Три популиста — Путин, Берлускони, Саркози

I. Предварительные замечания

Как отметил Пьер-Андре Тагиев в своей статье о популизме в «Encyclopaedia universalis», слово «популизм», по крайней мере с 1990-х годов, приобрело полностью отрицательный смысл и стало в какой-то мере жертвой своей популярности.

Авторам, стремящимся определить термин «популизм», приходится соединять вместе русское народничество, популистских писателей (т.е. тех, чьи герои — «простые люди» из народа), движения и режимы в Латинской Америке, современные протестные движения (Ле Пен во Франции или Беппе Грилло в Италии). Вследствие этого попытки построения типологий нередко оказываются мало убедительными (как подчеркивает Эрнесто Лакло) и имеют, как мне представляется, ограниченную эвристическую ценность. Сталкиваясь со все более негативным использованием этого определения, служащего — основательно или безосновательно — для компрометации, лишения легитимности тех движений, которые правители или элиты, политические или экономические, считают не имеющими разумных оснований, некоторые аналитики справедливо подчеркивают, что такое использование термина «популистский» направлено на то, чтобы сделать единственно приемлемым мейнстрим современной либеральной политики. Подобное чисто полемическое использование термина «популизм» можно было наблюдать во время недавних президентских выборов во Франции (май 2017 года), когда всех кандидатов, от Ле Пен до Меланшона (но и Фийона, Амона и Макрона), их противники обзывали популистами, и надо заметить, что действительно та или иная черта, обычно приписываемая популистам, им присуща. Но мы еще вернемся к этой проблеме.

Мне показалось, что можно действовать иначе: не исходить из определения популизма, или, если угодно, составления идеального типа популистского лидера, чтобы затем искать тех, кто ему соответствует, но посмотреть, существуют ли у лидеров, которых считают популистами, общие черты, — примерно как Ханна Арендт построила тоталитаризм на основе анализа двух режимов — гитлеровского и, в меньшей степени, сталинского. Это, конечно же, не значит, что я уподобляю себя великому немецкому философу, мое намерение гораздо скромнее: я хотел бы изучить вопрос о том, существуют ли у Владимира Путина и его режима такие черты, которые сближают его с другими популистскими лидерами. Чтобы провести это сравнение наименее сложным способом, я ограничился политиками, находящимися у власти (что исключает все протестные движения, будь то левые или правые).

Еще одно уточнение: строгости ради, следовало бы составить исчерпывающий список различных черт, свойственных взятым для анализа политическим деятелям, и затем посмотреть, какие черты совпадают. Однако такая работа была бы слишком трудоемкой и вышла бы за рамки одной статьи, поэтому я взял за основу по возможности те черты, которыми наделяют популистских политических деятелей разные авторы — независимо от их взглядов на предмет.

В конечном счете я остановился на политических лидерах, именуемых популистскими, которые управляли двумя западными странами, известными мне лучше прочих: это Франция и Италия, а следовательно, Саркози и Берлускони. Очевидный изъян такого выбора в том, что ни тот ни другой не находятся в данный момент у власти (и имеют мало шансов вернуться к ней в будущем), однако для нашего сопоставления, как мне представляется, это не слишком серьезный недостаток.

Изначально три вышеназванных политических деятеля имеют между собой мало общего; разве что все трое учились праву, однако можно усомниться в том, что обучение на юридическом факультете оказало серьезное влияние на кого-либо из них. Перед нами офицер КГБ, совершивший головокружительный карьерный подъем, минуя избирательные урны (вспомним, как Путин получил пост премьер-министра); преуспевающий предприниматель (Берлускони — один из богатейших людей Италии), «магнат», как он сам себя называет, глава империи средств массовой информации, поздно пришедший в политику (он создал свою партию «Вперед, Италия» [Forza Italia] и получил в результате выборов пост премьер-министра в 1994 году, в возрасте 58 лет); и, наконец, Николя Саркози, который уже в возрасте 28 лет (в 1983 году) стал мэром города Нёйи в богатых пригородах Парижа и, по его собственному признанию, постоянно думал о том, чтобы занять пост президента республики [1].

