«Неоевразийство» Александра Дугина и евразийство

Андреас Умланд в своей недавней статье на сайте Gefter.ru «Почему “неоевразийство” Александра Дугина не является евразийским» делает вывод, что «вопреки своему названию “неоевразийство” является не продолжением или дополнением, а скорее передергиванием изначальных евразийских взглядов». В принципе, общий ответ на вопрос в заглавии статьи кажется очевидным для тех, кто знаком с «настоящим» евразийством (можно называть его «первым» или же «классическим»). Но все же отношения этого своеобразного историографического и политического течения 1920–1930-х годов и «невозвращенчества» Александра Дугина нуждаются в более подробном прояснении.

Прославленное ныне «евразийство» было создано в 1920–1921 годах в Восточной Европе группой молодых эмигрантов из революционной России. Произошедшее в родной стране требовало осмысления. Важно было, с одной стороны, избежать обиженного отрицания того, что установление советской власти в России — это свершившийся факт, но что с проигранной Гражданской войной существование России все-таки не прекратилось, и большевизм — это еще не конец всего. С другой стороны, любые аналогии и сопоставления с «европейским», а точнее, как они писали, «романо-германским» миром, представлялись им уничижительными и неверными. Евразийство родилось из протеста против нормативного универсализма европейских социальных учений, дискредитировавших себя мировой войной.

Евразийство в первую очередь — это учение об особенностях исторического развития России в свете победы большевиков и «восстановления» ими разрушившейся в годы мировой войны православной Российской империи. Евразийцев сделало евразийцами «открытие» в качестве самодостаточной культурно-политической целостности континентальной части Евразии. Именно категория «Евразия» была ключевой категорией их политической философии. Это «степной мир» — географический и исторический регион между Восточной Европой, городскими цивилизациями Центральной Азии и Китаем, северной и важнейшей частью которого является Россия. Можно заметить, что географические границы Евразии и ее соотношение с Россией никогда не были систематически прояснены и обоснованы. Несмотря на декларируемую приверженность истории степных обществ, эта история их мало интересовала и мало занимала. Евразийцы применяли объединенное написание «Россия-Евразия». Но тогда зачем вообще говорить о «Евразии», если эти понятия тождественны? В чем именно состояла великая роль евразийской Степи в развитии России, на чем настаивали некоторые евразийцы? Однако само решение старой (и не вполне внятной) проблемы места России между Востоком и Западом через введение континентальной географии как ключевого аналитической фактора было таким изящным, что у самих евразийцев, возможно, просто захватило дух от новообретенного простора — как захватывало его у тех, кто открывал для себя евразийство уже в 1990-е. Россия не Запад (не Европа) и не Восток не просто потому, что она лежит между ними, но потому, что она находится в соседнем пространстве.

В Европе конца 1930-х, с ее жестоким, в прямом смысле слова кровавым противостоянием местных национализмов, социал-демократизма, сталинского коммунизма, гитлеровского национал-социализма и разнообразных фашизмов, евразийству с его утопией сильной постбольшевистской России почти не оставалось места. История этого движения довольно хорошо известна.

В 1990-х годах «евразийство» стало еще одной изобретенной традицией, а Александр Дугин — одним из участников борьбы за владение ею как частью своей интеллектуальной генеалогии [1].

Но его философия формировалась в совершенно иной атмосфере. Это «духовка» с культом эрудиции в далеких от повседневности сферах [2]; кухонные сообщества с бесконечными дискуссиями на темы скрытых пружин мировых событий и их политического смысла; постсоветские антидемократические круги с образами нового великого избавления и чаяниями альтернативы, насаждаемой в качестве суррогата государственной идеологии новой буржуазности (эту альтернативу воплотила, окарикатурив, созданная при участии Дугина Национал-большевистская партия); это новое, 1990-х, издание ностальгии по «России-которую-мы-потеряли», теперь уже — по советской России. В общем, «неоевразийство» Дугина — это духовный продукт позднесоветской и постсоветской Москвы с ее интеллектуальной феерией возможностей кому угодно считать что угодно чем угодно. Для его понимания полезнее не читать Карла Шмитта, а смотреть фильм «Два капитана – 2» Сергея Дебижева [3].

