынке. Это — мелкий товаропроизводитель, сильно ограниченный в правах. Для него закрывается путь перерастания в капиталистическое хозяйство.
То же самое происходит с бывшими торговцами. После ликвидации частной торговли торговцы не принимаются на государственную работу, и многие из них переходят в мелкое ремесло, часто в порядке организации лжеартелей» [64].
Нэп пока нужен для того, чтобы кормить население: «Когда совхозы и колхозы будут производить главную массу продуктов сельского хозяйства, когда эта продукция будет достаточна для того, чтобы прокормить рабочих и служащих и обеспечить необходимое сырье для промышленности, — тогда частная торговля будет не нужна, свободный рынок будет давать лишь отрицательные результаты, тогда мы к ликвидации кулачества добавим еще ликвидацию всей городской буржуазии и ликвидацию свободы рынка, т.е. “пошлем к чорту нэп”» [65].
Официально новая экономическая политика никогда не была отменена, но юридически с ней покончило Постановление СНК от 11 октября 1931 года «Об организации и составе Комитета цен при Совете Труда и Обороны», предусматривавшее также «ликвидацию остатков спекуляции со стороны частных торговцев». Фактически это было решение Политбюро от того же числа. Первый раз этот вопрос обсуждался на заседании Политбюро 26 сентября 1931 года [66].
Видимо, книга Квиринга писалась в начале 1931 года, когда это решение Политбюро еще было невозможно предугадать [67].
Судя по тексту Квиринга, разработка генерального плана оказалась уже полностью оторванной от проблем экономики и превратилась в сознательную фальсификацию, имеющую чисто пропагандистский смысл. Об этом говорит следующий тезис из главы «О материальной базы социализма»: «Во всех отраслях, где мы опираемся на крупное социалистическое хозяйство, мы имеем огромные успехи. Отстает и тем самым задерживает общие темпы роста мелкое крестьянское хозяйство» [68].
Таким образом, частное сельское хозяйство, которое в первых вариантах генплана и пятилетки было основой экономического развития СССР в целом и будущей индустриализации в частности, превратилось в тормоз. Причем именно в силу своего единоличного характера:
«…задача генплана — в максимальной степени подготовить условия для такой организации коммунистического общества. Это значит, что генплан по линии сельского хозяйства должен предусмотреть такое постепенное укрупнение коллективных хозяйств, с постепенным превращением их в аграрно-индустриальные комбинаты, чтобы они соответствовали оптимальному типу крупного хозяйства для соответствующего района» [69].
Критикуя Сабсовича и Ковалевского за чрезмерные темпы роста производства и потребления, Квиринг избегает давать собственные цифры. Он пишет, что установка Ковалевского на то, чтобы иметь через 12 лет «утроенное американское потребление», является правильной. Хотя «сейчас трудно сказать, догоним ли мы современный уровень производства САСШ через 6-8 или 10 лет» [70].
Характеризуя будущее изобилие и проведение в жизнь принципа «каждому по потребностям» на «низшей стадии коммунизма», Квиринг пишет о том, что, когда продукты первой необходимости (хлеб, картофель) будут в избытке, выдаваться они будут бесплатно. А при дальнейшем процветании, каждый сможет по одному и тому же талону на завтрак, обед и ужин есть столько, сколько он хочет (тут Квиринг ссылается на скандинавский опыт ресторанов для зажиточных, то есть на то, что сейчас называется «шведский стол»). Кроме еды, и для одежды будет установлен «упрощенный порядок отпуска» [71].
Фактически, в качестве примера будущего благоденствия Квиринг рисует картину совершенствования карточной системы и закрытых распределителей, к тому времени уже заменивших в СССР частную торговлю.
Глава «о социалистической перестройке быта» во многом повторяет установки Сабсовича, Николая Милютина и других участников «дискуссии о расселении», которая проходила в СССР в 1929–30 годах и была прекращена Постановлением ЦК ВКП(б) от 16 мая 1930 года.
