Подарок Анны Андреевны Ахматовой

От редакции: Продолжение личного проекта Бориса Докторова «Пульс памяти» на Gefter.ru.

О дорогом мне времени и дорогих людях

Мой рассказ следовало бы начать с довоенного времени и с упоминания Фонтанного дома в Петербурге (тогда Ленинграде). Но начну с более близкого прошлого и упоминания ул. Красной Конницы, современное и историческое имя которой — Кавалергардская. Эта улица расположена в старой части города недалеко от Смольного, начинается она у Суворовского проспекта и идет к Неве.

С начала 50-х и до 1961-го на Красной Коннице, недалеко от Суворовского жила в те годы еще опальная Анна Андреевна Ахматова. Ее семьей были дочь и внучка ее мужа, человека трагической судьбы, известного теоретика и историка искусств, Николая Николаевича Пунина (1888–1953). Его дважды арестовывали как «врага народа», в 1949–1953 годах он был репрессирован и погиб в Абезьском лагере.

Так случилось, что мои дошкольные и школьные годы, а также значительная часть студенческих лет прошли на улице Красной Конницы, и здесь же была школа, в которую ходили я и моя сестра, мы были двойняшками. Там же училась Аня Каминская — внучка Н.Н. Пунина, которую и Анна Андреевна называла внучкой.

После окончания школы Аня и моя сестра — Ольга Докторова — начали учиться на искусствоведческом факультете Академии художеств, и это сблизило их. Я поступил на математико-механический факультет ЛГУ. Вскоре после школы они вышли замуж за друзей, начинающих художников. Мужем Анны стал Леонид Александрович Зыков (1940–2001) — художник, архитектор, фотограф и литературовед. Благодаря его многолетней кропотливой работе в качестве составителя и редактора в 2000 году увидела свет книга Н.Н. Пунина «Мир светел любовью: Дневники. Письма».

О муже Ольги — Аскольде Ивановиче Кузьминском — будет рассказано ниже.

Образовалась большая веселая студенческая компания, зимние каникулы мы проводили в «Будке», небольшом скромном домике Ахматовой в поселке Комарово под Ленинградом. Моя сестра, острая на язык, перефразируя известный слоган, говорила Ахматовой: «Спасибо Анне Андреевне за наше счастливое детство». Было доброе, беззаботное время, к нам туда приезжали наши друзья, гуляли, катались на лыжах и на финских санях, нас мало что волновало, был просто треп. Никакой политики для нас не существовало.

Надеюсь когда-нибудь написать о людях той «тусовки» (конечно, такого слова тогда не было), каждый нашел свое призвание и многое сделал. Сейчас — кратко об одной из главных фигур моего повествования — Анне Каминской, теперь Анне Генриховне Каминской. Она продолжила дело своего деда Н.Н. Пунина и матери — искусствоведа Ирины Николаевны Пуниной (1921–2003), специалиста по русской живописи. Начав работать в Эрмитаже еще в студенческую пору, Каминская стала признанным специалистом по русскому искусству XVIII века, архитектуре Петербурга, защитила кандидатскую диссертацию. Значителен ее вклад в создание экспозиции Меншиковского дворца в Петербурге, в исследование истории Фонтанного дома. Благодаря ее усилиям в 2015 году на Фонтанном доме установлено два мемориальных знака «Последний адрес»: один — с именем деда, Н.Н. Пунина, другой — с именем отца, простого рабочего Генриха Яновича Каминского. Он ушел на фронт, когда дочке было два года, прямо на фронте в сентябре 1941 был арестован и отправлен в тюрьму в г. Коврове. Потом были Нижний Тагил и Тайшетлаг, где 3 ноября 1943 года он умер.

Теперь станет несколько понятнее рассказанное ниже.

 

Малоизвестный портрет Анны Ахматовой

Несколько лет назад я написал эссе о ленинградском/петербургском графике и дизайнере Аскольде Ивановиче Кузьминском (1938–2015), озаглавив текст: «Аскольд Кузьминский: его творчество знакомо миллионам, его имя знают немногие».

