Масштабы советского террора

Доклад Арсения Рогинского «Масштабы советского террора. Аресты, осуждения. 1921–1953. (Источники для изучения статистики террора. Осуждения “судебными” и “внесудебными” органами)» («Мемориал», 21 апреля 2015 года).

Мы думали, с чего начать этот семинар, и решили начать с самой общей темы — цифры советского политического террора. В основном мы будем говорить об источниках — собственно говоря, откуда нам известны те или иные цифры и как мы их понимаем.

Это одна сторона сегодняшней встречи. Другая, и это послужило главной мотивацией для меня, меня давно интересовало происхождение нашей «бессудности». И если говорить об осуждениях советского периода, то надо помнить, что с 1918 года, то есть с первых месяцев советской власти, и до смерти Сталина в стране существовало параллельно две системы осуждений.

Одна более или менее обычная — так называемые судебные осуждения, то есть суды. Возникла она не сразу, но довольно быстро. Система, которая в каком-то смысле очень похожа и на нынешнюю: то есть существовали суды народные, над ними существовали суды городские, над городскими — суды краевые или областные, над этим возвышались суды республиканские, и вершиной всего был Верховный суд СССР. Уже буквально через пять — семь лет после Октября все это в таком виде и существовало.

Ясно, что я, когда говорю «суды», имею в виду не только так называемые «суды общей юрисдикции», но и систему трибуналов: сначала революционные трибуналы, потом система военных или железнодорожных трибуналов. В конце концов, эта трибунальная система тоже замыкалась на Верховный суд и на его коллегии: военные трибуналы замыкались на военную коллегию, разные железнодорожные трибуналы замыкались на транспортную коллегию Верховного суда и так далее.

Это была одна система, вполне себе обычная, но параллельно существовала еще и другая, не так уж сильно, я бы сказал, скрытая от человеческого глаза. Первая была фасадом, а вторая существовала в реальности — это система осуждений и осуждающих органов, созданных внутри органов безопасности. И они существовали точно так же весь период с 1918-го по 1953 год.

Поскольку здесь довольно много людей знают про это, я просто кратко перечислю эти органы, чтобы напомнить.

Во-первых, это Коллегия Всероссийской Чрезвычайной Комиссии (ВЧК) — орган, который состоял из нескольких высших руководителей ВЧК-ГПУ (Государственное политическое управление). Он обладал правом выносить приговоры и существовал с 1918-го по 1934 год. Коллегия ВЧК не с самого начала была главным и единственным таким органом, который мог выносить все виды приговоров, включая приговоры к расстрелу. Это всегда важно, так как определяет статус органа во всей системе.

Во время Гражданской войны существовала огромная система ГубЧК и более мелких разных ЧК, и все они имели право осуждать, в том числе и к расстрелу. Потом кончилась Гражданская война, и в конце 1921 года партийная власть решила ограничить их права, и все эти мелкие органы, за исключением нескольких, лишились права осуждения.

То есть существовала, например, Ленинградская ГубЧК до 1922 года, потом она стала называться Полпредство ГПУ в Ленинградском военном округе, и жила она себе и жила, людей арестовывала, следствие проводила, но приговоров с 1922 года больше не выносила. Права такого ей больше дано не было. Право выносить приговоры, включая приговор к высшей мере наказания, было дано одному единственному органу — Коллегии ВЧК, затем Коллегии ОГПУ, и она это благополучно делала с 1918-го по 1934 год.

В 1922 году, уже в конце 1921-го, права местных органов ВЧК были резко ограничены, а весной 1922 года они прав осуждения вообще на некоторое время лишились. Был даже такой замечательный период в нашей истории, когда, пожалуйста, следствие ведите, но передавайте дела для осуждения в трибуналы, а сами приговор не имеете права выносить. Тут же немедленно началась борьба ОГПУ за свои права. Надо сказать, что все руководители ГПУ здесь были единодушны, и существует масса документов, где они обращаются к партийному начальству с объяснением, что нет, так нельзя жить, что как это так. Вы представляете, к чему они привыкли за 1918–1921 годы? И вдруг их всего лишают.

И надо сказать, что они немедленно стали побеждать. Потихонечку эти права к ним стали возвращаться. Сначала им разрешили стрелять бандитов, потом им разрешили стрелять собственных сотрудников, которые нарушают какие-то там свои обязанности. И это для них был очень важный вопрос, для их статуса — здесь Никита Васильевич [Петров] лучше меня знает эту проблему.

Они все время говорили, что никак нельзя, чтобы сотрудники ГПУ поступали на общие суды: ведь там же столько тайн, что только мы сами можем их осуждать. Потом потихоньку все к ним стало возвращаться. Сначала контрабандистов — давайте пожалуйста, потом фальшивомонетчиков — давайте пожалуйста, а потом (я говорю сейчас про всякие ВМН-овские дела, связанные с Высшей мерой наказания) уже с 1927 года — ради бога, и всех остальных. То есть фактически даже и раньше.

Таким образом, Коллегия ВЧК-ОГПУ, руководящий коллективный орган ведомства, который занимался десятками разных вопросов — разную стратегию определял по разным операциям, и административными вопросами очень много занимался, и кадровыми вопросами занимался, — этот же орган был одновременно и осуждающим. Это надо очень четко понять.

До 1934 года они работали, и с 1922-го по 1934-й, период, за который у нас есть довольно твердая статистика, они осудили не так много людей, все-таки им-то доставалась элита всякая — они осудили порядка 70 000 человек [к расстрелу. — Н.П.].

Второй орган, кроме Коллегии ВЧК, — это Особое совещание (ОСО) при Коллегии. Выросло оно из так называемой Административной комиссии НКВД и создано в октябре 1922 года. Этому органу с самого начала тоже были даны права осуждать по всяким делам о контрреволюции.

По всему корпусу обвинений они осуждали до трех лет заключения в концлагерь, и это их потолок был — три года концлагеря. У Коллегии потолок, как вы помните, был ВМН — высшая мера, но на самом деле они, конечно, судили и к 10 годам (что позволяли, на то и судили), а у Особого совещания это было три года. Оно, конечно, занималось делами чуть менее важными, по чуть менее тяжким обвинениям, чем Коллегия ОГПУ, но зато ОСО — это была такая «массовка». Кроме всего прочего, у ОСО была еще одна важная функция, которая тоже была не на поверхности, — ОСО пересматривало старые приговоры.

Классика: человека осудили на три года концлагеря, наступает срок выходить из концлагеря. Абсолютно автоматически на целый ряд категорий людей, которые заканчивали свой трехлетний срок, материалы поступали в ОСО. Без каких бы то ни было новых дополнительных материалов (иногда были какие-то оперативные дополнения, как он там в лагере себя вел) ОСО, исходя из тяжести первого обвинения, где-нибудь за месяц или два до конца лагерного срока выносило ему следующий приговор на три года ссылки.

А после трех лет ссылки оно определяло ему же три года «минуса», то есть три года ограничения проживания в особых местах. Меня всегда интересовало, а что это за минусы? Какие места, какие города были запрещены? В разные годы — разные, сейчас не буду отвечать на вопрос подробно, но в переписке ОГПУ сохранилось много материалов вокруг выработки разных ограничительных мер.

И вот оно-то было органом гораздо более массовым, и за период 1922–1924 годов ОСО осудило более 200 000 человек, не считая вот этих повторных приговоров.

В 1934 году кончается — теоретически, так это было внутренне прокламировано — революция, революционная законность уступает место как бы настоящей законности, законности нового социалистического государства. ОГПУ ликвидируется, то есть, по сути дела, становится составной частью нового НКВД (Народного комиссариата внутренних дел). В эту минуту прекращается деятельность Коллегии.

Вроде бы и Особое совещание должно бы быть прикрыто, но нет. Оно сохранилось и в 1934-м, по поводу него были изданы специальные постановления. Более того, оно сохранилось и после Конституции 1936 года, в которой, вообще говоря, была уже описана наша правовая система. Конечно, никакое ОСО никаким боком туда не могло вписаться, но ОСО сохраняется несмотря и на это, и оно сохраняется и после специального Закона о суде 1938 года, и вообще оно сохраняется до сентября 1953 года. ОСО пережило Сталина.