В этом постановлении Сабсович и Ларин критиковались «за вредные попытки <…> “одним прыжком” перескочить через <…> преграды к социалистическому переустройству быта» [72]. А фактически за то, что спровоцировали в 1929–30 годах массовое и совершенно бессмысленное проектирование дорогостоящих «соцгородов» с комфортабельными, хотя и коммунальными жилищами, которые правительство не могло и не собиралось финансировать. Это постановление Квиринг приводит в книге целиком.
Однако сама идея уничтожения семейной жизни и строительства только коммунальных жилищ с «обобществлением быта» никуда не делась. Она реализовывалась в это время в виде массового барачного строительства. В то же время в отдаленном будущем советский город будет «состоять примерно из 20–50 крупных домов-дворцов, окруженных садами-парками», каждый из которых рассчитан на 2-2,5 тыс. человек [73].
Квиринг формулирует основные задачи «социалистической перестройки быта»:
1) вовлечение женщин наравне с мужчиной в производственную и общественную жизнь;
2) освобождение женщины от домашнего хозяйства;
3) организация общественного воспитания детей;
4) переделка существующих городов и деревень под коммунальное жилье, ликвидация индивидуальных жилых домов и квартир.
Последний пункт уже воплощался в жизнь в виде массового строительства коммунального барачного жилья. Домашнее хозяйство тоже было сведено к минимуму просто ввиду отсутствия возможности его нормально вести. Невозможность заниматься приготовлением пищи из-за отсутствия условий и продуктов заставляла большинство рабочих питаться в заводских столовых.
Главным смыслом этих мероприятий была необходимость получить максимум рабочей силы, принудив не только всех работоспособных мужчин, но и женщин идти на работу во все отрасли промышленности. В том числе и туда, где женский труд традиционно не использовался:
«Госплан и Наркомтруд разработали пятилетку женского труда. По этому плану в 1932/33 г. во всех отраслях народного хозяйства количество женщин, занятых наемным трудом, даст прирост в 3 млн человек, и вместо 26,5% в 1928/29 г. процент женщин ко всем занятым наемным трудом повысится в 1932/33 г. до 33. И через три года женщины составят всего одну треть всех работающих, в то время как общее количество женщин несколько превышает количество мужчин. Лишь в трех группах, а именно: в культпросвет-работе и социальном воспитании, здравоохранении и личной прислуге, — женщины имеют абсолютное большинство. В остальных разделах труда — женщин от 7 до 35%.
Стало быть, к концу пятилетки проблема женского труда далеко еще не будет решена. Для этого очевидно требуется еще примерно одно пятилетие» [74].
Необходимость массового использования женского труда обосновывается выгодой от уменьшения числа иждивенцев и уменьшения общей численности новых промышленных городов:
«По расчетам т. Струмилина [75], при постройке завода на 10 тыс. рабочих и 1 тыс. служащих, при организации поселка-города по старому быту, количество обслуживающего труда потребуется в 14,5 тыс. человек и иждивенцев будет 17 тыс. При организации быта по-новому и, стало быть, при вовлечении женщин в производство обслуживающий труд составит 4700 человек, иждивенцев будет 10 500. При старом быте общее количество населения составит 42,5 тыс., при новом быте — 26 тыс.» [76].
При этом размер и характер «соцгородов» будет «зависеть от производственной базы — первичной производственной единицы, которая будет оформлена как коммуна» [77].
Целью внедрения «нового быта» было максимально полное использование рабочей силы (как мужчин, так и женщин) при максимально возможном снижении затрат на ее потребление. Добровольность труда в таких условиях исключалась. Фактически, новые поселения при новых заводах были трудовыми лагерями, куда людей доставляли теми или иными принудительными способами. Здесь речь шла не о будущем, такая система начала складываться с 1928 года.
Чрезвычайно интересно пишет Квиринг о мерах по регулированию рабочей силы, которые сводятся к введению принудительного труда в открытой форме:
«Вероятнее всего, что наряду с организованным выделением колхозами излишней рабочей силы для переброски на строительство должен быть поставлен вопрос о маневренных трудовых армиях.