У меня есть основания так сказать. А. Кузьминский — автор эмблемы петербургского метро — буквы «М», с которой все настолько сроднились, что не замечают ее. Ему принадлежит эмблема Елисеевского магазина — наиболее известного и красивого в городе продуктового магазина, расположенного в самом центре исторической части Санкт-Петербурга. В 1995 году Кузьминским была завершена полуторагодовая работа над логотипом Государственного Эрмитажа; его можно увидеть на афишах, книгах и альбомах, издаваемых музеем, на входных билетах и буклетах выставок. Все это незаметно вошло в художественную, культурную атмосферу города, стало ее составной частью. Существует без авторства, живет само по себе, как народная песня. Им оформлено множество книг, но ниже я расскажу лишь об одной его работе — удивительно живом графическом портрете Анны Ахматовой.

А. Кузьминский, 2002–2005 годы

К сожалению, работы Кузьминского не получали должного признания, он оставался известен прежде всего в узком кругу людей, знавших его лично. Всегда был скромным, даже стеснительным, не выставлялся на крупных художественных выставках, о нем не писали центральные газеты, он не делал портреты передовиков производства, его не осаждали журналисты. Он не стремился к расширению профессиональных контактов, не участвовал в гонках за грантами. Не сидел в президиумах и не был диссидентом. Его влекла тонкая, камерная работа, он искал простые, негромкие выразительные средства. По отзывам специалистов, Аскольд Кузьминский был замечательным рисовальщиком, ему удалось создать особую легкую, изящную линию, придававшую его новым графическим знакам классическую завершенность и выразительность. Мне кажется, его работы — истинно петербургские, глубоко интеллигентные.

А. Кузьминский. Рисунок к обложке поэмы А.А. Ахматовой «Реквием». 1965 год

Я признаю за Кузьминским большой художнический дар и пишу о нем с особой теплотой еще и потому, что знал его многие годы и видел, как он работал. В далеком 1962 году он женился на моей сестре Ольге, и вместе они были свыше сорока лет. До момента его смерти.

Аскольд родился в селе Рослятино в 60 км от Вологды. Школу он окончил в Грязовце, в тихом городе, в котором и сейчас проживает 15–16 тыс. человек. Знал я неплохо и его родителей — провинциальных интеллигентов, десятилетиями несших образование детям, обиженным судьбой. Мать преподавала русский язык и литературу в школе для детей с нарушенным слухом, отец возглавлял школьное образование в Грязовецком районе, а потом долгие годы был директором выстроенной им школы-интерната для слепых и слабовидящих детей и учил их истории. Еще школьником Аскольд начал рисовать, первые профессиональные уроки ему дал учитель рисования. Родители хотели, чтобы он продолжил преподавательское дело, и, имея серебряную медаль, Аскольд поступил на физический факультет Вологодского пединститута. Но через год или два, в 1958 году, уехал в Ленинград и начал учиться в Ленинградском художественно-графическом училище.

Несколько лет Кузьминский занимался на заочном отделении Московского полиграфического института, но оставил его. Ничего это обучение не могло ему дать. К карьере он не стремился, а в профессиональном отношении давно перерос студенческий уровень. Он собирал дома коллекцию книг и альбомов по многим направлениям изобразительного искусства и изучал все самостоятельно. Он был энциклопедически образованным в области графического искусства. Я помню беседы с ним о линии у Дюрера и Леонардо, Пикассо и Дали. Я тогда учился на мат-мехе ЛГУ, и линия для меня была лишь набором точек определенного свойства. Уже в первой половине 1960-х Аскольд говорил об эстетике линии, о том, как через ее восприятие зритель формирует образ изображаемого предмета. Постепенно он шел к своей графике. Она не статична, не обременена деталями, призывает зрителя к сотворчеству.