Наоборот — права ОСО расширяются. Здесь рождается вопрос — как? Почему? Ответ на него более-менее понятен. В 1934-м при своем как бы втором рождении ОСО при НКВД (так оно теперь называется) получает право заключения в лагерь до пяти лет. В 1937 году — сначала до восьми, а потом уже и до 10 лет. Осенью 1941 года ОСО получает право приговора к расстрелу. И в течение войны оно осудило к расстрелу более 10 000 человек.

Что здесь замечательно: мы много и долго искали (в особенности не я, а Никита Петров, на которого я буду постоянно ссылаться) какой-то документ, который вот этого права ОСО лишал. Мы его не нашли. Судя по всему, формально это право Особого совещания к расстрелу за ним сохранялось до самого конца.

Надо сказать, что после войны оно давало приговоры и до 25 лет. Особое совещание вполне был такой серьезный живодерский орган. Вот после войны, в новом качестве, ОСО приговорило еще, в общей сложности, с 1934-го по 1953 год, более 450 000 человек. Так работало ОСО.

Кроме этих двух постоянных органов, Коллегии до 1934-го и ОСО, по сути с 1922-го до 1953-го, органы безопасности создавали еще специальные органы осуждения.

С 1924 года по 1929 год оно создавало тройки в отдельных регионах — сначала это было в регионах, неблагополучных по бандитизму. Они создавались, между прочим, не просто так. Не то чтобы придумал себе Дзержинский, или Менжинский, или Ягода — «вот я создам такую троечку», — нет, конечно. Эти тройки 1924–1929 годов каждая создавалась по специальному решению ВЦИК. На каждое есть у нас бумажка, когда и на какой срок она создается. Вот дадим Якутии право создать тройку, или Сибири создать тройку, или еще кому-то создать тройку на два месяца с правом ВМН, или на четыре месяца с правом ВМН, или на шесть месяцев (сроки продлевались) с правом ВМН. С 1924-го по 1929 год существовали вот такие тройки. Тройки эти были сугубо чекистские по составу, и еще, конечно, существовали органы, которые имели постоянное право приговора, — это Коллегии ЧК Закавказья и Украины.

В общем, по ним у нас есть довольно полная информация, и вот эти тройки, которые создавались на короткий срок, в общей сложности осудили несколько более 30 000 человек в 1924–1929 годах.

Но потом наступил 1930 год, который принес в эту ситуацию подлинную революцию. Какая задача 1930 года, как мы знаем? Ликвидация кулачества как класса, а для этого нужно было, соответственно, создать разные инструменты. Важнейшим инструментом стали тройки, которые были созданы по всему Советскому Союзу, абсолютно без исключения, поскольку везде проводилась коллективизация. Они были в чистом виде прообразы вот тех страшных и знаменитых троек 1937–1938 годов, потому что в них входили местный главный чекист, местный партийный работник и кто-то от прокуратуры. На самом деле, все эти составы соблюдались не очень точно, но это неважно.

Эти тройки действовали с 1930-го по 1933 год (даже чуть-чуть 1934-й прихватили) и за этот период осудили в общей сложности около 700 000 человек. Это было уже настоящее истребление. И, конечно, из них тысяч тридцать, несколько больше, к расстрелу.

Следующие тройки — самые знаменитые — были созданы специально для так называемой кулацкой операции, которая функционировала с августа 1937 года. Эти тройки просуществовали в течение года по всем регионам страны. При этом центральный контроль над ОГПУ и НКВД, на самом деле, постоянно увеличивался, хотя он и изначально был немаленький.

Типичные эти тройки, 1930–1933 годов, утверждал председатель ОГПУ. Состав троек 1937–1938 годов утверждало Политбюро. Есть огромная папка с этими дотошными утверждениями составов троек 1937–1938 года, на каждую требовалось отдельное решение Политбюро. Конечно, все равно, поскольку по ходу террора из этих составов троек люди выпадали (кого-то переводили, а немалую часть самих и арестовывали), процентов, наверное, 10 случаев, когда утверждение состава высшей властью как-то обходилось. А само утверждение происходило просто телеграммой, а пару раз нам даже известно, что и по телефону утверждал нарком Ежов эти составы троек. Там было много сюжетов, о которых надо рассказывать отдельно, потому что дошло до того, что в Удмуртии в какую-то минуту из состава тройки остался один человек, который честно запросил наркома, может ли он один в конце концов принимать все решения. «Я один остался, а никаких новых не дают и не утверждают, а тюрьмы-то набиты и осуждать надо, то могу ли я считать себя тройкой?»

В общем, за 14 месяцев работы эти тройки осудили 800 000 человек и из них половину — к расстрелу.

Тогда же, в 1937–1938 годах, существовал еще один орган внесудебного осуждения, который назывался Комиссия — они писали иногда слово «Комиссия», иногда они называли, путая все, Особым порядком, иногда они называли «Комиссия НКВД», иногда называли «Комиссия Народного секретариата внутренних дел и прокуратуры».

На самом деле, это была комиссия из двух человек формально — из наркома внутренних дел и прокурора СССР. Не буду рассказывать механизм поднятия дел на эту комиссию, он был такой же, как на тройку. По сути дела, никто никогда эти дела не смотрел. Хотя формально смотрел, в начале, в августе еще чуть-чуть смотрели, но потом ясно было, что в этом вале смотреть это невозможно. Решения принимались у троек просто по спискам, а здесь и формально принимались по спискам, потому что из регионов приходили такие альбомы, которые были подписаны местным начальником управления НКВД и местным прокурором, и там, собственно говоря, стояли списки: ФИО, в чем обвиняется и предлагаемая мера. И наверху двое должны были сказать, да или нет.

Естественно, что у них никогда до этого руки не доходили, они были слишком большие занятые начальники. Поэтому, во-первых, все это обычно поднималось не выше, чем их замы, а во-вторых, реально вопросы по этим предварительным альбомам решались просто в отделах НКВД центрального аппарата. Они специально предварительно просматривали, и начальник уже просто подписывал. Кстати, удивительная история — не надо думать, что это было все автоматически, механически. Когда мы смотрим на эти документы, то мы видим неожиданно, что какое-то количество людей вдруг — крохотное, может быть, доля процента, — отправляется на доследование, кому-то вдруг расстрел заменяют на 10 лет. Чего? Как? Почему? У них кроме этой самой бумажки в руках ничего нет. Но это факт.

Эта двойка была для реализации так называемых национальных операций: польской, немецкой, латышской и других — всего 13. И в какой-то момент произошел ужас: к лету 1938 года у этих двоек случился затор в работе. С мест народу наарестовали очень много, альбомов прислали в центр очень много, а эти в центре, Ежов с Вышинским, никак ответа-то не шлют. Люди там сидят, тюрьмы набиты этими людьми. В отличие от «троечников», потому что «троечников» рассматривали на местах, и если они видели, что тюрьма перезабита, они на месте рассматривали не 200 дел в день, а 500, вот и вся недолга. А здесь надо ждать ответа из Москвы — утвердят, не утвердят. Поэтому была перезабитость, они на последнем этапе для рассмотрения этих дел создали тоже какие-то тройки, которые два месяца действовали — с сентября по ноябрь 1938 года.

Так вот, эти двойки — это самый расстрельный из таких внесудебных органов, кроме одного судебного в те же годы, это самый расстрельный орган за всю нашу историю. Они рассмотрели 345 000 дел на 345 000 человек, и из них 235 000 приговорили к расстрелу, за те же месяцы 1937–1938 годов.

В принципе, жизнь троек кончается в ноябре 1938 года — всё, опять возвращаемся к социалистической законности, все чрезвычайные органы уничтожаем, и так далее. Но! Все, да не все. Потому что, когда нужно, мы все равно что-нибудь такое устраиваем.

Вам всем сидящим здесь, наверное, хорошо известна тройка, созданная специальным решением Политбюро для рассмотрения дел польских военнопленных. В 1940 году она приговаривает к расстрелу столько, сколько ей было приказано. Формальная цифра в документе — 21 857. Это такая последняя тройка, хотя еще одна там была создана [в Узбекистане в 1942. — Н.П.], но она уже несколько другая.