Можно ли считать Дугина «неоевразийцем» в строгом смысле слова, в каком интеллектуальная история, история философии используют понятия с приставкой «нео-»? Скорее нет, чем да. А если да, то с принципиальными оговорками.

В концептуальных построениях «классического евразийства» и «неоевразийства» Дугина есть общие элементы. Это не генеалогическая преемственность, но содержательное сходство. Это (1) тезис об историческом противостоянии России и «Запада» (воплощенного для них прежде всего в Германии, а для Дугина — в США), (2) антисекуляризм (синкретический эстетский «традиционализм» Дугина и православие у них) (3) антикапитализм, (4) социально-политический утопизм.

И евразийцы стремились к созданию политического движения и превращения своей концепции в его рабочую идеологию, и Александр Дугин создавал и создает разнообразные политические движения (начиная с незабвенной Национал-большевистской партии).

Но при этом:

(1) В учении Александра Дугина содержательно отсутствует такая важнейшая для евразийцев тема, как сама Евразия. О Евразии он говорит много и часто, но это понятие лишено его географического содержания. Евразия — это «третье» по отношению к Западу и Азии [4]. Но при этом Евразия — это одновременно и некая мыслительная установка противостояния «атлантизму», так что и Дональд Трамп может стать «евразийцем» с очень условной привязкой к конкретному континентальному «месторазвитию» [5]. Евразия с ее историческими особенностями, тысячелетней историей народов, языков, религий и их взаимовлияний очень интересовала евразийцев, особенно в начале их пути. В работах Дугина можно найти изложение истории Евразии и пространные рассуждения в том числе и об этом. В таком объеме калейдоскопических текстов что только ни отыщется! Но у него история евразийских обществ встраивается в причудливые исторические рассуждения, обходящие любое «сопротивление исторических фактов». Как формулирует это Андреас Умланд, «дугинская “Евразия” может включать в себя самые разные территории за пределами бывших царской и советской империй, как, например, центральную и континентальную Западную Европу, различные азиатские страны или даже совершенно другие части мира, если только они решатся придерживаться — в дугинском понимании этих расплывчатых понятий — “теллурократических” или “интегрально-традиционалистских” ценностей». Этот подход совершенно чужд «зацикленным» на истории России классических евразийцам.

(2) Классическое евразийство большое внимание уделяло проблеме наилучшего общественно-политического и экономического устройства России. Это была наиболее сложная и болезненная тема евразийских дискуссий. Их усложняли и скорость изменений неясного в самой большевистской России, и неясность их общего вектора в 1920-е годы, и уровень осведомленности евразийцев о происходящем в СССР, и стремление сочетать в рамках одной консервативной утопии большевизм, ограниченное народовластие и православную симфонию. Какие-либо следы этих дискуссий полностью потеряны в политической философии Дугина. Впрочем, эта часть евразийского наследия вообще наименее известна даже среди современных продолжателей евразийства в России и Казахстане.

(3) Классические евразийцы последовательно настаивали на православии как основе мировоззрения и политической программы; недаром одним из основателей движения (а затем, впрочем, одним из его самых последовательных критиков) был выдающийся историк православия Г.В. Флоровский. «Неоевразийство» Александра Дугина совершенно свободно от православия как ценностной основы политической идеологии. Дугин много писал об истории различных религий, мистицизм и традиционализм — это часть его trade mark, он писал и об истории восточного богословия, и сам он является прихожанином одной из православных церквей. При этом все православие с его догматикой, литургическим мистицизмом и эсхатологией встроено в некое объемлющее учение о традиции, модерне, снабженное своей собственной версией эсхатологии; возможно, правы те, кто определяет мировосприятие Дугина как гностицизм [6]. Такой интеллектуально-прагматический поход к православию как комплексу идей и источнику для собственных метаисторических выводов не имеет ничего общего с идеологическим православием классических евразийцев.