Конечно, те рамки, в которых действовали эти три персонажа, не могли не оказать влияния на их манеру поведения, поступки, жесты, дискурсы и в общем — на их политическую культуру. Авторитарный режим, постоянно усиливаемый Путиным, весьма отличен от демократии парламентского типа в Италии или президентского типа во Франции. Прошлое страны также во многом детерминирует их дискурсы не только потому, что они сформированы этим прошлым, но и потому, что они должны обращаться к населению, которое и само является носителем прошлого. Так, если Путин может с успехом апеллировать к имперскому прошлому России и ее статусу великой державы, то попытки Саркози в том же направлении не имели успеха, а Берлускони никогда не пытался идти этим путем и оставил римских орлов в покое. Вот другой пример: в поисках необходимого ему врага Путин назвал врагами России и ее народа Запад и его прислужников внутри страны («иностранных агентов»), Саркози, более или менее завуалированно, присвоил эту роль иммигрантам, а Берлускони — брюссельским бюрократам и коммунистам (несмотря на исчезновение последних в Италии). Итак, мы наблюдаем у всех троих одну и ту же схему в разных контекстах: враг атакует сами основы жизни страны, а Х (Путин, Берлускони, Саркози) выступает как гарант сопротивления и как первый борец во главе народа против этого врага (который может действовать и открыто, но чаще всего — тайно).

Разница между политическими режимами трех стран влечет за собой одно главное различие, которое порождает дополнительную трудность. Авторитарная и недемократическая природа политического режима в России делает возможным более значительный, нежели где-либо еще, разрыв между речами политиков и их действиями. Если взять в качестве примера отношение к праву и к аппарату судопроизводства, можно утверждать, что Саркози и Берлускони довольно часто подвергают нападкам судей (Саркози изобличает действия судей как направленные против него лично, а Берлускони именует их коммунистами и т.д.). Путин, напротив, каждый раз тщательно подчеркивает независимость судопроизводства — как настоящий демократ, озабоченный разделением властей, в отличие от популистов Берлускони и Саркози. Но проблема в том, что в России ни один следователь или прокурор никогда бы не осмелился открыть расследование, касающееся Путина. Более того, ни для кого не тайна, что «телефонное право» функционирует в России, как в лучшие советские времена. Никто из трех рассматриваемых лиц не подвергает сомнению законодательную власть (даже если Саркози и Берлускони пытаются обойти ее путем издания декретов), но это имеет весьма различный смысл, если сравнить Францию и Италию, с одной стороны, и Россию, с другой. Саркози и Берлускони знают, что нападки на конституцию будут для них политическим самоубийством, тогда как у Путина нет оснований беспокоиться о полностью послушной ему Думе, разве что приходится иногда усмирять ее пыл, когда она стремится быть более роялистской, чем сам король. Иначе говоря, мы видим у всех троих политических деятелей тенденцию к авторитаризму, причем двое из них вынуждены противодействовать институтам, призванным ограничивать их власть, с которыми они сталкиваются на своем пути, тогда как третий существует в уже реализованной авторитарной системе и демонстрирует лишь видимость уважения к демократическим правилам (Д. Фурман назвал это имитационной демократией, свойственной большинству государств, возникших при распаде Советского Союза).

* * *

Можно предложить предварительный список черт, чаще всего приписываемых популистским лидерам, и посмотреть, какие из них мы видим у одного, двух или трех лидеров:

Примечание: * Конечно, когда все трое были у власти, никто из них не выдвигал это требование, но они и не употребляли его ради прихода к власти. Здесь они сильно отходят от обычного образа популиста: действительно, сегодня такие лидеры, как Беппе Грилло (лозунг его движения «Пять звезд» — «Vattene», т.е. «Убирайтесь») или Савиани в Италии, Навальный в России, и почти все кандидаты на пост президента во время недавних выборов во Франции, в первую очередь Ле Пен, Меланшон и Макрон, постоянно к нему прибегают.

Само собой, эта таблица очень схематична, и можно оспаривать те или иные мои оценки.

По определению, политический деятель у власти принадлежит к политической элите страны. И это ставит перед популистским лидером проблему: ему нужно выглядеть, несмотря на его положение, одновременно и руководителем страны (и даже, к чему я еще вернусь, личностью провиденциальной, «спасителем народа»), и человеком из народа или, во всяком случае, настроенным на одну с ним волну. Для того чтобы этого достичь, сами действия не годятся, потому что они с необходимостью будут действиями правителя; значит, следует строить образ — себя как «человека из народа» (если воспользоваться заглавием «автобиографии» Мориса Тореза, которая преследовала в точности ту же цель). Анализ построения этого образа и будет главной моей целью в сравнительном анализе.