Кроме этого, стоит упомянуть еще о некоторых тройках. Это тоже важно. Потому что, помните, я вам сказал, что в 1934 году у нас воцаряется соцзаконность с созданием НКВД, и вроде бы все мы теперь нормально должны судить. Это очень трудно, кстати говоря, было делать для вчерашних огпушников и новых нквдшников, это психологически ломало абсолютно для них картину мира: как это — не отправлять дело туда, а в суды? Нет, все-таки они не смогли удержаться и в 1935 создали так называемые тройки по делам милиции.

Это такие же точно местные тройки, которые всюду были созданы и которые рассматривали разные мелкие — иногда преступления, иногда не преступления. Иногда они в своей переписке называли их «паспортными тройками», потому что огромная часть этих людей была осуждена за нарушение паспортного режима.

Руководил такой тройкой местный заместитель начальника УНКВД по милиции. Вот был начальник УНКВД, он же, как правило, начальник по госбезопасности, УГБ. Существовало наверху Главное управление госбезопасности, у него были «ручки» в рамках каждого управления НКВД на местах. Одна из них — Управление государственной безопасности, которое существовало внутри УНКВД по каждой области, краю, республике. А рядом существовало Управление по рабоче-крестьянской милиции. Начальник каждого УНКВД по совместительству был и начальником УГБ. А вот зам его по милиции был таки по милиции. То есть главный милиционер и заместитель начальника УНКВД.

Вот этот главный милиционер был председателем милицейской тройки. Эти милицейские тройки имели маленькие прерогативы, до трех лет тогда, но до мая 1938 года их приговоры обязательно должны были утверждаться Особым совещанием. То есть тройка-то по милиции, а потом список приговоров все равно присылается в Москву и утверждается Особым совещанием в Москве. А в последние месяцы существования уже не надо было утверждать, они решили, что это все-таки излишне. Эти тройки осудили еще более 600 000 человек, период своего существования с 1935-го по 1938-й.

Самое главное для всех этих органов несудебного осуждения — это всегда заочное осуждение. Все эти сотни тысяч людей, о которых сейчас шла речь и которые были осуждены, никто из них не видел никогда того человека, который выносил ему приговор. Это заочное осуждение — раз. Это осуждение без участия сторон — два. И, как правило, это осуждение без рассмотрения самих следственных дел, а только по выпискам по ним.

Все эти органы осудили в общей сложности порядка 2,7 миллиона человек. Очень, очень много.

При этом я в эти 2,7 миллиона не включаю милицейские тройки, они у меня за пределами этой статистики. Почему я не включаю, как вы догадываетесь? Нас интересует сегодня политический террор «в чистом виде». А именно — когда дело заведено ОГПУ (или разными НКВД, ГУГБ или УГБ), когда следствие проведено этим же органом и осуждение проведено этим же органом, а потом люди попадают в лагеря, подведомственные, как вы понимаете, тому же самому органу. А здесь дела были заведены милицией, поэтому эти вот 600 000 — они здесь даже мной и не считаются.

Отклоняюсь в сторону на одну минуту. Когда надо было определять жертвы для закона о реабилитации, было только два человека тогда, которые встали на такую, как бы это сказать, «жесткую наивно-правовую позицию» — из тех, кто входили во всякие рабочие группы по Закону о реабилитации 1991 года. Это был Иван Чухин и Никита [Петров], присутствующий здесь. Они говорили: «Вы все делаете неправильно, потому что давайте определим так: если человек был осужден внесудебным органом, заочно, то есть с нарушением абсолютно всех процедур, то мы должны автоматически и без рассмотрения этих людей признать жертвами репрессий».

Мы подготовил запросы в разные органы по этому поводу. Вы не представляете себе, что случилось, как только эта точка зрения была услышана что в МВД, что в КГБ, что в прокуратуре, что в Верховном суде. Они восстали единодушно. Основание простое: вы посмотрите, ведь эти же органы осуждали и настоящих преступников, говорили они. Значит, вот этот подход в принципе неприменим. Раз какой-то процент среди осужденных этими органами были действительно какие-то там настоящие преступники. Это отдельно мы поговорим, о проценте. В общем, конечно, это не прошло тогда.

Вот таковы наши внесудебные органы. Коллегия, Особое совещание, тройки, Комиссия НКВД и прокурора и милицейские тройки — вот набор этих органов в отечественной истории.

Теперь возникает вопрос, а сколько же людей было осуждено — этими органами и судебными органами? Какие-то цифры я уже называл. Меня этот вопрос страшно волновал, вот это соотношение «судебное-внесудебное». Для этого нам придется, наконец, 45 минут спустя начала семинара, обратиться к проблеме источников, по которым мы, собственно говоря, узнаем цифры.

 

Источники

Откуда вообще мы можем узнать цифры, откуда они берутся? Эти цифры берутся, в общем, к сожалению, из одного-единственного источника — из статистической отчетности органов ОГПУ, НКВД, МГБ и так далее. Эта отчетность хранится в специальном фонде — Фонд № 8 ОС, если его не переименовали, в архиве Федеральной службы безопасности.

Формально она рассекречена, фактически — не буду лгать, я не знаю сегодняшней ситуации, потому что все эти выписки, которыми я оперирую, были сделаны мной, будете смеяться, в 1992, 1993, 1994 годах. И то не как исследователем, но у нас был тогда некий дополнительный статус, мы были члены так называемой рабочей группы по передаче документов, находящихся (тогда это был ФСК, началось все еще с КГБ, потом ФСК, потом ФСБ) на государственном хранении. Мы готовили разные регламенты и условия для передачи — ничего не удалось. Но параллельно подготовке всех этих регламентов и тому, что не удалось (только в некоторых городах передали следственные дела реабилитированных в государственные архивы, далеко не везде, — вот единственное, по сути дела, что удалось, плюс т.н. фильтрационные дела), параллельно мы изучали, конечно, и механизмы террора. Вот по выпискам старого времени я и буду действовать.

Что представляет собой эта статотчетность? Это папки, иногда большие, иногда тоненькие, иногда по две папки на год бывает, обычно большого формата, газетный лист. Все они состоят из множества таблиц.

Эти таблицы по запросам присылали из местных органов в центральный аппарат ОГПУ НКВД, и здесь сотрудники некоего отдела, а тут был всегда отдел, который сначала назывался Отдел центральной регистратуры, потом он стал называться Учетно-статистический отдел, потом он стал называться Первый спецотдел, а потом Отдел А еще, уже в МГБ, где эти все данные сводились в единые общесоюзные данные. При этом мне никогда не удавалось находить исходные материалы из регионов. Может, они и сохранились, но, по крайней мере, из того, что я видел, исходные материалы из регионов я не видел.

Вот с этими большими таблицами мы и работали, и среди них главная — это так называемая «таблица движения арестованных». Я списал ее очень укороченный вариант — к счастью, в один из годов она была сделана на сравнительно небольшом листе. Называется: «1926 год, Всесоюзная сводка движения арестованных».

Таблица движения арестованных (1926)

Из чего состоит такой лист: сначала перечень органов. ОГПУ — это центральный аппарат, то, что в Москве живет, дальше начинается Московский военный округ, другие военные округа, Украина, ГПУ Крым, Северо-Кавказский край, Закавказье, Урал, Сибирь, Дальневосточный край и т.д. А сверху: «оставалось». Что такое «оставалось»? Это сколько человек оставалось с прошлого года. Дальше — «Прибыло» и «Состояло» — то есть сумма этих двух категорий [«оставалось» и «прибыло»]. Это все носит вид бухгалтерского баланса.

Сколько арестованных осталось с прошлого года, сколько прибыло за этот год — вот сумма, которая у нас была на 1 января. А дальше, естественно, — «а что мы с ней сделали». Начинается «выбыло». «Закончено дел» — сколько обвиняемых прошло по законченным делам. Из них: сколько прошло с арестом, а сколько без ареста. Дальше — сколько освобождено по прекращенным делам. По прекращенным когда? В процессе следствия. Не по приговорам прекращенным, а прекращенным следователем. Сколько освобождено по прекращенным делам, сколько перечислено за прокурором и следственными органами. Что это значит? Это очень важная вторая вещь. Это освобожденные, а это перечисленные.