В 2000 году А. Кузьминский написал и иллюстрировал небольшую книгу «Memoire. 200 лет со дня рождения Александра Пушкина. 110 лет со дня рождения Анны Ахматовой» [1]. В ней он рассказал историю рисунка Ахматовой, ниже я приведу написанное им, но начну я с его же краткого воспоминания о первой встрече с Анной Андреевной. Замечу лишь, что Анюта — это Анна Каминская, Оля — моя сестра:

«1961 год. Комарово. Идем мимо магазина, рынка, выходим на широкую улицу, ведущую к Щучьему озеру. Именно здесь Анюта познакомила меня с Ольгой Докторовой, моей судьбой на всю жизнь. Вот и “Будка”. Открываем калитку. С крылечка величественно и торжественно спускается дама в китайском халате с рукавами-крыльями.

— Ахматова, — шепчет Каминская. Робко подхожу.

Анюта знакомит.

— Это Аскольд.

— А отчество? — интересуется Анна Андреевна.

— Иванович, — дрожит мой голос.

— Может быть… Лучше, чем Роберт Иванович — это ужасно. Поэт обязан был сменить имя. Вы знаете, о ком я говорю?

Стало как-то легко… Все пошли пить чай» [1, с. 7].

Об атмосфере, царившей в Будке, точно написано Ириной Николаевной Пуниной в предисловии к указанной книжке Кузьминского:

«С 1956 года Ахматова проводила лето, а иногда и осень в Комарово, все больше привязывалась к этому месту. Дел и забот там хватало на всех, говорила она с хитринкой, — особенно, когда с 1962–63 годов поток посетителей стал расти в геометрической прогрессии. Аня Каминская и “сопровождающие ее лица” — как назвала ее друзей Анна Андреевна в одном из писем — часто бывали в Комарово. Они много помогали по хозяйству, привозили из Зеленогорска дрова, пилили и кололи их, растапливали дачу перед приездом хозяйки, убирали участок, привозили и отправляли почту.

По вечерам регулярно разжигали костер рядом с “лесной корягой”, принесенной <…> из леса. Анна Андреевна простодушно и с видимым удовольствием участвовала в нехитрых молодежных развлечениях, особенно в сидении у костра и чистке грибов.

Среди друзей Каминской был и Аскольд Кузьминский, в то время студент Художественно-графического училища. С тех пор прошло несколько десятилетий, Аскольд Иванович стал известным дизайнером и выполнил много работ в области книжной графики» [1, с. 4].

Теперь — воспоминание Кузьминского о рождении в 1965 году портрета Ахматовой:

«Анна Андреевна как-то сказала, что ей надоели во всех изданиях одни и те же ее портреты (Альтман, Анненков и т.д.). Нет ли новых, молодых дарований. Накануне мне был подарен “Реквием” (в машинописном варианте), я переплел его и на обложке нарисовал портрет автора. На следующий день принес свое творение. Анна Андреевна долго рассматривала: “Пожалуй, подпишу вам “Реквием”, хотя никогда этого не делала. И этот портрет пригодится. И эти печальные брови”. Потом Ахматова уехала в Англию, потом в Москву, потом Анны Андреевны не стало…» [1, с. 18]

Летом 2012 года в Петербурге в музее Анны Ахматовой проходила выставка ее портретов. В официальной информации об этом событии отмечалось, что выставка открывалась графическим портретом Ахматовой, нарисованным Амедео Модильяни. Также на ней были представлены канонические изображения поэтессы, созданные Николаем Тырсой, Владимиром Фаворским, Аскольдом Кузьминским, Гавриилом Гликманом и ряд других работ. Кто знаком с историей российской графики, согласится с тем, что Кузьминский здесь назван в ряду выдающихся художников. Этот портрет Ахматовой — яркий пример стиля Кузьминского. Несколькими линиями создан оригинальный портрет Ахматовой, в котором соединены классические образы поэта, восходящие к Модильяни и Натану Альтману.