II. Биография

Несомненно, именно Путин с наибольшей тщательностью построил свой образ «обычного советского человека»: его отец работал на предприятии, выпускавшем вагоны метро, его родители пережили блокаду Ленинграда, сам он был «дворовым мальчиком», которого спасли занятия спортом, и т.д. [2]. Двум другим персонажам, конечно же, подобная операция давалась труднее. Однако Берлускони, рассказывая о себе, излагает историю жизни человека, который сам себя создал (self made man), сам добился успеха и в результате стал, при всей своей специально подчеркиваемой исключительности, примером для любого итальянца, осуществленной мечтой мелкого предпринимателя из Северной Италии.

III. Язык

Все трое произвели впечатление на умы своим способом выражаться, далеким от гладкого языка, который обычно свойствен политическим деятелям. С ними неразрывно связаны два выражения: путинское «мочить в сортире» и «вали отсюда, п…» Саркози в обращении к манифестанту. Берлускони тоже не скупился на словечки человека с улицы. Употребление (контролируемое или нет — тут мнения расходятся) подобного типа лексики имеет очень ясный смысл: я не такой, как другие политики, я говорю, как все люди, говорю без обиняков, на языке народа. Стоит, однако, заметить, что если «мочить в сортире» упрочило популярность Путина, то с Саркози произошло обратное: его «имидж» был скомпрометирован, так как французы требуют, чтобы президент не говорил на языке улицы, и газеты взывали к теням великих предков, двух мастеров литературной речи, де Голля и Миттерана.

IV. Культура

Хотя Путин время от времени любит цитировать русских классиков (как, например, знаменитые строки Тютчева «Умом Россию не понять…», правда, заменяя при этом, и весьма красноречиво, «можно только верить» на «надо только верить») или даже давать уроки русской литературы, как на недавней «прямой линии» (июнь 2017 года), он неоднократно подчеркивал свою принадлежность к популярной культуре (вспомним его музыкальные выступления). Более того, можно сказать, что его способ показывать знание классики принадлежит также к среднему культурному уровню (ни высокому, ни низкому), что является знаком советской культуры (следуя определению, которое дал ей Борис Дубин). Совершенно так же обстоит дело и с Берлускони, патроном 5-го канала и других каналов, которые открыли двери программам, потакающим самым низким вкусам публики. Сам он в юности пел на прогулочных пароходах и поныне любит петь на публике. Саркози меньше проявлял любовь к пению, однако и он также неоднократно пытался показать свою близость к вкусам «простых людей» — например, впервые сфотографировался со своей новой подругой и ее сыном от первого брака во время их визита (частного, но в сопровождении фотографов) в Диснейленд в пригороде Парижа.

V. Тело (спорт, секс, мужественность)

Демонстративный показ своего тела не практиковался политиками ни во Франции, ни в Советской России, ни в послевоенной Италии. В различной степени и различными способами наши три персонажа играют образами своего тела (физического, а не политического, если вспомнить различие, установленное Э. Канторовичем [3]). Это наиболее очевидно в случае Владимира Путина, который с самого начала отчасти обязан своей популярностью спортивной выправке, старательно противопоставляемой образу его предшественника — больного старика-алкоголика. Нет нужды напоминать об обошедших весь Интернет фотографиях Путина с обнаженным торсом на лошади, Путина на рыбалке, Путина, ныряющего в поиске древних амфор, Путина, летящего во главе стаи стерхов, и т.д. Тем самым Путин подтверждал, что он не только «свой мужик», но еще и «настоящий мужик», в том числе в сексуальном смысле. И в самом деле, даже если он, в отличие от Берлускони, не хвастается своими сексуальными подвигами, он намекает на то, что у него «все в порядке», и нередко отпускает «мужские» шуточки (например, по поводу президента Израиля), которые, помимо других достоинств, являются политически некорректными и, следовательно, могут соблазнить часть публики. Пусть в меньшей степени, но свое тело выставляют напоказ и два других протагониста: у Берлускони это рассказы о сексуальных подвигах, у Саркози — джоггинг в шортах. Отметим тут важное различие. У Саркози сам факт бега по улицам Парижа (или Нью-Йорка) и разрешение снимать его на пленку имеет целью, скорее, десакрализацию функции президента республики, а Берлускони, похваляясь предполагаемыми качествами «настоящего итальянца», показывает, что он — это как бы Италия в превосходной степени. Демонстрация своего тела Путиным преследует другую цель (по крайней мере, во время двух первых сроков) — а именно его героизацию (агент 007, супермен?).

