Цивилизация против будущего? Завещание первого кибертеоретика

Британский писатель, критик, теоретик культуры Марк Фишер (1968–2017) в проекте «Доктрина».

1. Хотя авангард в узком смысле, как принцип организации искусства, иссяк еще до Второй мировой войны, авангард в широком смысле, как создание принципиально новых форм политической организации, продолжался весь ХХ век, и его последним всплеском стал конец Холодной войны. Ведь «конец истории», при всей концептуальной слабости этой доктрины, воспринимался не как реакционное, но как авангардное явление, сразу отменяющее множество прежних форм ради экспериментирования с чистыми политическими и надполитическими жестами. Но в наши дни авангард исчерпан полностью: единственное новаторское искусство XXI века, сериал, постоянно конвертирует авангард в историю, превращает вызывающие жесты героя в воссозданный постфактум эпос.

2. Современность раньше противопоставлялась прошлому и будущему как момент выбора или ответственного решения. Теперь, наоборот, прошлое и будущее кажутся временем поступков, тогда как настоящее лишь сталкивает нас с неизбежной реальностью. Мы постоянно, словно за стеклом вагона, наблюдаем свое собственное настоящее — собственный прогресс, с его возможно катастрофическими последствиями.

3. Но призраки прошлого и будущего продолжают гнаться за нами. То, что мы принимаем за ностальгию или мечтательность, на самом деле — действие призраков, охотящихся за нашим сознанием. Ведь «прогресс», «развитие», «практическая рациональность», «национальный интерес» — это фантомы не в том смысле, что этих явлений не существует, они вполне локализуемы, а в том смысле, что они, даже будучи описаны нами, живут по своим законам. Прогресс действительно подразумевает развитие, а интерес — его отстаивание независимо от нашей воли в каждый новый момент.

4. Единственный способ избавиться от собственных призраков — признать множественность социальных миров, каждый из которых формируется реальными социальными связями, которые вдруг непредсказуемо могут стать актуализованными. Аристотелевско-схоластическое противопоставление «потенциального» и «актуального» должно пониматься не как последовательность двух стадий в существовании вещи, что грубо натурализует философские категории, но как указание на собственное время любого действия, отличающееся от нашего социального «расписания». Поэтому нужно признать, что такие внезапные актуализации — это те миры, в отношении к которым мы только и можем сформулировать свою этическую или политическую программу.

5. Признание этой сложной сети миров позволяет преодолеть и тупики политических решений, постоянно оказывающихся неверными, потому что они ориентированы на примеры, которые сразу устаревают. Если политическое понимается как действие, усиленное примером, то это заводит в тупик. Если оно начнет пониматься как действие, усиливающее тот или другой пример, оно оказывается продуктивным и для настоящего.

6. Новое республиканство — это не выбор худшего зла, а доказательство того, что совершенный выбор имеет место не только в других социальных мирах, но и в нашем собственном мире, в котором мы сбылись и продолжаем сбываться.

Политическая эстетика посткапитализма

Капитализм опирался на машины, посткапитализм — на зомби, иначе говоря, на людей, которые уже не мыслят себя вне машины. Все процессы в посткапитализме не просто отлажены, они валоризованы — всему назначена цена. Отныне мы знаем не только сколько стоит страховка, но сколько стоит страховая компания. В этом выступлении 2011 года Фишер по сути предсказывает появление блокчейна и описывает принципы его работы, но основной упор лекции — в том, что капитализм всегда понимается как «симптом» — в буквальном смысле, совпадение обстоятельств, делающее его тотальным фактом экономики и социальной жизни. Посткапитализм весь состоит из «симптомов», это новое создание Франкенштейна в эпоху зомби: экономический успех, социальная устроенность, политическая стабильность — это все продолжение симптомов капиталистического тела, которое постоянно продает себя и тем самым оказывается химерическим телом, состоящим из объектов продажи. В диалоге с континентальными социальными философами от Батая до Бодрийяра и Рансьера и в споре с неоинституционализмом и неолиберализмом Фишер стремится указать на то, как устроено посткапиталистическое тело, когда то заставляет собой «любоваться» — воспринимать себя эстетически, и при каких условиях эта эстетика оказывается химерой, требуя уже тотальной критики машинного производства, включая производство ложного сознания, и открытие «несимптоматического» — к примеру сказать, экологически уместного в современном мире.

Медленная отсрочка будущего

Современность давит на нас не столько бременем обязанностей, от налогов до необходимости профессиональной переподготовки, сколько покушением и на наши творческие возможности: не успели мы принять творческое решение, как мир уже подкинул нам нечто «креативное». Мы пока что не надоедаем себе и друг другу, но всё вокруг, от социальных сетей до сообществ по интересов, становится навязчивой жвачкой. Надоедливость — это не просто рутина, как было еще недавно, это нервический способ медленно отсрочивать будущее. Современный человек не просто боится будущего — он медлит оказаться в прямом отношении к будущему, потому что то «расписание» потенциального и актуального, которое он видит для себя насущным, тогда окажется ничтожным. Но только признание актуальности любого интереса, того, что сама жизнь заинтересована в нас, позволит покончить с этой схемой отказа от будущего «себя»…

Убить зомби, или Необходимая смерть неолиберализма

Среди всех идеологических зомби современности неолиберализм — самый последовательный: он начинает торжествовать свою победу еще до своего рождения — он рождается во всех странах в похмелье мечты о лучшем будущем, какое только возможно. Поэтому неолиберализм — не просто фантом. Это фабрика по изготовлению фантомов. В неолиберализме есть одно преимущество: он исходит из постоянного увеличения социальных ставок, удовлетворяя живущее в массах стремление к большим проектам, к героизму, к общему стандарту успеха для всего человечества. Иначе говоря, он предлагает взамен старых империй, державшихся на сродстве институтов, новый империализм, построенный на вынесении институтов за скобки — на институционализации здравого смысла и базовых инстинктов. Но так рождается и фатум неолиберализма: пытаясь стать азбукой цивилизации, общим языком глобального мира, он оказывается лишь очередным изводом натурализма, описания ряда стратегий выживания, основанных на успешном взаимодействии со средой, — думая прийти к экономическому мышлению, мы возвращаемся к дарвинистским инстинктам. Необходима смерть неолиберализма, как необходима смерть в природе. Только тогда можно будет опять вырвать человека из узилищ инстинктов, показав, какие еще экономические миры он может построить не благодаря «конкурентности» своей социальной среды, но благодаря тому, что он со всей полнотой живет в настоящем.