Что я вам хочу сказать, коллеги: у нас много цифр, и в каждом годе даже может быть мы их понимаем, кажутся они более-менее надежными. А когда мы их все соединяем, то мы видим, что в этой статистике чудовищное количество лакун. Она абсолютно противоречива, потому что в разные годы делалась по разным правилам. Они не лгали, те люди, которые составляли статистику, они ее делали для себя, она была важна, никто не думал, что кто-нибудь сюда заглянет, там не было для лжи никакой мотивации. Но! Есть масса проблем, почему эта статистика трудная, особенно глава «перечислено». Вот «перечислено за прокурором и следственными органами». Всё, для НКВД в этот момент их деятельность кончается, им уже неинтересно, что дальше с этими людьми. Я свое дело сделал, следствие закончил, перечислил прокурору, чего прокурор передаст в суд, освободит, что суд решит — этого нет, и в статистике НКВД, в больших массах статистики, абсолютно нет данных, сколько людей осуждено судами. Это очень важно понимать.

И дальше «осуждено». Осуждено кем? А осуждено органами безопасности. И вот в таблице: «в том числе к ВМН». Видите, тут интересно, к чему они осуждают: ВМН, концлагерь, сослано, выслано, выслано из СССР, прочие постановления. Затем: освобождено под подписку в период следствия. Дальше после этого идет: умерло, бежало сколько человек в период следствия. И последнее — сколько оставалось на последнее число месяца.

Вот так выглядят таблицы движения. Они немножко разные, эта почти идеальная, она показывает нам, сколько людей тут было еще с арестом и без ареста, а в другие годы, конечно, этого нет.

Так вот, когда мы эти таблицы расписали за все годы советской власти, то получилась некоторая таблица, про которую сразу хочу вам сказать, что она неточна. Я должен писать примечания к каждой цифре и объяснять, почему именно эта цифра выбрана на этом месте, а не другая. Они плохо сбиваются между собой, потому что само по себе это понятие «перечислены» — неясно.

Там вообще очень много неясного. В таблице вначале идет «вновь арестованные», потом (я уже здесь обобщил) «прошло по законченным делам», «осуждено», перечислено в суд и прокуратуру, «освобождено» и «ВМН». И к каждой графе есть возможности привязаться.

Кажется, что самая надежная графа — это «арестовано», но в течение нескольких лет эта графа «арестовано» заменена на графу «прибыло». А откуда это «прибыло»? Это вновь арестованные или это арестованные в одном органе, перечисленные в другой орган? Арестовали в Чите, перебросили в Саратов, а потом в Москву. Может, он здесь три раза учтен, этот человек? Откуда я знаю. Это не очень понятно.

Потом: в некоторые годы есть понятие «арестованные», и есть понятие «привлеченные». «Привлеченные» — значит привлеченные без ареста. И вот в некоторые годы нет понятия «арестованные», а есть только понятие «привлеченные», например, в 1931 году, очень мощном, — там вообще только «привлеченные». Сколько из них арестовано, сколько без ареста? Это в 1926 году хорошо было, когда они так все расписали, а там непонятно.

Или покажу еще одну вещь: вот возьмите, например, здесь такую штуку, 1941 год. Сколько здесь у меня арестованных? 133 тысячи числится. А 1941 год — что это такое? Это начало войны, это значит, что часть региональных управлений эвакуирована, куда-то выехали с мест постоянной дислокации, и вывозят, между прочим, своих арестованных или не вывозят своих арестованных — по-разному все бывает. Наступает время, надо собирать данные, этот отдел, который тоже где-то живет, неизвестно где, например, в каком-нибудь Куйбышеве, отдел учетно-статистический. К ним все-таки где-то к весне 1942 года поступают какие-то бумаги, и они составляют, у них получается, что у них арестованных 134 тысячи. Вроде бы как можно в это было бы поверить, а на самом деле рядом другой источник.

Вот Первый специальный отдел НКВД, предварительные цифровые данные за 1941 год, и видите скобочка внизу? По телеграфным данным. То есть что они сделали? Они обзвонили всех, и им дали данные либо по телефону, либо прислали шифротелеграммой. И чего у них получается? Смотрите, общие данные по Союзу за 1941 год: в первом полугодии арестована 61 тысяча, во втором полугодии — 147 тысяч, итого 209 тысяч. А там было сколько? 134 тысячи.

Откуда я знаю, какая из этих цифр правильная? Мы не знаем. Может быть, они здесь дали всех состоявших, и тогда правильная цифра — та, а может быть, все совершенно по-другому, потому что соотношение вот этих самых статей «характер преступления», шпионы, диверсанты — 13 000, террористов — 4000, антисоветчиков — 23 000, а кто главный здесь? Самый крупный кто? Дезертиры и членовредители — 27 000, и пораженцы и распространители провокационных слухов. Понимаете, там недоучет каких-то категорий и не хватает сведений, здесь — перебор, и они дают состоявших, т.е. вместе с теми, кто остался от прошлого года, например. Бог его знает.

Есть два отношения к цифрам у людей, которые занимаются террором: одни, которые все время стараются найти бо́льшую цифру, другие — меньшую. Я вот на всякий случай говорю меньшую, но я не скрываю и бо́льшую.

И вот они здесь нам дают цифру. Пользоваться нам тем источником? Они лежат в одной папке. Использовать там эти большие листы по полугодиям или использовать здесь? Но вопрос-то для меня все-таки не в этом.

Александр Гурьянов: Там соседняя графа, где прямо написано «арестовано в 1940 году», т.е. получается, что в этой таблице они отдельно учитывают арестованных в 1940 году.

Арсений Рогинский: Они сравнивают, это любимая вещь — сравнение, но с 1940 годом нечего сравнивать, потому что 1939-й и 1940-й — это особые годы, но об этом надо отдельно говорить.

Я всех предупредил: цифры неточные, я должен их еще четыре раза проверить по многим параметрам, и я сам себе здесь не доверяю. То есть нужно идти теперь снова в архив, и, уже понимая разные тонкости, если все получится и доступ будет, перепроверять очень многое.

Получается, что вновь арестованных [с 1921-го по 1953 год. — Н.П.] у нас сколько? 6 247 564 человека. А вот здесь — вторая цифра, которая кажется мне как-то более истинной: 7 489 930.

Вы понимаете, что у меня нет 1918 и 1920 годов. Понятно вам, почему нет 1918 и 1920 годов? Потому что нет статистики никакой. Отдел центральной регистратуры, который стал собирать материалы, создался только в 1921 году в августе. Первые материалы они вообще собрали за 1921 год к лету 1922-го. Они плакались, как за 1921 год им 20% местных органов не прислали никаких данных. Они ругались на Петроград, который такой-сякой-разэтакий почему-то отказался присылать им данные по арестам по Кронштадтскому восстанию, например. Это целая большая история, поэтому вроде бы здесь [в графе «Вновь арестованные»] за 1921 год идет цифра 200 000, и она выглядит громадной, но на самом деле это 80% органов, и, видимо, эти органы неполны еще, в каждом из них есть своя неполнота.

Вторая графа — очень важная — сколько прошло по законченным следственным делам. Всё, человек прошел следствие, и что-то с ним сделали. Казалось бы, радуйся, давайте опираться на эту графу, но и на нее нельзя достоверно опереться! Потому что в первые пять лет отчетности, с 1921-го по 1925 год, там вместо этой графы стоит просто «выбыло». Там не написано «прошло по законченным следственным делам». Это разные вещи, потому что выбыть можно было и не по законченным делам. Все-таки эта графа более или менее мне кажется истинной. Понятно, что здесь больше цифра [чем в первой графе], потому что что-то оставалось с прошлого года, и т.д., и т.д.

Здесь есть много разных вещей, которые кажутся несообразными. Например, посмотрите, в 1939 году 44 тысячи вновь арестованных, а прошло по законченным делам на 200 тысяч больше. Это что такое? Во-первых, по старым делам оставалось сидеть еще нерасследованных очень много с 1938 года, под полторы сотни [тысяч], по-моему, но еще огромное количество людей были присланы на пересмотр. Это «бериевская оттепель» как говорят теперь, бериевское некое освобождение 1939 года. То есть в общем пересмотр разных решений.