Еще в “Коммунистическом манифесте” одним из мероприятий для построения социалистического общества выдвинуто требование “одинаковой трудовой повинности для всех, учреждение промышленных армий, в особенности для земледелия”.
Весьма возможно, что в ближайшие годы для регулирования рынка труда необходимо будет в порядке трудовой повинности создавать группы рабочих, которые могут быть переброшены на слабые участки.
В последнее время мы практикуем ряд мер вспомогательного порядка. Проведен ряд мобилизаций комсомольцев в Донбасс и на лесозаготовки. На Украине летом 1930 г. проводилась мобилизация батраков для Донбасса.
Эти меры носят случайный характер, обычно проводятся наспех и не дают сколько-нибудь заметных результатов. В дальнейшем они будут недостаточны.
Стоит вопрос о трудовой повинности для всех граждан — и мужчин, и женщин — в определенном возрасте. Опыт покажет, будет ли достаточным сроком отбывания этой повинности шесть месяцев или, скажем, год.
Такая армия в несколько сот тысяч человек будет совершенно достаточна для того, чтобы регулировать правильное использование рабочей силы по стране. <…>
Я оставляю здесь в стороне вопрос о принудительной работе для социально опасных элементов. Долгие годы и после ликвидации классов будет стоять вопрос о бывших помещиках, капиталистах, кулаках, нэпманах. В составе этой группы всегда будут враждебные социализму элементы, готовые активно бороться за возвращение капитализма. В составе этой группы контрразведки всех капиталистических стран имеют свои кадры шпионов, вредителей, организаторов борьбы против социализма.
Борьба здесь не кончается с ликвидацией классов. Ликвидированные не хотят мириться с тем, что они бывшие люди. К тому же при всяком выступлении капиталистических стран против нас эти бывшие люди увеличат свою активность.
Мы должны предупредить всякую возможность со стороны этой группы ударить нам в спину. Вместе с тем мы должны поставить этих людей в трудовые условия, чтобы они не были паразитами и чтобы подготовлять менее враждебных из них к переходу в дальнейшем на равноправное положение.
Я уже писал выше о “районах ограниченных прав”. Такие районы, как мне представляется, естественно вырастут из современных концентрационных лагерей.
ОГПУ своей работой в концентрационных лагерях показало, как труд влияет на преступников, как можно для людей, ограниченных в правах, создавать приемлемые условия существования на принципах самоуправления. Нечего говорить о том, что наши лагери для принудительных работ не являются тюрьмой или застенком, где мучают заключенных. Уже сейчас охрана на работе состоит из самих заключенных. В дальнейшем условия существования в этих районах в материальном отношении улучшатся.
В отличие от обычной коммуны будущего в таких районах люди будут, во-первых, ограничены в праве передвижения, во-вторых, они будут лишены избирательных прав, и, в-третьих, государство через уполномоченных будет руководить хозяйственной работой.
По мере укрепления социализма количество неполноправных граждан будет уменьшаться» [78].
Это более чем откровенное (и тем уникальное) описание планового введения трудовой повинности в СССР, функционирования трудовых армий и концлагерей характерно тем, что речь в нем идет не о будущем, а о настоящем. Как раз в это время складывался ГУЛАГ и закладывалась сеть спецпоселений для раскулаченных и ссыльных вокруг новых и старых промышленных центров. Массовые мобилизации крестьян на лесоразработки и дорожное строительство практиковались уже с середины 20-х годов.
Главное управление лагерей фактически представляло собой упоминаемую Квирингом трудовую армию «в несколько сот тысяч человек», созданную для того, «чтобы регулировать правильное использование рабочей силы по стране».
Термин «концентрационные лагеря» был в ходу у советского начальства и после образования ГУЛАГа [79], которое произошло приблизительно в одно время с написанием книги Квиринга, как минимум до 1937 года. Хотя еще решением Политбюро от 27 июня 1929 года было предписано «именовать в дальнейшем концентрационные лагеря исправительно-трудовыми лагерями» [80]. В тот же день было принято решение Политбюро о расширении сети «концентрационных лагерей» (sic!) и передаче в них всех осужденных на срок три года и более [81]. 11 июля 1929 года оно было оформлено в виде Постановления СНК СССР «Об использовании труда уголовно-заключенных» [82].