 

Убегающий Смольный собор и меняющиеся здания «Оракла»

Как-то Анна Каминская дала мне пакет с оттисками статей одного из величайших математиков ХХ века Андрея Николаевича Колмогорова. В статьях обсуждались результаты применения идей и методов статистики и теории вероятностей в исследованиях русского стиха. Материалы были переданы Колмогоровым Ахматовой через известного лингвиста академика Виктора Максимовича Жирмунского, тоже жившего в Комарове. Мне надо было разобраться в этих статьях и «по-простому» объяснить Анне Андреевне их содержание.

Наверное, это были 1964–1965 годы, именно тогда вышла серия статей Колмогорова и его ученика А.В. Прохорова по математической теории стиха, я в то время либо оканчивал мат-мех ЛГУ, либо уже учился там в аспирантуре. В чисто математическом плане я больших сложностей не нашел, но понимал, что рассказать все это Ахматовой будет сложно. Речь шла о специфике дольника стихов русских поэтов, и статистически было показано различие метра, ритмики стихов, что — помимо собственно слов — определяет поэзию. В одной из статей изучались и сравнивались характеристики дольника Ахматовой, Багрицкого и Маяковского (Вопросы языкознания. 1964. № 10). В любом случае с тех пор прошло более полувека, я давно ушел из математики, многое забылось. Но знаю, что эти работы Колмогорова сейчас признаны классикой, они позволяют заглянуть в закрытый мир поэта.

Было там и письмо А.Н. Колмогорова А.А. Ахматовой; уверен, что я не мог его выбросить, и надеюсь, что оно отыщется в моих бумагах. Колмогоров писал о том, что любит стихи Пушкина и Тютчева, а из современных поэтов — более всего Блока, интересен ему был и Маяковский.

Вскоре Аня попросила меня, скорее всего это была осень, сопроводить Акуму, так в семье звали Анну Андреевну, из «Будки» в Ленинград. Договорились с кем-то о машине и поехали. Мне кажется, что я сидел впереди, а сзади — Ахматова и ее подруга Эмма Григорьевна Герштейн, литературовед и исследователь творчества Ахматовой.

По дороге я пересказал Ахматовой то, что вычитал и понял в работах Колмогорова. Подарок Анны Андреевны за мой «труд» навсегда остался со мной. Она обратила мое внимание на то, что если ехать по Суворовскому проспекту от Невского к Смольному собору, то это бело-голубое здание Растрелли поначалу, как и положено, приближается, а потом, вопреки законам зрительного восприятия, вдруг начинает удаляться. Не знаю, был ли этот эффект предусмотрен зодчим, но поэт его обнаружила.

Скорее всего, в суматохе лет я подзабыл бы эту поездку с Ахматовой, и ее подарок хранился бы лишь в глубинах памяти. Но все вышло иначе.

Более пятнадцати лет я несколько раз в неделю проезжаю мимо монументального комплекса зданий глобальной компьютерной корпорации «Оракл» (Oracle Corporation), расположенного в небольшом поселенческом образовании Redwood Shores и родившегося в 1960-х на волне развития Силиконовой долины. Комплекс вырос в «чистом поле», и несколько позже там начала складываться городская инфраструктура и стали открываться новые фирмы, в основном из dot.com индустрии. Когда я выхожу с фривея-101 и еду на восток, эти здания видны слева от меня, когда еду обратно, здания находятся справа по ходу моего движения. И каждый раз я восхищаюсь этим ансамблем. Здания красивы сами по себе, но к тому же все вместе они воспринимаются мною как современная версия того, что увидела Анна Ахматова в здании Растрелли середины XVIII века.

Шесть высотных зданий «Оракла» стоят по трем берегам небольшого озера. Их расположение, конструкция и облицовка порождают удивительную пространственную и цветовую подвижность, переменчивость, воздушность всего этого комплекса. В нем нет и капли статичности.