Тем не менее, когда мы с вами смотрим в целом, то видим, что людей, прошедших по законченным делам, почти 7,5 миллионов [c 1921-го по 1953 год. — Н.П.], то есть на миллион двести с лишним тысяч больше, чем вновь арестованных. Что это за 1,2 млн, кто это такие? Это и есть в первую очередь и в абсолютном большинстве проходящие без ареста. В первые годы советской власти, в первое даже 20-летие, практически до 1937 года, то есть еще в 1935-м и в 1936-м, огромное количество людей привлекались без ареста.

Это одна из важных «фишек» Ежова. Когда он доказывал Сталину нужность и полезность своей работы, он говорил: ну смотрите, они работают с таким огромным количеством людей, а потом отпускают чуть ли не половину. Действительно, простите меня, интереса ради, назову цифру какого-нибудь 1935 года. 1935 и 1936 годы выглядят в этом смысле даже и смешно: всего прибыло за год 293 000, а арестовано из них 193 000. То есть 100 000 привлеченных без ареста. Короче говоря, большая часть из этого миллиона с четвертью — это привлеченные без ареста.

Это, надо сказать, большое для меня самого было удивление, но потом я стал считать и даже по разным источникам высчитывать данные. Смотрите, сколько привлечено без ареста: 1930 год — 80 000, 1931-й — данных нет, 1932-й — 76 000, 1933-й — 129 000, 1934-й — 130 000. То есть громадные цифры людей были привлечены без ареста. А потом часть из них все равно оказывалась приговоренной.

Графа, которой мы можем более всего доверять, — это «осуждено ОГПУ-НКВД». Я здесь объединял и Коллегию, и ОСО, и тройки, и другие органы. Здесь более или менее все понятно, хотя в каких-то цифрах, я должен признаться, соединены некоторые разные источники. Эта самая важная для нас графа для сопоставления. Если здесь мы с вами видим, что 2,7 млн человек осуждены внесудебными органами ОГПУ-НКВД, то вот эти люди — это вовсе не все осужденные, это столько было перечислено туда для осуждения. А сколько всего, мы просто не знаем.

При этом, там есть графа «освобожденные», вы тоже можете удивиться ей: видите, сколько человек было освобождено? 1 млн 200 тысяч почти, да? Так вот здесь не хватает за первые годы, с 1921-го по 1934-й включительно, здесь нет освобожденных по решениям судов. Здесь есть внутри освобожденные в процессе следствия и освобожденные по результатам осуждений органами ОГПУ, а освобожденных по решениям судов нет. Поэтому эта цифра неполна, она должна быть больше. А эта должна быть, с моей точки зрения, меньше, потому что ясно, что за некоторые годы мы просто знаем, сколько реально ушло именно в суды, а сколько было, наоборот, передано в органы милиции или куда-нибудь еще.

В общем, получается так. Цифры-то нам общие известны. В целом, я не могу сказать слово «порядки», это слишком абстрактно, но и сказать, что это точные цифры, я не могу. Не только источник ненадежен, но он и по-разному создавался в разные годы, в нем масса несостыковок.

Все-таки я хотел бы привести опять пример, когда я вторгся в канву статистики, что-то дополняя. Вот посмотрите, 1940 год. Я осмелился прибавить к тому числу в графе ВМН, которое было у них, вот эти результаты Катынской тройки [23 863]. Или 1941 год, там противоречивые очень цифры 1941 года: у меня числится 35 тысяч, а у них что-то вроде 23 тысяч. Но я не могу для паузы не прочесть вам кусочек одной справки, вот что с этим делать, занимаясь статотчетностью?

Справка 23 января 1942 года по итогам эвакуации заключенных из тюрем НКВД УНКВД, по данным на 22 января 1942 года. Подписана, между прочим, замначальника тюремного управления НКВД СССР, известным очень человеком, Волхонским. Так вот, среди прочего, «остались не вывезенными в тюрьмах», «освобождены при эвакуации», «бежало в пути при бомбежках», «бежало от конвоя», «убито в пути при бомбежках», «убито в пути при попытках к побегу», «освобождено налетом», графа «расстреляно в тюрьмах» — 9817.

Вы знаете этот приказ о расстрелах в тюрьмах тех регионов, которые вот-вот должны были занять немцы. Есть все эти документы, расстреливали прямо тут же. Это одна из львовских главных травм, потому что тюрьма на Лонцкого там просто вся была расстреляна, это одно из самых страшных преступлений — там 2,5 тысячи по львовским цифрам, по всем четырем тюрьмам.

И вот я подумал, что я не могу эту цифру «расстреляны в тюрьмах» не ввести в графу ВМН. Хотя, поверьте мне, для настоящей статистики, наверное, нужно делать таблицу с 10 разными графами и говорить «это включается потому-то» или «кроме того, надо учесть, что…», но я сегодня не делал академическую публикацию. Я делал публикацию для вас, чтобы объяснить. Смотрите, «расстреляно в тюрьмах» — 9817, «расстреляно конвоем в пути при подавлении сопротивления» — 674, и даже графа «незаконно расстреляно конвоем в пути» — 769. То есть даже с точки зрения НКВД, тюротдела, 769 человек конвой расстрелял незаконно. Как было быть? Я этих людей сюда приплюсовал, к той цифре, которая стоит «приговорено к ВМН». Но, повторяю, для академической публикации этого нельзя сохранять. Но мы сейчас о другом.

Все-таки сегодняшняя наша история — это судебное и внесудебное осуждение.

Прошу обратить внимание на эту табличку. Это диаграмма «прошло по законченным делам», с арестом и без, в абсолютных цифрах. И мне кажется, что эта диаграмма очень важна. Про красные сегменты — здесь не хватает у нас двух вещей. Не хватает 1918, 1919, 1920 годов, на которые есть надежные цифры на 180 или 190 тысяч человек, но у меня не подымается рука 1918–1920-е годы обозначать 190 тысячами арестованных, хотя на них доказано. Потому что явно цифра 1918–1920 годов какая-то… не на порядок, конечно, но выше, по крайней мере, с моей точки зрения, в 2,5 раза, но это тема отдельного исследования. Кто бы занялся этим, всерьез так никто и не может.

Кроме этого, у нас нет СМЕРШа. Прошу вас вспомнить, что у нас с апреля 1943 года по май 1946 года на фронте действовали органы военной контрразведки СМЕРШ, и должен вам сказать, что они действовали, мягко говоря, очень жестко.

Александр Гурьянов: Они и раньше действовали, но с 19 апреля…

Арсений Рогинский: Нет. Раньше существовали Особые отделы военных округов и Особые отделы действующей армии. Вот эти две порции. За 1941 год у нас более или менее надежная статистика этих отделов, за 1942 год — полунадежная, почему-то туда военные округа фронтов не входят, в общую статистику. А за 1943–1945 годы они исчезают из статистики по понятной причине: потому что это теперь СМЕРШ, а СМЕРШ подчинялся Наркомату обороны, значит они отчитывались перед кем? Они не отчитывались перед нашими этими начальниками, они отчитывались перед Наркоматом обороны.

И у нас обрывочная информация по арестам СМЕРШ, обрывочная информация по осуждениям СМЕРШ, и вот эта обрывочная информация, довольно значительная, по крайней мере 600 000 арестованных — это абсолютно гарантированно, сколько из них осужденных — не очень ясно, но точно, что не меньше 450 000. И вот здесь это наша экстраполяция, вот эти «красненькие», это если мы добавили СМЕРШ.

Я бы хотел, чтобы вы посмотрели вообще на эту табличку. Вот 1921 год. ВЧК еще в разгаре, ВЧК в угаре, арестовываем, стреляем, и т.д., и т.п. Вот — за 200 тысяч. И вот понеслось, вы видите? Уменьшается, уменьшается, уменьшается, уменьшается, пик уменьшения — 1926 год. В чем дело, отвечать не буду, сами догадайтесь, Гражданская война кончилась, НЭП начался, меняется атмосфера в стране, мы, в общем, расправились со своими главными противниками. Политические противники у нас на 1923, 1924, 1925 годы — это у нас меньшевики, мы тут боремся со всякими валютчиками и фальшивомонетчиками, и т.д., и т.д. — уменьшается. И вдруг — бах! 1927 год — начинается. И начинается рост с 1927 года.