Можно предположить, что в выше процитированном отрывке Квиринг излагает решение проблемы обеспечения и использования рабсилы в том виде, в каком она обсуждалась в высших эшелонах власти.
***
Книга Квиринга не проект генплана и даже не «гипотеза генплана» (чем были заявлены книги Сабсовича), а некие установки для создания генерального плана построения социализма в СССР в неопределенном будущем.
Установки эти делятся на две группы:
1) набор чисто пропагандистских рассуждений о будущем процветании и обгоне капиталистических стран по всем показателям;
2) описание конкретных (и уже осуществляемых) мероприятий по введению массового принудительного труда в СССР.
Понятно, что на такой базе ни о каком более или менее реальном плане экономического развития страны говорить не приходится. Собственно говоря, скрытый смысл книги Квиринга состоит в том, чтобы отбить у любых энтузиастов желание в будущем самостоятельно рассуждать на эту тему. С этого времени тема генерального плана развития народного хозяйства практически перестает упоминаться в открытой печати.
***
В 1931 году Госпланом была предпринята еще одна попытка создать нечто вроде генплана развития советской экономики под названием «Генеральный план электрификации СССР».
Постановлением Президиума Госплана СССР от 25 февраля 1931 года был организован Оргкомитет по составлению генплана электрификации под началом зампредгосплана В.П. Милютина. В составе Оргкомитета было девять секций по областям экономики. В мае 1931 года состоялось совещание по подготовке генплана, на котором была утверждена программа работ. Через год, в мае 1932 года состоялась Всесоюзная конференция, к которой были выпущены под редакцией зампредгосплана СССР Г.И. Ломова девять сборников статей — по числу секций.
Результатом работы конференции было утверждение титульного списка районных электростанций СССР на 1937 год и «к концу генплана» (на 10–15 лет), плана электрификации железных дорог, подведение итогов состояния энергоресурсов СССР на 1932 год и проработка технических вопросов электрификации СССР [83].
Перенос центра тяжести с планирования экономики на планирование электрификации позволил полностью исключить какие бы то ни было обоснования общих данных роста экономики и необходимость увязывать с генпланом планы пятилеток.
Скажем, в выпуске, посвященном электрификации промышленности, коротко и без обоснований говорилось, что планируемое потребление электроэнергии в 1937 году означает рост ее потребления за вторую пятилетку в 5,5 раз и соответствует росту общей массы промышленной продукции в 2,5 раза [84].
Особый интерес представляет собой пятый выпуск — «Электрификация быта и коммунального хозяйства». В нем присутствует достаточно подробно разработанная картина развития советских городов, социальной структуры населения и жилищного строительства на вторую пятилетку — 1933–1937 годов.
Согласно предпосылкам генплана, городское население в СССР, составлявшее к началу 1931 года 33,2 миллиона человек, должно было вырасти к началу 1938 года до 63 миллионов человек, т.е. почти вдвое. Сельское население соответственно должно уменьшиться с 127 млн чел. до 120,7 млн чел. [85]. Глава Оргкомитета В.П. Милютин во вступительной статье говорит о 50–60 миллионах чел. городского населения к концу второй пятилетки [86].
К концу третьей пятилетки (1942) авторы генплана прогнозируют рост населения СССР до 200 млн чел., а рост населения, которое надо будет обеспечить условиями городской жизни, — до 130–150 млн человек [87].
Такой разброс цифр демонстрирует их абсолютную необоснованность, традиционно присущую разработке генпланов первых пятилеток, и лишает смысла все дальнейшие расчеты, основанные на этих данных.
Для сравнения, в вышедшем через два года, в 1934 году «Втором пятилетнем плане» численность городского населения к концу 1937 года планировалась в 46,1 млн чел. (при 39,7 млн в 1932 году) [88].