В совокупности зданий присутствуют скрытая симметрия и легко обнаруживаемая асимметрия. Сложены они из одних и тех же элементов: параллелепипедов, башен и полубашен, но каждое из них неповторимо. Здания не выровнены в линию, они хитро «разбросаны». Поэтому, подъезжая к комплексу с разных сторон, человек, находящийся в машине, видит разное количество строений. Иногда думаешь: одно здание, но немного проехав, замечаешь, что оно «расщепляется» на два. С некоторых точек обзора видны лишь башни, но по мере движения обнаруживается, что за ними прячется прямоугольная конструкция. Или наоборот, сначала здание имеет сложную, составную форму, но затем прямо на глазах оно превращается в башню.

Здания корпорации «Оракл». Фото: Håkan Dahlström [CC BY 2.0]

Но самое удивительное в восприятии зданий порождено их зеркальной облицовкой. Башни всегда «окрашены» в цвет неба над ними. Обычно утром и днем небо ярко-голубое, безоблачное, поэтому доминирующий цвет зданий — голубой, но при этом каждое из них имеет свой оттенок. В пасмурные дни здания серые. На закате они быстро из золотисто-красноватых «перекрашиваются» в темно-голубые, потом — в почти черные. В ночное время большинство окон остается освещенным. Здания не исчезают в темноте.

От моего дома на ул. Красной Конницы — напоминаю, на этой же улице жила и Анна Андреевна Ахматова — надо было немного пройти до улицы Воинова (теперь Шпалерная), и сразу был виден Смольный собор. Он еще не был отреставрирован, но это не лишало его аристократизма. А если прогуляться несколько минут от моего нынешнего дома в городке Foster City до озера, то в просвете между деревьями над одно-двухэтажными домами, стоящими на противоположном берегу, будут видны башни «Оракла». До них — чуть более 6 километров. Иногда, ранним утром, пока туман не рассеялся, они кажутся бело-голубыми, как Смольный собор.

 

Похороны Анны Ахматовой

С Анной Андреевной Ахматовой прощались 10 марта 1966 года. Мне кажется, что в послевоенном СССР таких похорон поэтов до проводов Владимира Высоцкого не было.

6 марта в нижнем правом углу последней страницы «Ленинградской правды», в траурной рамке, была помещена информация: «Ленинградское отделение Союза писателей РСФСР с глубоким прискорбием извещает о смерти старейшего члена Союза писателей, поэтессы Анны Андреевны Ахматовой, и выражает глубокое соболезнование родным и близким покойной. О дне похорон и гражданской панихиде звонить по телефонам: Ж-3-33-43, Ж-7-67-01» [2].

Но люди как-то узнали, что отпевание состоится в Никольском соборе: слухи, молва за сутки облетели весь город, приведя на службу несколько тысяч человек. Все не смогли попасть в собор, чтобы не возникла давка, многие сцепились руками и образовали кольцо вокруг гроба.

С каждым годом повышается историческая и культурная ценность запрещенного до перестройки фильма Семена Арановича «Похороны Ахматовой». Я и сейчас, по прошествии полувека, не могу спокойно, отвлеченно смотреть многие кадры… На них еще живые не только известные всем личности, но и мои родные и друзья. Большинство из них уже ушли… Вот Лев Николаевич Гумилев прощается с матерью, в светлой «дубленке» Евгений Рейн, рядом с ним — Арсений Тарковский, крайний справа — Иосиф Бродский, вот Ирина Николаевна Пунина. Множество раз камера останавливается на молодой женщине в черном платке — это Анна Каминская, мелькают лица моей сестры, Аскольда Кузьминского…

Потом гроб перевезли в Дом писателей, там состоялась гражданская панихида, на которой выступали Михаил Дудин, Ольга Берггольц, еще кто-то из официально признанных поэтов. Мне кажется, было холодно и скучно… затем вся процессия отправилась к Фонтанному дому, где до войны жила Анна Андреевна, и на ул. Ленина (ныне Широкая) — последнее ее место жительства.

После всего этого процессия двинулась в поселок Комарово, где было старое, оставшееся еще с финских времен, почти сельское мемориальное кладбище. Уже потом, в «Диалогах» Соломона Волкова с Иосифом Бродским я читал, что Бродскому, когда уже в Ленинграде проходила панихида, удалось при поддержке каких-то литераторов получить разрешение на захоронение Ахматовой в Комарово, а затем, уже было поздно, за пол-литру уговорить могильщиков делать свою работу. Дорога на кладбище была засыпана снегом, автобусу пришлось остановиться далеко от кладбища. Гроб несли по очереди на плечах.