Что такое рост 1927 года? Вообще 1927 год достоин отдельных больших монографий, чего каждому из вас желаю понаписать, потому что в начале июня у нас одно за другим два абсолютно эпохальных события: сначала некие люди бросают бомбы в общежитие ОГПУ. Два теракта происходят практически одновременно в Москве.

Вы вдумайтесь! Ведь ничего такого не было все предшествующие годы. Это знаменитая РОВСовская акция, про нее написаны большие книги. Потом у нас тут же, буквально через три дня, убивают Войкова в Варшаве. Сталин на отдыхе в эту минуту, где-то на юге, он пишет энергичные грандиозные письма, телеграммы, в которых сразу говорит, хочу даже процитировать, уж больно люблю: «Надо дать ОГПУ директиву о повальных обысках и арестах монархистов и всякого рода белогвардейцев по всему СССР, для ликвидации их всеми мерами. Убийство Войкова дает основания для полного разгрома монархических и белогвардейских ячеек во всех частях СССР всеми революционными мерами», и т.д. Это очень энергично. Сталин был убежден, что это все англичане.

С этого момента начинается всерьез вот этот… в котором мы живем уже 90 лет, о том, что «враги». Они были, все эти «враги» во время Гражданской войны, но там как-то было все по-другому, потому что что-то такое революционное было, мы сами вроде как что-то собирались, но тут уж просто точно: они готовят интервенцию.

И получается, что в 1927 году у нас масса событий сразу. Сталин пишет про Англию и про ее агентов, немедленно принимаются постановления Политбюро и потом государственные ВЦИКовские, расширяющие права ОГПУ. Теперь, с этой минуты, это Менжинский написал (Дзержинского на этот момент уже нет) с удовлетворением, что теперь практически весь Уголовный кодекс — наша компетенция. Я уж не помню точно цитату, но с огромным удовлетворением. Это всё в 1927 году — два постановления ВЦИК, расширяющие права ОГПУ. Тут еще страшно важный момент: начинается второй бзик, который много лет продлится, про вредителей. Поджоги, аварии, особенно аварии на транспорте, — все это вредительство и контрреволюция. Все это тоже 1927 год. В общем, 1927 год дает нам взрыв, и с 1927 года все эти идеи вредительства и экономического шпионажа Англии — все это берет свое мощное начало.

И отсюда сразу начинается подъем — 1928, 1929 годы, потому что тут уже мы, во-первых, кончаем с НЭПом, и это один контингент; во-вторых, мы нацелились на всю старую инженерию, которая вредительская. Почему, кстати, она вредительская? Потому что они же работали еще при тех старых хозяевах, они сохранили с ними связи. Это фантастическая история, начинается битва против старых инженеров — и начинается битва за хлебозаготовки. Когда у нас товарищ Сталин в Сибирь съездил, Никит?

Никита Петров: Январь 1928 года.

Арсений Рогинский: Вот он съездил в Сибирь, остальное прочтете, все, что он наговорил после этой Сибири.

Начинается борьба за хлебозаготовки, обложение крестьян твердым заданием, которое если они не будут выполнять, они попадают в нашу табличку. И 1928–1929 годы — это все они. Конечно, в первую очередь крестьяне и всякие люди, связанные с НЭПом, но и инженерия старая. А тут вот начинается взрыв — все, коллективизация. Вот ликвидация кулачества как класса, тройки. И вот 1930, 1931, 1932 и 1933 годы — мы разобрались с крестьянством. Это первый пик.

Видите, как уменьшается в 1934, 1935, 1936 годах? Всегда немного смешно, когда говорят: «Большой террор начался в 1934 году с убийства Кирова». Большой террор он вот где, а потом вот где. А здесь — потрясающая перегруппировка. Здесь количественная работа приостановилась и начинается абсолютно качественный террор, партийные чистки и т.д. Мы видели, что в этот период очень много привлеченных без ареста — это все неслучайные штуки.

И вот мы приготовились, мы совсем спустились вниз, тут выяснилось, что Ягода ну совершенно все проморгал у нас за последние четыре года, хотя вот так, если посмотреть четыре года… помните эту всю телеграмму сталинскую? И вот начинается этот сумасшедший взрыв. Вот, это 1939 год, мы пересматриваем дела и плюс чистим — 1940-й — новые территории [отошедшие к СССР после начала Второй мировой по пакту Молотова – Риббентропа]. Что за чистка новых территорий? Да та же самая, что раньше была на всех старых, только теперь надо ее очень быстро провести. То, что мы у себя сделали за 20 лет, здесь мы захотели сделать за год. Поэтому эти масштабные чистки и т.д. И тут третий пик — война. И потом, опять же, количественный террор уменьшается, а качественно становится более точечным.

Вот такая картинка складывается, если говорить о том, сколько людей прошли через террор. Правда тут же, коллеги, уйду на две минуты в проблему, прежде чем показать следующую картинку, потому что там они быстрые. Это же не люди, это палочки в статотчетности. Понимаете, вот у нас столько палочек в статотчетности, а не столько людей. Точное количество палочек-то нам, оказывается, не определить, примерно определим, а точно — нет. А вот можем ли мы определить, сколько не палочек, а людей? Это необычайно сложно, почти невозможно. Почему? Потому что… слово «повторники» здесь главное слово, конечно, но не та маленькая категория «повторников» 1948, 1949, 1950, 1951 годов, а, простите меня, вот просто масса народу, которая много раз попадала.

Я рассказывал только что про эти тройки по кулацкой операции, которые 800 000 арестовали, а 400 000 из них расстреляли. Это единственное, что мне точно известно из статистики о «повторниках». В одном из видов отчетности… Это специальный вид, в 1937–1938-м она была другая, я об этом просто не могу рассказывать, слишком долго. В одном из отчетов я нашел именно по этой операции, сколько людей ранее было осуждено из этих 620 000 по кулацкой операции — 360 000.

Но это именно кулацкая операция, она такая специальная, это прямо в директиве было — кулаков, которые отбыли наказание и избегают следующего, — вылавливать. Это люди (частично кулаки, частично уголовный элемент был тоже), которых уже один раз осудили в начале 1930-х во время коллективизации. Они были отправлены в лагеря, просидели все эти три года в лагере, вернулись из лагеря — в 1936-м и в 1935-м еще не продлевали. Вернулся, затырился на какую-нибудь стройку или куда-нибудь еще — тут его вытаскивают.

Это говорит о том, что на самом деле мы не знаем, сколько именно из этих 7,5 млн, прошедших по законченным следственным делам, — люди. А как можно это узнать? Вообще-то — никак. Кроме одного способа: в ту минуту, когда всюду победит свобода и демократия. Благодаря приказу 21-го года о том, что все следственные дела органов госбезопасности и судебных органов должны возвратиться в архивы госбезопасности, — это замечательный приказ, благодаря которому архивы так полно в этом смысле хранились, и тогда просто вот, извините меня, пересчитать, составить базу данных, выкинуть эти все параллели оттуда. Там-то и увидим, кто был арестован два раза, кто арестован шесть раз, таких же тоже много, всякие разные меньшевики… Когда на всей территории бывшего Советского Союза абсолютно победит свобода.

Александр Гурьянов: А в статотчетности, которую вы изучали, это есть только для 1937–1938 годов?

Арсений Рогинский: Только для одной операции. Где-то есть еще мелочи, где-то в отдельные годы, но на мелкие цифры: из 5000 высланного элемента 2000 ранее были судимы… — что-то в таком духе. Это все по статотчетности не определишь. Поэтому сколько их — миллион? Ну не меньше, по-моему. Почему я говорю не меньше? Вот так просто. Это слова, я не знаю, сколько. Может, больше, потому что масса народу действительно сидела по нескольку раз, и не по два; вот крестьяне обычно по два; священники — простите меня, на 90% тоже не по разу, конечно. Поэтому, как бы мы с вами ни старались, на основании вот этого к точным цифрам, сколько человек, мы с вами не придем.