VI. Аутентичность, идентичность и защита от врагов

Итак, все трое предстают соответственно как истинный русский, итальянец, француз и гордятся этим. Они — плоть от плоти «коренного» населения, даже Саркози (сын эмигранта) — целиком и полностью француз, разделяющий ценности и вкусы своего народа. Все трое постоянно демонстрировали, как горячо они любят свою родину. Например, Берлускони участвовал в телевизионном клипе, посвященном красотам «волшебной страны» Италии; Саркози во время президентских выборов 2007 года в большой прочувствованной речи, заимствуя стиль Мориса Барреса, прославлял Францию как уникальную, благословенную Богом страну [4].

Что касается Путина, то он часто говорит об уникальности России и ее величии. Так что мы находим в националистических речах модуляции, связанные с различием историй и соответственно той публики, к которой эти речи обращены. Если Берлускони видит в Италии прежде всего страну, где люди умеют хорошо жить, где умелый, предприимчивый народ творит красоту и богатство, если для Саркози Франция есть страна универсальных ценностей, которая в свое время провозгласила и защитила их, но также и страна католицизма, то для Путина, как мне представляется, Россия — это прежде всего держава, которая смогла одолеть своих врагов и тем самым спасти человечество.

Однако все три персонажа проводят различие, сформулированное более или менее четко, между аутентичным народом и населением страны. Это ясно видно в постоянном утверждении идентичности. Так, в 2007 году Саркози создал Министерство иммиграции, интеграции, национальной идентичности и развития на основах солидарности. Не нужно быть великим грамотеем, чтобы расшифровать смысл соположенности этих нескольких слов. Имеет место иммиграция — как потенциальная угроза разрушения национальной идентичности (тема, близкая Национальному фронту Марин Ле Пен), и лишь интеграция может уменьшить эту угрозу. Необходимо уточнить, что эту инициативу бурно критиковали, особенно историки, и что в конечном счете министерство в 2010 году было расформировано.

Корни идентичности уходят вглубь истории страны (к истории часто обращаются и Путин, и Саркози, но гораздо реже — Берлускони) и в ее традиции. У всех троих чисто националистический ход рассуждений: страна изначально обладает всеми качествами, которые определяют ее идентичность и делают ее уникальной (эссенциалистская и глубоко антиисторическая позиция, присущая всем националистическим дискурсам), а задача нынешнего поколения — в том, чтобы сохранить в неприкосновенности это наследие, защитить его от вредных влияний извне и заново утвердить тот фундамент, на котором стоит страна. Вновь замечу, что такое видение не является четко эксплицированным, однако оно лежит в основе многих дискурсов, впрочем, чаще у Путина и Саркози, чем у Берлускони. Подтверждение идентичности осуществляется чаще всего посредством подтверждения христианских ценностей. Недавно в канун православного Рождества 2017 года (то есть в январе 2017 года) Владимир Путин поздравил с Рождеством всех, кто его праздновал, следующими словами:

«Рождественские дни озаряют нашу жизнь особой радостью, пробуждают самые добрые чувства, обращают нас к духовным истокам и традициям. Это время благих помыслов и дел, искренней заботы о ближних и о тех, кто нуждается в помощи и поддержке. Огромную, поистине уникальную роль в возрождении высоких нравственных, моральных ценностей, сбережении нашего богатейшего исторического и культурного наследия играют Русская православная церковь, другие христианские конфессии. Они многое делают для гармонизации межнационального и межрелигиозного диалога, сохранения в нашей стране гражданского мира и согласия. Желаю православным христианам, всем гражданам России, празднующим Рождество Христово, здоровья, успехов, благополучия» [5].