Данные второго пятилетнего плана тоже более чем условные, но разница в оценке роста городского населения в генплане и плане второй пятилетки в 17 млн человек говорит сама за себя. Никаких серьезных обоснований за такими расчетами не стоит. Разве что очевидна установка на дальнейшее принудительное перекачивание сельского населения в производственные центры.
Второй пятилетний план, несомненно, уже разрабатывался в то время, когда выходили сборники генплана электрификации, и среди руководящих его разработчиков значится и В.П. Милютин.
Все крупные промышленные поселения и некоторые аграрные предполагается включить в список городов с подразделением на промышленные, промышленно-аграрные, аграрные и аграрно-промышленные города [89].
Все города должны были быть разделены на три категории. К концу второй пятилетки предполагается максимально поднять благоустройство городов I категории, ввести значительные улучшения в городах II категории и провести подготовительные работы по благоустройству городов III категории [90].
К первой категории будут отнесены крупные политические и промышленные центры и промышленные новостройки, ко второй категории — города с «замедленными темпами развития промпредприятий (преимущественно легкой индустрии)» и второстепенные административные центры, к третьей категории — все остальные [91].
Удельный вес населения городов первой категории исчисляется на конец первой пятилетки в среднем по стране в 42%, а к концу второй пятилетки — 53% [92].
Таким образом, программой предполагается введение строгой иерархии населенных пунктов по уровню коммунального обслуживания. Лучше всего будут оборудоваться и снабжаться центральные города и крупные промышленные центры. Они будут обеспечиваться водопроводом и центральной канализацией, в то время как для прочих населенных пунктов предполагается использование «упрощенных конструкций водопроводов и систем очистки».
Такая же иерархия вводится и для непромышленного строительства. В центральных городах допускается более дорогое каменное капитальное строительство, но основная масса жилья должна быть малоэтажной (развивать города в ширину) и построенной из «облегченных конструкций». Это означает установку на дальнейшее усиленное развитие массового жилья в виде строительства рабочих поселков из дешевых коммунальных бараков без водопровода и канализации. Такое жилье даже по советским нормам того времени считалось «временным».
Тут любопытно объяснение необходимости «облегченного строительства» его «моральным износом», который «в связи с интенсивными темпами реконструкции быта должен значительно опередить износ технический». Этот тезис означает, что временное барачное жилье должно быть единственным типом массового жилищного строительства в течение всей второй пятилетки (и вообще на обозримое будущее) и планов на его замену чем-то постоянным не существует.
Приведенные тут же расчеты стоимости жилищного строительства подтверждают такой вывод.
Средние цены квадратного метра жилплощади по годам второй пятилетки запланированы следующим образом:
1933 год — 80 руб.
1934 год — 75 руб.
1935 год — 70 руб.
1936 год — 65 руб.
1937 год — 60 руб.
Средняя стоимость за пятилетку — 70 руб. [93] (с. 32).
В 1930 году по расценкам Госплана один квадратный метр жилплощади в кирпичном доме с водопроводом и канализацией стоил около 200 руб. (в 1935 году он составлял уже 500 руб.). Квадратный метр временного коммунального барака без благоустройства — 60–70 руб.
В среднюю по стране цену квадратного метра входило и незначительное по объему, но гораздо более дорогое каменное строительство для привилегированных слоев населения, так что реальная средняя цена массового жилья была еще ниже приведенных цифр. Таким образом выходило, что все массовое жилищное строительство второй пятилетки планировалось временным и барачным.
При этом объемы такого жилстроительства, согласно генплану, должны были быть гигантскими и абсолютно нереальными.
***
Предполагалось, что накануне второй пятилетки (в конце 1932 года) средняя душевая норма в СССР будет составлять 4,8–5,0 кв. м / чел. По плану первой пятилетки она должна была достичь 6,2 кв. м / чел. [94] (с. 27).
Автор статьи приводит множество причин невыполнения плана по жилстроительству, в том числе недоучет роста городского населения СССР.