Кстати, еще одна вещь. Совсем уже сейчас охранительную ремарку произнесу. Ни в коем случае не думайте, что эти предположительно 6,5 млн — это и есть те самые «безвинные жертвы». В этом смысле я вернусь к тем реакционерам, которые критиковали Никиту, — среди них есть и правда множество всяких разных убийц и других людей, потому что ОГПУ в течение своей деятельности занималось самыми разными делами. И вот когда мы стали считать просто по статьям, то приблизительно мы насчитали — в щадящем либеральном режиме мы считали, — что 24% дел, проведенных ОГПУ, — это не политические дела. Грубо — четверть, хотя либерально говорить 15%, есть такая позиция. Я просто посчитал по статьям, по обвинениям в каждый год.

Так вот, кроме вот этой общей статистики движения, из которой вы должны были запомнить:

— первое: что очень много было привлечено без ареста, это правда странно;

— странно, что больше миллиона человек были освобождены

— и все же как их много.

Это тоже надо понимать. Что эта статистика дает, кроме этих цифр? Она дает целый ряд раскладок. Первая раскладка… Почему таблиц-то много? Для таблицы движения достаточно одной страницы. Все эти люди расписаны по составам обвинений на каждый год. Это называется «характер преступления» у них. Таблица по характеру преступлений. Это то, в чем человека обвиняли. Это одна таблица.

Другая таблица есть не на каждый год, она есть в 1939-м, а потом с войны снова начинается, но безумно интересная, — это таблица по окраскам. Что такое окраски? По окраскам преступления, по окраскам учета. Как вы понимаете, человек состоит на учете. На него карточка заведена, карточка лежит в каком-то кусочке каталога, на каталоге написано: «шпион», и дальше там: японский, или там французский, или там еще чего-нибудь. Или окраска: «буржуазный националист», дальше написано: украинский, молдавский — вот столько-то карточек, и т.д.

Начинаются операции. Как массовые операции устроены? Вы подходите к картотеке, вынимаете ящик под названием «буржуазные националисты», берете, у вас два ящика «буржуазных националистов», вынимаете карточки и этих ровно людей арестовываете. А если у вас вдруг массовая операция против французских шпионов, где-нибудь кто-нибудь придумает, то так же точно подозреваемых во французском шпионаже поднимают и… Так устроен был первый этап массовых операций 1937 года, но так, конечно, устроено всегда. Вот эта окраска очень интересна, их надо сопоставлять с характером. Вас арестовали как украинского националиста, например, но нет такой статьи в Уголовном кодексе — украинский националист. Значит, вас обвинят в измене родине, в антисоветской агитации или еще в чем-нибудь.

Есть характер, и есть окраски, окраски очень интересны, хотя не очень надежны, потому что, если человека арестовывают и нужно обязательно заполнить графу «окраска», а его только арестовали, за ним не следили до этого никогда, они очень часто просто придумывают на ходу и ставят что-то приблизительное.

Голос из зала: Окраска существует для людей, которые уже привлекались раньше?

Арсений Рогинский: Нет, за кем осуществляется негласный надзор. Это оперативный учет, он устроен именно таким образом. Например, я с удивлением узнал когда-то 20 лет назад, по какой окраске следили за мной. Выяснилось, что она называлась «оказание помощи иностранному государству в проведении враждебных действий против СССР». Я, клянусь, чист и не понимаю, как попал именно в такую окраску.

Евгений Натаров: Начали с того, что брали по окраске, а потом вернулись к тому, что окраску было трудно придумать, а как, если их уже взяли с окраской?

Арсений Рогинский: Людей же брали по-разному. Одних берут по результатам оперучета…

Евгений Натаров: Во время массовых операций брали по окраске…

Арсений Рогинский: Это только в начале массовой операции, ведь все эти картотеки мгновенно исчерпались, и поэтому окраску придумывали и вносили в карточку уже после ареста, а они и знать не знали, куда и кого они вносят. Но это очень интересная вещь, понимаете, по окраскам. Это все, кстати, по-настоящему придумалось с приходом к руководству Народного комиссариата внутренних дел Лаврентия Павловича Берии. В бумагах НКВД был наведен относительный порядок. Это правда.

Надо сказать, что он в этом смысле был абсолютно дотошен. То есть возьмем, например, какой-нибудь 1948 год. По характеру преступлений вас арестовывают за шпионаж по статье 58-1а или б, за террор по статье 58-8, за диверсию 58-9, за саботаж 58-14, за антисоветскую агитацию 58-10, все, что хотите. А по окраскам что это такое? Агентура иностранных разведывательных органов — и дальше перечень стран, агентура эмигрантских антисоветских центров, участники бывших политических партий и групп: троцкисты, правые, меньшевики, анархисты, эсеры и текаписты. То есть следят за вами как за бывшим текапистом, но обвиняют вас формально в антисоветской агитации — вот вам разница между окраской и характером преступлений. Но изучать эту окраску чрезвычайно интересно.

Значит, первое — движение, второе — характер, третье — окраска. Дальше начинается самая ненадежная вещь под названием «социальный состав». Социальный состав — очень интересно, но когда у них была кулацкая операция, они всех записывали в кулаки. Потому что им план надо было выполнять, а она же была по цифрам, с лимитами операция. Где они проводят разницу между середняками и бедняками — совершенно неизвестно, но, тем не менее, это очень интересно, потому что выделяется духовенство, католическое, православное там, — довольно интересная все равно вещь — социальный состав. Какие-то группы возникают, какие-то исчезают, и т.д.

Дальше — конечно, по партийности. В 1921 году началась статистика, в 1922-м уже со второго полугодия первая дополнительная разбивка — это, конечно, партийный состав. При этом в конце концов все партии кончились, стало «коммунист» или «беспартийный», потому что все остальные партии уже перестали существовать.

По национальности — это тоже есть всегда на всех арестованных. Думаю, что относительно точно, опять-таки, только не для массовых операций. Когда известно, что во время польской операции начальник Свердловского НКВД Дмитриев тысячи русских людей записывал поляками, во время латышской в Смоленской области записывали латышами и так далее. Этой графе тоже нельзя абсолютно доверять.

По возрасту, по полу и отдельно «иноподданные» еще на каждый год. Вот такое количество разбивок на общее количество арестованных есть у нас практически на каждый год советской власти.

Заканчивая этот сюжет, я хотел бы привести один пример и сделать один вывод. Один пример — а что мы, собственно, получаем, если мы хотим получить какие-то результаты. Массу вопросов можно задавать этим статистическим таблицам.

Это соотношение решений судебных и внесудебных органов. Синее — это несудебные, красное — это условно судебные или то, что перечислено в судебные органы. Совершенно ясно, что в эпоху, когда начинаются массовые операции, резко увеличивается роль внесудебных органов, в 1930-м, 1931-м она огромна, и уж совсем она громадна по сравнению с ролью судебных органов здесь.

А это война. Здесь, видите, синее — это все Особое совещание. Хотя тут у меня большие споры с Никитой [Петровым], а что нам делать вот с этим? Это что за орган такой судебный или внесудебный? Прочту кусочек из СМЕРШевского отчета за 1941 год из папки Особых отделов: «Из числа осужденных к ВМН расстреляно по постановлениям Особых отделов с 1 июля 1941 года по 1 января 1942 года — 4730, с 1 января 1942 года по 1 июля 1942 года — 3099, с 1 июля 1942 года по 1 января 1943 года — 3401, т.е. 11 230 человек». Что это за жанр такой? Что это за орган такой внесудебный — Особый отдел? Вы же понимаете, это странно, потому что это совсем беспредел.

Голос из зала: А военными трибуналами?

Арсений Рогинский: Военными трибуналами — есть цифры, сейчас просто не могу доставать. Но поразительная история: сидит начальник Особого отдела, как я понимаю, и выписывает приговоры к расстрелу. Кстати, преимущественно здесь очень много расстрелов перед строем постановлениями Особых отделов. Просто подписывают постановления на расстрел, вот такое право ему предоставлено.