Со своей стороны, Никола Саркози подчеркивал исключительную связь Франции с католической церковью в своей речи в базилике Сан-Джованни ин Латерано в Риме 20 декабря 2007 года [6]. Берлускони в драматических обстоятельствах предстал как «защитник» семейных и христианских ценностей, выступив против прекращения искусственного поддержания жизни женщины, находившейся уже долгие годы в состоянии комы.

Популистским лидерам всегда приписывают прямой контакт с народом. Они выступают как его первые защитники. Они защищают его, конечно, против внешнего врага и в этом не отличаются от других политических лидеров, их специфичность — в той значимости, которую они придают, или делают вид, что придают, врагу внутреннему, чаще всего имеющему связь с врагом внешним. Как кратко отмечено выше, Путин с самого начала обещал защищать русский народ от террористов (вооружаемых и подстрекаемых извне), затем — от врагов с Запада и их агентов внутри страны. Берлускони изобличал то «коммунистов», то брюссельских бюрократов. Применительно к Саркози это менее ясно, однако из его речей об иммиграции можно понять, хотя это прямо и не говорится, что она представляет собой опасность. Очевидно, что по крайней мере двум первым лидерам враг и изобличение врага необходимы для создания того аутентичного народа, который их поддерживает, с которым они находятся в симбиозе и совершенно естественно общаются. Но в одном, как мне кажется, Путин отличается от двух других наших героев и, скорее, сравним с такими популистскими лидерами, как Дональд Трамп или Уго Чавес (или, если обратиться к лидерам популистской оппозиции, — Марин Ле Пен во Франции и Беппе Грилло в Италии). Речь идет о защите «подлинного народа», простых людей, от «элит» или «олигархов». Лучший пример — защита Путиным под оком телекамер обитателей Пикалёво, вступивших в конфликт с Олегом Дерипаской, и знаменитая фраза: «Ручку верните!» Однако можно назвать и другие примеры: публичный разнос нерадивых губернаторов, которых не заботит судьба жителей вверенных им областей, обещания в телевизионном эфире во время «прямых линий» — заняться той или иной конкретной ситуацией, защитить подавшего жалобу человека от произвола бюрократов.

В этом, конечно, можно видеть традицию русского «доброго царя» и плохих бояр или хорошего Сталина и плохих местных управленцев, однако я здесь вижу, скорее, классическую популистскую процедуру: харизматичный лидер вместе с народом противостоят элите.

VII. Народ и я. Телепопулизм

В качестве средства прямой коммуникации с народом нашим трем протагонистам служит телевидение. Берлускони и, реже, Саркози прибегали также к многолюдным митингам, но даже в этом случае собрание приобретало подлинный смысл лишь благодаря телевидению. Последнее — в гораздо большей степени, чем социальные сети, которые станут использоваться следующим поколением, — играло центральную роль, и все три лидера в этой сфере профессионалы. Берлускони — в прямом смысле слова, так как является собственником медиахолдинга «Фининвест», а Саркози рассчитывал свои выступления так, чтобы они открывали вечерний телевизионный журнал. Телевидение, в отличие от социальных сетей, выстраивает прямое отношение не между «мной» и правителем, а между «нами» и правителем, и это отношение для правителя необходимо, поскольку служит для него одним из источников легитимности (если выборы играют решающую роль, по крайней мере для Саркози и Берлускони). Телевидение позволяет изобразить единение с народом, особенно Путину, тогда как Берлускони и Саркози много использовали ток-шоу. При помощи «прямой линии» создается зримый образ общности всех россиян, чьи проблемы и трудности Путин или разрешает, когда этого требует справедливость, или отбрасывает, когда просьбы не обоснованы. Так, во время последней «прямой линии» 2017 года Путин взял под свою опеку двух женщин (одна — жертва наводнения, другая — пожара).

Общий рисунок здесь просматривается достаточно легко. Несчастные и беззащитные жертвы стихий и бюрократов обращаются к последнему своему защитнику, и не зря. Президент, конечно, в курсе природных бедствий, и он (государство) принял все нужные меры. Виновата местная власть, и она в лице конкретного губернатора должна будет отвечать и перед президентом («мы обязательно с этим разберемся»), и перед судом («обязательно попрошу разобраться прокуратуру»). Но слово государства (Путина) не может быть нарушено («это были наши обещания… и мы это сделаем»).