Главная причина состояла в том, что
«…при составлении первого пятилетнего плана жилстроительства была недоучтена перспектива роста городского населения РСФСР. Было рассчитано в 1932 г. иметь 21 436 тыс. городского населения и в 1933 г. — 22 441 тыс.; в действительности же к концу 1932 г. мы предполагаем иметь 26 900 тыс., а к концу 1933 г. ~ 29 600 тыс.; цифра же, намечавшаяся к концу первой пятилетки, оказалась превзойденной уже в 1931 г.» [95].
Создается впечатление, что сотрудники Госплана имели дело со стихийными, не просчитываемыми заранее процессами, а не с плановой, регулируемой правительством перекачкой сельского населения из деревни в промышленные центры. В каком-то смысле процесс этот был действительно стихийным, поскольку деятельность Политбюро в этом отношении была непредсказуемой и на расчеты экономистов Госплана не опиралась. И никак не увязывала свои решения по переселению масс населения с программой жилищного строительства.
В качестве другой причины называется
«…взятая при проработке первой пятилетки установка на развитие индивидуального жилищного строительства. Эта установка давала возможность рассчитывать на значительный прирост жилплощади ввиду сравнительно низкой стоимости частного жилстроительства, запроектированной в плане. В действительности, уже начиная с 1930 г., мы наблюдаем не только отсутствие какого-либо роста капиталовложений на жилстроительство по частному сектору, но наоборот — резкое снижение, вследствие чего в 1931 и 1932 гг. при составлении годовых контрольных цифр этот сектор уже совершенно не принимался во внимание» [96].
Частное строительство жилья прекратилось в 1930 году ввиду очевидных причин, которые автор статьи не называет. Прекращение НЭП (то есть ликвидация частной собственности, частной торговли и свободного рынка) и тотальное обнищание населения сделали невозможным какие бы то ни было частные капиталовложения в строительство жилья.
В новых промышленных городах частное строительство жилья продолжалось вовсю, но в форме строительства землянок и хижин из подручного материала.
Во второй пятилетке генплан предполагает повысить душевую норму жилплощади до 8,5 кв. м / чел., причем дифференцировано.
Для лиц, занятых производственным трудом и на транспорте, — 9 кв. м; для работников просвещения и здравоохранения — 8 кв. м; для всех прочих — 7 кв. м.
Общая потребность в жилплощади городского населения СССР (63 млн чел.) исчисляется в 540 млн кв. м к концу второй пятилетки. С учетом предположительно имеющихся к концу первой пятилетки 190 млн кв. м и 10 млн кв. м для компенсации убыли, план нового жилстроительства составляет 360 млн кв. м.
Это приблизительно вдвое больше, чем весь городской жилой фонд СССР к концу первой пятилетки.
Объем капиталовложений в жилстроительство при стоимости одного кв. м в 70 руб. определяется, таким образом, в 25 млрд рублей.
Изначальная абсурдность такого рода расчетов не могла быть не очевидна авторам генплана. Во второй пятилетке предполагалось выделить на жилищное строительство в семь раз больше средств, чем было по официальным данным выделено в первой пятилетке, и построить на эти деньги практически исключительно временные бараки, причем вдвое больше по площади, чем весь наличный жилфонд СССР в конце первой пятилетки. Понятно, что никакие технические расчеты по электрификации, основанные на таких исходных данных, тоже не могли иметь смысла.
Объяснить это можно только тем, что для всех участников процесса планирования — и сотрудников Госплана, и их заказчиков из Политбюро — было ясно, что никакого значения, кроме сиюминутного пропагандистского, эта работа не имеет.
Видимо, единственная установка генплана, которая несомненно исходила из правительства, неуклонно проводилась в жизнь и не подлежала изменению в будущем, — это строительство массового жилья в виде самых дешевых бараков. А их реальное количество к расчетам генплана отношения не имело.
***
Во «Втором пятилетнем плане» 1934 года приводятся совсем иные данные по жилстроительству второй пятилетки:
«Общий объем капиталовложений в жилищное строительство установлен в 13,4 млрд руб., в том числе на городское и промышленное жилищное строительство 12 502 млн руб.» [97].