(4) На место православия как моральной и политической системы Дугин фактически помещает в свою систему, как известно, свою универсальную науку геополитику. Его «геополитический универсализм» довольно хорошо известен. Геополитика — это самая известная, обсуждаемая, высмеиваемая, осваиваемая фольклором и вызывающая разнообразные сильные эмоции часть философской системы Дугина, его trade mark [7], и здесь незачем опять о ней рассуждать. Однако эта версия геополитики едва ли генетически связана с классическим евразийством. Евразийцы последовательно исходили из исторической уникальности большого региона в центре континента Евразия и осмысляли эту уникальность, противопоставляя ее претендующему на статус универсального образца и «единственного исторического региона» романо-германскому Западу. Дугин действует строго наоборот: противостояние «атлантизму», являющееся осью мировой истории, прослеживается на разных уровнях — от повседневной «микрополитики» тех или иных решений, принимаемых теми или иными политиками, до метаисторического противостояния различных антропологических типов. Сама по себе Евразия здесь — только один из мировых регионов, не заслуживающий внимания вне общей геополитической схемы. В этом смысле, в «неоевразийстве» Дугина слишком мало самого евразийства. Оно следует призыву Генриха Йордиса фон Лохаузена «мыслить континентами и тысячелетиями», а классических евразийцев, каждый из которых был специалистом в какой-то науке и остро интересовался текущим моментом и его перспективами, такой грандиозный масштаб не привлекал.

Стиль тоже имеет значение: форма — это само высказывание. Как интеллектуал, Александр Дугин — продолжатель культуры барокко, с ее любовью к замысловатости, вычурности, к завитушкам и складкам. «Жизнь есть сон», — писал великий поэт барокко Кальдерон де ла Барка, а во сне возможно все. Так и в текстах Александра Дугина возможно превращение всего во все, там и Путин делится надвое, там развитие космонавтики возвещает приход антихриста, самое лучшее движение — это движение по кругу, и так далее. Уникальность его стиля, сочетающего позднесоветский контркультурный тотальный стеб, построенный на ярких аналогиях и поэтических образах магический интеллектуализм (который у нас часто и не совсем верно называют «постмодернизмом») и агрессивную политическую программу, не должна скрадывать более-менее последовательно выстраиваемую философско-политическую концепцию. Когда-то она была названа «неоевразийством», и это теперь факт современной интеллектуальной истории России. Однако она никак не обязана классическому евразийству своим появлением и сильно отличается от него своей внутренней логикой. Что же касается стиля и риторики, то евразийцы с их академичным складом ума, безразличием к литературным красивостям и стремлением к выработке четкой непротиворечивой доктрины с этой барочностью не имеют ничего общего.

Примечания

↑1. Ларюэль М. (Нео)евразийцы и политика: «вхождение» в госструктуры и безразличие к общественному мнению? // Вестник Евразии. 2006. № 1. С. 30–43.

↑2. Об это мире: Тамручи Н. Безумие как область свободы // Новое литературное обозрение. 2009. № 100. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2009/100/ta33.html

↑3. Официальный анонс этого фильм неслучайно так похож на цитату из какого-нибудь текста Александра Дугина: «Псевдоисторический фарс. Начало XX века. Безрассудство фанатиков толкает человечество к пропасти. В России начинается революция. Сумасшедший доктор Фаркус вызывает оргазм неживой материи. Активизируются белые марокканские карлики. На небе появляется второе солнце. В этой непростой обстановке капитаны самоотверженно противостоят силам хаоса, удерживая космический баланс истории».

↑4. Евразия: особое мировоззрение [стенограмма передачи «Директива Дугина», 2016]. URL: http://katehon.com/ru/directives/evraziya-osoboe-mirovozzrenie

↑5. Понятие «месторазвитие» введено Петром Савицким. В качестве идеологического понятия выражает приверженность евразийцев к анализу локальностей, местных особенностей, к своеобразию и автономности.

↑6. Те, кто называют Дугина «гностиком», ссылаются на его статью 1995 года «Гностик»; впрочем, эту его публикацию едва ли можно рассматривать серьезно, учитывая контекст ее публикации — газету «Лимонка», созданную ее редактором Алексеем Цветковым (ныне марксист) как оплот ураганного стеба и кунсткамеру самых радикальных философских и антропологических конструкций. Но см., например, подборку цитат в публикации пользователя Валентин на сайте форума «Розы мира» Даниила Андреева [2014].

↑7. С публикации книги Дугина «Основы геополитики» в 1995 году началась и его всероссийская известность, и сама быстрая «карьера» этого понятия в постсоветской публицистике и академической среде.