Можно во всем этом видеть популизм, оснащенный всеми современными техническими средствами, но мне, как всякому, кто учился в давние времена во французской школе, вспоминается картинка из учебника для 2-го класса: Людовик IX (Людовик Святой, король Франции в 1226–1270 годах) восседает, как пишет летописец, под своим дубом в Венсенском лесу, и всяк может подойти, изложить свою жалобу и получить справедливое решение. Так что еще открыт вопрос, чего здесь больше — популиста или монарха.

Постоянная потребность в популярности как одном из источников легитимности объясняет ту одержимость опросами общественного мнения относительно их популярности, которая свойственна всем трем лидерам. (Где, как не здесь, упомянуть атаки, которым подвергался «Левада-центр»? Но можно также вспомнить о «деле опросов», в котором замешан бывший советник Саркози — благодаря ему мы узнали, что Елисейский дворец тратил на опросы ежегодно миллионы евро.) В то же время она объясняет трудность, с которой они сталкиваются, когда необходимо признать свое поражение. Это — понятно почему — касается только двух западных лидеров. Саркози был убежден, что мог бы еще быть переизбран, а Берлускони регулярно объявляет, что вновь станет во главе страны. Что же касается Путина, то он, после некоторых колебаний общественного мнения в самом начале (из-за путинского промаха в связи с затонувшей подлодкой и фразой «она утонула»), имеет такую популярность, которую, кажется, пока ничто не может поколебать.

Это отношение, эта «связь с народом» — не есть чистая фантазия и не может ею быть. Популистский и популярный лидер либо чувствует то же, что и большинство населения, и говорит, совершенно естественно, то, что оно желало бы слышать, либо, не разделяя чувства населения, понимает, что именно оно хочет слышать. Путин как «простой советский человек» понял, что русские хотят порядка, хотят видеть Россию великой державой, что они не хотят обесценивания советской эпохи, потому что это лишает смысла часть их истории. И Путин сумел это выразить: «Кто не жалеет о распаде СССР, у того нет сердца». («А у того, кто хочет его восстановления в прежнем виде, нет головы», — добавил он.) История России едина, и она — героическая.

Со своей стороны, Берлускони в более повседневном духе может, например, вместо того чтобы пообещать бороться с уклонением от уплаты налогов, заявить, что тот, кто платит все налоги, — дурак и простак, выражая, таким образом, отношение большинства итальянцев к государству как вору, которого вполне подобает обманывать. Можно процитировать Саркози, который в 2005 году, будучи министром внутренних дел и говоря о молодежи из пригородов Парижа, пообещал очистить улицы от этих «подонков», как будто техникой «Керхер». Десять лет спустя он возвратился к данному эпизоду (в 2016 году в интервью «Франс-2»): «Когда я сказал “подонки”, это вызвало шок только у узкого круга парижан, французы — не были шокированы. Что здесь плохого? Я горжусь тем, что сказал именно так». Тут мы находим все ингредиенты популистского дискурса: народ («французы» — народ, взятый недифференцированно, в отличие от общества), элиты, противопоставленные народу (маленький парижский мирок не понимает народа), и популистский лидер, который понимает, что чувствуют люди, и артикулирует их мысли.

Таким образом, популистский лидер понимает «народ» и говорит вслух то, что «народ» думает, но не может или не осмеливается сказать, и тем самым он делает легитимными мысли, чувства и мнения, которые люди ранее не решались высказать во всеуслышание (будь то страх или ненависть перед иммигрантами или что-то более банальное — об уклонении от уплаты налогов). Лидер усиливает себя, говоря то, что «народ» хочет слышать, а «народ» доволен тем, что высокий государственный авторитет разделяет его мнение, а не читает ему мораль. Однако, если не считать Путина, подобная комбинация взаимных усиления и удовлетворения оказывается довольно-таки эфемерной.