Приведу один кадр из фильма. Первый высокий человек в очках — историк, переводчик Ефим Эткинд, далее налево — писатель Л. Пантелеев, Владимир Зыков (брат мужа А. Каминской), автор настоящего текста.

Последний путь. Фото Б. Шварцмана

У могилы по русскому обычаю снова открыли гроб, и батюшка совершил прощальную службу. Очень официально зачитал текст Сергей Михалков. Со слезами на глазах что-то тихо говорил Тарковский. Потом подходили к могиле и бросали поверх гроба землю, а когда надо было уже доделывать могилу, меня как не родственника близкие Ахматовой попросили поработать лопатой. Рядом со мною то же самое делал крепкий рыжеватый парень. На могиле водрузили высокий деревянный крест, сделанный на Ленфильме по заказу Алексея Баталова.

Теперь небольшой фрагмент о похоронах в книжке Аскольда Кузьминского: «В “Будку” возвратились уже в темноте. Там священник отслужил молебен. Все стояли вокруг стола. Я оказался между Тарковским и Бродским. Выпили. Помянули. Возвращались на электричке. Молчали. Только однообразный стук колес и тихий говор пассажиров. Вдруг взрыв смеха. Я оглянулся: Найман [А.Г. Найман — поэт, переводчик, литературный секретарь А. Ахматовой. — Б.Д.], Бродский и Ардов [М.В. Ардов — литератор, священник неканонической Русской православной церкви. — Б.Д.] развлекали каких-то девиц. На душе было печально и одновременно торжественно. Таким я помню этот момент…» [1, с. 21]

И мне запомнился этот момент. Аскольд сказал мне тогда, что сидевший на скамейке впереди нас рыжеватый парень — Иосиф Бродский. Я летом редко ездил в «Будку», о Бродском мне говорили, но я с ним не пересекался. Все описанное, кроме, конечно, поездки в электричке, отражено в фильме Арановича.

***

Две истории в духе Хармса, придуманные А. Кузьминским много позже и включенные в его уже не раз цитированную книжку, передают дух наших посиделок, раскованность, ассоциативность тех бесконечных бесед:

«Помню как-то, сидит Ахматова на крылечке в Комарово, в окружении молодых поэтов. Они, как мухи, облепили ее и все время просили на водку.

— У вас, Иосиф, повадки нобелевского лауреата, — пошутила А.А. по поводу самого шустрого из них. А позже эта шутка дошла до короля Швеции. Александр Сергеевич долго сокрушался по этому поводу».

«Однажды в рюмочную на улице Красной Конницы врывается Пушкин. А очередь, надо сказать, была преогромная.

— Господа! Спешу к Ахматовой. Можно без очереди?!

Я заказал ему 150 с килечкой.

— Поднимем стаканы,

Содвинем их разом!

Экспромт все бурно одобрили.

В тот вечер Пушкин так и не встретился с А.А., хотя жила она этажом выше».

Мы не могли знать и даже не предчувствовали, что со смертью Анны Ахматовой заканчивался важный этап жизни всей нашей дружеской компании. Не стало «Будки», прекратились наши регулярные Комаровские встречи, закончилось время ранней молодости, во многом безрассудной, свободной, не угнетающе безденежной и не очень задумывающейся о завтрашнем дне.

Но, к счастью, сохранилась и сохраняется дружба, согреваемая горько-радостной памятью об ушедших…

 

Литература

1. Кузьминский А.И. 200 лет со дня рождения Александра Пушкина. 110 лет со дня рождения Анны Ахматовой. СПб.: Издательство альманаха «Санкт-Петербург», 2000.

2. Копылов Л., Позднякова Т. Послесловие // Наше наследие. № 77. 2006. URL: http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/7716.php