Новое строительство планируется в объеме 61,4 млн кв. м [98], что составляет одну треть имеющегося в СССР жилого фонда, а не два, как по генплану. Душевая норма возрастает на 12,8% [99] (с 4,66 кв. м / чел. до 5,35 кв. м / чел.) [100], а не вдвое, как по генплану 1932 года.
Данные «Второго пятилетнего плана», хотя и были гораздо скромнее фантастических построений генплана электрификации, тоже не могли быть рассчитаны на реализацию.
Согласно выпущенному в 1939 году тому «Итоги второго пятилетнего плана», во второй пятилетке было построено 26,8 млн кв. м жилья — в 2,3 раза меньше, чем было запланировано по второму пятилетнему плану 1934 года и в 13,4 раза меньше, чем было запланировано по генплану электрификации 1932 года.
При этом никаких указаний на типологию построенного жилья, на соотношение постоянного и временного жилья в «Итогах…» не приводится.
Нет никаких оснований доверять и этой цифре.
Скорее всего, она возникла только потому, что она больше, чем официальные данные по строительству жилой площади в первой пятилетке — 22 264 тыс. кв. м (еще 5 млн должны быть сданы в начале 1933 года) [101]. Данных по капитальным вложениям в жилищное строительство во второй пятилетке в «Итогах…» тоже нет, поэтому определить среднюю стоимость квадратного метра новопостроенного жилья невозможно.
В «Итогах…» вообще отсутствует раздел «Финансирование пятилетки». Есть только таблица капитальных вложений по отраслям хозяйства, из которой следует, что во вторую пятилетку все капитальные затраты составили 137,491 млрд руб., что составляет 272,2% от капитальных затрат первой пятилетки.
Нет данных и по средней душевой норме жилья. Определить ее самостоятельно также невозможно, потому что полностью отсутствуют данные о статистике населения СССР, как сельского, так и городского.
Последнее понятно. В 1937 году была проведена перепись населения, материалы которой были специальным постановлением СНК от 25 сентября 1937 года объявлены дефектными, а руководители (начальник ЦУХНУ И.А. Краваль и начальник бюро переписи О.А. Квиткин) арестованы и расстреляны [102].
Согласно забракованным данным переписи, в СССР в 1937 году насчитывалось только 162 млн человек, хотя Сталин на XVII съезде ВКП(б) назвал расчетную цифру населения на конец 1933 года — 168 млн человек [103].
Новая перепись, проведенная в 1939 году, определила численность населения СССР в 170,5 млн человек. Эти данные, несомненно, сфальсифицированные на несколько миллионов человек, были озвучены впервые в публикации в «Правде» от 2 июня 1939 года (170 467 186 чел.) [104]. Уточнение цифр переписи, которые могли бы удовлетворить правительство, шло всю первую половину 1939 года.
«Итоги второго пятилетнего плана» были сданы в набор в феврале, а подписаны к печати 10 мая 1939 года. Таким образом, опубликовать какие бы то ни было данные о населении СССР авторы «Итогов…» просто не могли за их отсутствием. Что придало этой и без того странной книге дополнительный абсурдный характер.
Согласно официальным данным переписи 1939 года, городское население СССР составило на 17 января 1939 года 56,125 млн человек, а на 17 декабря 1926 года — 26,3 млн чел. [105].
Согласно итогам выполнения первого пятилетнего плана, городское население в 1932 году насчитывало 39,7 млн [106].
Итак, официально за первую пятилетку городское население выросло на 13,4 млн чел., а за вторую — еще на 16,45 млн чел. Всего за две пятилетки — на 29,85 млн чел.
Получается, что за первую пятилетку на одного нового горожанина пришлось 1,66 кв. м новопостроенного жилья, а за вторую пятилетку (26,8 млн кв. м / 16,45 млн чел.) — 1,63 кв. м жилья.