Никита Петров: Нет.

Арсений Рогинский: А вот тогда объясни мне, если это право ему не предоставлено, как же он не просто расстреливает, но еще и отчитывается? Что это вполне себе идет в официальный отчет. Поэтому я предполагаю, что право это ему было предоставлено, потому что стрелял он у нас дезертиров, самострельщиков и еще террористов — вот три категории.

Никита Петров: А бумаги нет.

Арсений Рогинский: Нет приказа, нет нормативного акта на разрешение начальникам Особых отделов приговаривать людей к расстрелу. Слушайте, но 11 тысяч — вообще-то говоря, за первые полтора года войны это много!

Голос из зала: Может, не нашли?

Арсений Рогинский: Может, не нашли. Или не там искали.

Чтобы с этой частью уже покончить, я просто хочу сказать — а, собственно, для чего нужен был советской власти такой огромный процент вот этого всего внесудебного? Мы видим, что внесудебные органы — это, по сути, основной инструмент террора. И здесь много, конечно, объяснений, у меня целая страница написана объяснений, и тут каждый, кто хочет, может себе выбрать.

Первое и главное: суды, несмотря на то что были практически полностью подконтрольны по тем делам, которые вели органы безопасности, все-таки не были подконтрольны абсолютно. И мы знаем много чекистских недовольств по этому поводу именно судебной деятельностью. Они судам никогда не доверяли. И как я понимаю, их политическое руководство судам тоже не очень-то доверяло, поэтому они стремились все делать сами.

Конечно, внесудебное осуждение позволяло не заботиться о полноте, а зачастую и вообще о наличии доказательств. Направление дела в суд требовало минимально серьезного документирования. Это я видел на примере многих десятков дел. Если дело идет на Военную коллегию — слушайте, ну залюбуешься, как там продлевается каждые два месяца срок содержания под стражей, бумажечки оформляются, все одно к другому. И если дело идет на тройку — посмотрите, что с этим делом. Что-то там поверхностное делают, но об обвинениях… каких-то там свидетелей допрашивать — нет, этого ничего нет, конечно.

Это, конечно, возможность осуществления масштабных быстрых расправ — неслучайно все массовые операции осуществлялись именно руками внесудебных органов. Это возможность скрыть направления террора и его масштабы. И самое главное, конечно, возможность для Сталина более легкого постоянного контроля над внесудебными органами.

Известно, что после 1946 года Сталин получал отчеты с каждого заседания ОСО. Вообще-то он ежегодные отчеты не получал. Во всяком случае, мы не знаем, нигде не встречали полных больших отчетов, посылаемых на имя Сталина. За массовыми операциями, конечно, он следил, во время массовых чисток. А за деятельностью внесудебных органов — конечно, контролировал их.

Это во всех отношениях был выгодный и удобный инструмент террора. В этом смысле это, конечно, и есть сердцевина террора.

Ну, это таблица судебных и внесудебных осуждений, это красивости, сейчас не будем это смотреть.

Когда мы с вами говорим о тех 7,5 млн, если прибавить СМЕРШ, то 8 млн. — если учитывать соотношение количества дел и реальных людей, то все равно шесть с половиной, — конечно, мы все время забываем, что абсолютно все по-другому стало, когда начались массовые депортации. Просто лицо террора изменилось, содержание террора изменилось, дух его поменялся, потому что здесь же не было уже никаких индивидуальных обвинений. Массовая депортация — она и есть массовая депортация.

И вот посмотрите на этот столбик — видите, коричневым депортации? Вот крестьянская, 1930–1931 годы, немножко 1932-й и опять довольно много в 1933-м. Это корейцы 1937 года. Это депортация 1940 и 1941 годов, она действительно громадная.

Александр Гурьянов: Это разное, в 1941-м это немцы.

Арсений Рогинский: В 1941-м это немцы, конечно. А почему поляки? А эстонцы с латышами?

Александр Гурьянов: В 1940-м не были, они в 1941-м.

Арсений Рогинский: В 1941-м. Здесь 1941 год очень большой, потому что здесь и немецкие депортации, и эта балтийская. Правильно, Саш?

Александр Гурьянов: Ну да, там вот в этой самой графе 1941 года почти все должно быть немцы.

Никита Петров: Там 30 000 прибалты.

Арсений Рогинский: Саш, ты бы хотел, чтобы я по национальностям раскрасил это? По делу, конечно, надо, просто я хочу показать общее лицо террора, что чему аккомпанировало в общей террористической атмосфере. Это удивительно.

Так что эти 6 млн депортированных надо прибавить к тем миллионам. К скольки — я старался вас убедить, что точно мы не знаем.

И еще один простой пример, какие вопросы возникают и на какие вопросы можно получить ответы. Вот смотрите, здесь цифры — это разбивка по характеру преступлений за 1944–1953 годы только по шпионажу. Видите, в 1944 году не так много людей и арестовывают за шпионаж.

Для меня важно соотношение. Процент арестов за шпионаж увеличивается, но — за какой шпионаж? И вот здесь мы просто посмотрим на этой табличке. Вот это — немецкий шпионаж, вот он — почти все в процентах, 80% шпионажа — немецкий в 1944 году. Потом процент уменьшается, и вот точка истины. Вот здесь начинает повышаться Франция, вот она «срослась» [с Германией]; коричневое — Соединенные Штаты, и вот Англия.

Это просто я взял на выбор кусочек, и вот можно сделать много разных историй: сопоставлять характер с окрасками, естественно, социальное положение с… я еще не написал, есть еще одна разбивка «из какой сферы изъяты». Масса возможностей для сопоставления.

Вот вы видите, что с американцами-то делается в абсолютных цифрах? Какой-нибудь 1953 год — всего 577 человек за шпионаж, так из них 270 — за американский шпионаж. Вот как он растет. И вот точка, когда все это выросло и изменилось: 1947 год. Никита, у тебя есть какой-то потрясающий приказ.

Никита Петров: Приказ не у меня, он у Виктора Семеновича Абакумова, который Абакумов послал непосредственно Сталину, что нам говорит о том, что он и разрабатывался именно по указанию Сталина. Это приказ 0048 от 2 февраля 1947 года, его заголовок: «Об усилении контрразведывательной работы по борьбе с агентурой американской и английской разведок. 2 февраля 1947 года». Вот, собственно говоря, как только издаются такие приказы, вы видите сразу же некоторые результаты.

Арсений Рогинский: Удивительная история, так что впереди? Понятно. Мы видим абсолютное выполнение политических решений. Сопоставьте все эти волны террора с разного типа решениями Политбюро — замечательно одно на другое наложится. И внутри даже этого террора. Террор послевоенный количественно же маленький — ну как маленький, ничего себе маленький, да? Но все-таки маленький. 76 тысяч, 74, 73, 59 — уменьшается с каждым годом количество арестованных, прямо похоже на НЭП, на расцвет НЭПа. А на самом деле абсолютно точно выверенное качество террора.

Если мы посмотрим, какая линия здесь становится самой главной и центральной, — арестовано всего 103 тысячи, из них 14 тысяч за антисоветскую агитацию. Уменьшается количество арестованных, а процент антисоветской агитации растет. Он железно становится примерно 20–25%. Это очень характерно для послевоенной эпохи и очень, по-моему, интересно. Он становится качественно выверенным, в этом смысле, конечно, Андропов — ученик позднего Сталина, это совершенно точно. Потому что это проблема выверенности террора — и не надо арестовывать слишком много, а надо арестовывать достаточно, чтобы поддерживать определенную линию.

Подвожу общий итог. Во-первых, много есть статистических документов, и каждый из них требует глубокого анализа. В идеале, могу себе представить, когда человек приходит, берет какой-то год и посвящает год своей жизни тому году, понимаете? По-настоящему это нужно очень долго все делать, но это делать необходимо. Но даже вот этим поверхностным образом, подчеркиваю пятый раз, моя таблица содержит массу неточностей, но было бы замечательно, если б мы всем этим занялись. Вот такая ситуация. Спасибо.

Подготовка к публикации Яна Рачинского и Никиты Петрова

Источник: Уроки истории. XX век