Лидеру популистского типа необходимо сочетать два аспекта своей политической персоны: он должен быть одновременно человеком, как другие, и человеком провиденциальным. Единственный, кто сумел полностью реализовать этот оксюморон, как я думаю, — Владимир Путин. Благодаря тому, что он был назначен премьер-министром как бы помимо своей воли, а затем почти сразу, без настоящей кампании, избран Президентом России, он может представлять себя не как политического деятеля, стремившегося к власти, а как обычного человека, которого Бог (?) или судьба (?) (его кадильщики не едины во мнениях на этот счет) поставили во главе России. Ну, а оказавшись во главе страны, он выполнял свой долг, работая, по его собственному выражению, «как раб на галерах»: это выражение стирает политическое и оставляет только труд, тяжелый, но необходимый для России труд. И так как он хорошо выполняет свою работу, честно и открыто (смотри «прямую линию»!), народ не может этого не признать, и остается только предоставить окружению и СМИ постоянно объяснять населению, что Путин и есть спаситель России.

С этой точки зрения можно отметить эволюцию Путина: со временем, особенно в течение третьего срока, он все больше облекается в одеяния человека провиденциального, а «я как все» отходит на второй план. «Путинки» встречаются все реже, спортивные подвиги, какие-то неожиданные жесты занимают все меньше места, тогда как образ «отца нации» усиливается.

Если вернуться к моей таблице, то мы видим достаточно большое число совпадений, чтобы найти подтверждение изначальной гипотезы, т.е. что Путин принадлежит к той же категории политических лидеров и что всех троих можно характеризовать как популистов. Но следует, тем не менее, добавить важную — как я считаю — оговорку. Многие из черт, перечисленных в таблице, даже если они принадлежат в первую очередь популистским политикам, часто встречаются у всех политиков, как, например, использование семьи (вспомним президентские выборы в США), внимание к общественному мнению, демагогические обещания во время предвыборной кампании (вообще слово «популист» достаточно часто употребляется для обозначения просто демагога) и т.д. Когда участников предвыборной кампании во Франции называли популистами (о чем я уже говорил), это было возможно потому, что у всех имелась та или иная черта, обычно приписываемая популистам. Поэтому, наверное, следует аттестовать кого-то как популиста только в том случае, когда мы имеем целый набор этих черт, притом ярко выраженных.

Но не стоит при этом забывать, что в конечном счете мы не прибегаем к точному определению существующей в природе разновидности политического деятеля, а лишь наклеиваем на него ярлык — будем надеяться, не слишком произвольно. Ярлык, позволяющий, с одной стороны, делегитимировать данного политика, а с другой — себя самого интеллектуально успокоить: «Ну, раз это популист, то все ясно».

В заключение нужно вновь подчеркнуть, что речь здесь не идет об анализе реальной политики трех политических деятелей. Конечно, некоторые принимаемые ими меры выглядят как популистские, особенно у Берлускони (который отменил, например, налог на жилье, ненавистный для многих итальянцев), однако, за частичным исключением Берлускони, их политику не назовешь по-настоящему популистской, как, например, в случае Уго Чавеса (я не придаю сейчас термину «популистский» никакого пейоративного смысла), скорее, наоборот. Путин даже неоднократно предостерегал народных избранников против популистской политики, и если обратиться к путинскому экономическому курсу, то его можно критиковать по многим статьям, но он достаточно далек от популизма. Следовательно, можно сказать, что в данном интересующем нас случае мы имеем дело не с популистской политикой, а с умелым облачением в популистскую форму политики, которая таковой не является или является лишь в малой степени.

Примечания

↑ 1. 20 ноября 2003 года журналист Ален Дюамель спросил у Николя Саркози: «Думаете ли вы о президентских выборах, […] когда бреетесь по утрам?» «И не только когда бреюсь», — ответил Саркози.

↑ 2. От первого лица: Разговоры с Владимиром Путиным. M., 2000.

↑ 3. Канторович Э. Два тела короля. М., 2014; Кantorowicz Е. The King’s Two Bodies. Princeton, 1957.

↑ 4. http://discours.vie-publique.fr/notices/073001514.html

↑ 5. http://www.1tv.ru/news/2017-01-07/317417-vladimir_putin_russkaya_pravoslavnaya_tserkov_i_drugie_hristianskie_konfessii_igrayut_ogromnuyu_rol_v_zhizni_obschestva

↑ 6. http://www.lemonde.fr/politique/article/2007/12/21/discours-du-president-dela-republique-dans-la-salle-de-la-signature-du-palais-du-latran_992170_823448.html

Источник: Популизм как общий вызов. М.: Политическая энциклопедия, 2018. С. 67–79.