Если суммировать всю жилплощадь, официально построенную в СССР за две пятилетки (без учета убыли), то получится 49,1 млн кв. м (22,3 + 26,8 млн кв. м).
А всего городской фонд должен был составить к концу второй пятилетки около 210 млн кв. м. При городском населении в 56,125 млн чел., это дает душевую норму в 3,74 кв. м / чел.
Парадокс ситуации состоит в том, что, согласно составленной в 1953 году для Л. Кагановича секретной справки о состоянии городского жилищного фонда, в 1940 году в городах СССР насчитывалось только 167,3 млн кв. метров жилой площади [107] — практически столько же, что и в начале первой пятилетки.
Таким образом, средняя душевая норма при 56,1 млн чел. городского населения должна была бы составить к концу второй пятилетки меньше трех кв. метров на человека. Что, видимо, и соответствовало действительности.
***
Чрезвычайно интересны изложенные в рассматриваемом сборнике изменения социальной структуры городского населения СССР во второй пятилетке.
На начало 1933 года население по роду занятий должно было группироваться следующим образом:
Производственный труд — 26%
Транспорт — 4%
Торгово-снабж. персонал — 3,5%
Работники просвещения — 2,5%
Работники здравоохранения — 1,5%
Работники комм., хоз., сов. учреждений, зрелищных предприятий и т.п. — 2,5%
Иждивенцы всех возрастов — 60% (с. 21).
Изменения этой структуры обусловлены максимальным вовлечением неработающих женщин, домашних хозяек в производственные процессы:
«Строя гипотезу о перегруппировке городского населения к концу второй пятилетки (к I/I 1938 г.), мы исходим из следующих основных соображений: а) вовлечение женщин в трудовые процессы должно в значительной степени повысить в процентном отношении группу населения, занятого производственным трудом; условно можно принять эту группу к концу пятилетки в 40% (повышая по сравнению с началом пятилетки на 14%); соответствующим образом должны повыситься в процентном отношении и другие группы трудящихся. Если на I/I 1933 г. все эти группы (обслуживающего труда) составляли по приведенным расчетам 14% от всего городского населения, то на I/I 1938 г. условно этот процент можно поднять до 20.
Указанная выше перегруппировка населения производится за счет решительного снижения процента взрослых иждивенцев, которые к I/I 1938 г. вместо 24% (к началу пятилетки) должны будут составлять не более 4%. Таким образом, в категории иждивенцев к концу второй пятилетки останутся: дети по всем возрастам — около 33%; старики старше 60 лет — около 3% и взрослые трудоспособные (домашние хозяйки и пр.) — 4%» [108].
Фактически за этой программой стояла установка на то, чтобы полностью использовать в производстве все имеющиеся в стране резервы рабочей силы. Единственный путь для достижения этой цели применительно к свободному населению — сделать так, чтобы семья не могла выжить при одном работающем.
Домашние хозяйки в количестве 4% от всего городского населения (1/16 всего взрослого трудоспособного населения, составляющего 64% всех городских жителей) — это, надо полагать, жены руководящих работников, зарабатывающих достаточно, чтобы прокормить семью и позволить жене заниматься хозяйством и воспитанием детей.
Цифровые данные для всех расчетов, как и в прочих случаях, взяты с потолка, но установка на полное использование всего взрослого населения на государственной службе и производстве была реальной и выполнялась неукоснительно.
***
Совершенно очевидно, что никакого экономического смысла в составлении генеральных планов развития советской экономики в сталинское время не было.
Смысл был только пропагандистский и сугубо краткосрочный. Нужно было создать у населения ложное представление о действительных целях индустриализации и ее ожидаемых результатах. Через несколько лет эти документы теряли значение и не подлежали цитированию. К концу второй пятилетки фальсификация статистических данных зашла так далеко, что авторы «Итогов второго пятилетнего плана» даже не пытались привести свои данные в соответствие с опубликованным пятью годами раньше «Вторым пятилетним планом», не говоря уже о более старых разработках генеральных планов. Возможности имитации экономической статистики уже к 1932 году были полностью исчерпаны.
Примечания
Комментарии