Американская дискуссия о европейских процессах: век нелиберальных демократий?

Дискуссия «Подъем нелиберальных демократий» (Совет по международным отношениям (США), 23 апреля 2018 года).

Участники дискуссии:

Майкл Абрамовиц — президент Фридом Хаус, бывший корреспондент «Вашингтон Пост»;

Николь М. Биббинс Седака — профессор практики международных отношений Джорджтаунского университета;

Тимоти Снайдер — профессор Йельского университета.

Модератор — Кэти И. Мартон, литератор, общественный деятель.

Кэти И. Мартон: Красные огни антилиберализма вспыхнули повсюду, и мы можем говорить, что Трамп — если не главный тяжеловес, то главный вдохновитель антилиберальных режимов. В Европе уже есть усталость от популизма, но представители Польши и Венгрии возлагают большие надежды на победу демократов на следующих выборах в США. Вопрос здесь не в том, что Европа нуждается в американском политическом опыте, а в том, что в Европе не оказалось достаточного числа инструментов, чтобы сохранить либеральный вектор демократии. Для вступления в Европу достаточно было показать себя «членом джентльменского клуба», но недостаточно только клубных обычаев, чтобы поддерживать функциональность всех институтов либеральной демократии.

Последние опросы показывают, что если в поколении беби-бумеров две трети привержены либеральной демократии, то в поколении миллениалов — разве что треть. Но объясняет ли только позиция молодежи политическую эффективность Путина или Эрдогана?

Важная стратегия популистской манипуляции — назначение врага: скажем, Орбан объявил Сороса главным врагом Венгрии, и в результате теперь о Соросе знают все венгры, а не небольшая группа интеллектуалов. Так и с иммигрантами, которых никто толком не видел, но в которых уже усмотрели угрозу не только общественному благополучию, но и частной жизни: те портят наши добрые нравы. Так искусственно ставятся под сомнение ценности, которые мы еще недавно считали само собой разумеющимися. Почему усилия пропагандистов столь успешны?

Майкл Абрамовиц: Мы недооценили решимость «плохих парней» сопротивляться. Нынешний процесс можно назвать рецессией демократии, и мы на самом ее дне. По данным Фридом Хаус, в 70 странах в прошлом году произошло серьезное уменьшение демократических свобод. Худшей в нашем рейтинге оказалась Турция, которая на нашей памяти еще стремилась в ЕС, а теперь стала страной массовых арестов журналистов, профессоров и прочих гражданских лиц. Если мы не знаем о том, сколь стремительно свертывается демократия, скажем, на Филиппинах, это не значит, что Филиппины не являются необходимой частью этой рецессии.

Для нас важнейшая проблема, что сейчас есть не только маяки, но и флагманы нелиберальной демократии: Россия и Китай. Эти страны стремятся доказать, что их политический опыт ничем не хуже других — и поэтому либеральная демократия не может быть признана по умолчанию лучшей системой. Так мы возвращаемся к холодной войне: российская и китайская модель оказывается привлекательной для части стран Центральной и Восточной Европы, а также и всех развивающихся стран.

Орбан, Путин и Эрдоган неимоверно легко справились с независимой прессой, просто заявив, что она не нужна для задач управления. «А если нет независимой прессы, то и голос Тимоти Снайдера нигде не прозвучит».

Важно, что менеджмент угроз со стороны популистов — это изображение угрозы как неуправляемой. Иммигранты плохи даже не тем, что они чужаки, а якобы тем, что благодаря им воцаряется хаос — и они вот-вот будут терроризировать весь город или всю страну. Точно так же, когда Путин говорит о том, что либеральные демократии повергли в хаос Югославию или Ливию, он сам мыслит в логике войны и готов был бы воевать сам в этих регионах, как воюет в Сирии, но при этом перекладывает вину за хаос на страны НАТО таким же образом, как в странах НАТО любые сложности намерены объяснять появлением иммигрантов. Перед нами вместо прежней гонки вооружений — гонка мнимых угроз.

Николь М. Биббинс Седака: Европа ошиблась, когда сочла, что достаточно поделиться своим «изобилием» — развитыми институтами, развитыми медиа — со странами, вступающими в Европу. Мы недооценили крупнейшие демографические и социальные сдвиги, обесценившие в глазах многих восточных европейцев либеральные институты. Экономические потрясения и иммиграция воспринимаются ими не как продуктивный вызов институтов, но как доказательство злокачественности либеральных институтов.

Нужно еще учитывать, что страны, в которых победила нелиберальная демократия, были всегда многокультурными и многоукладными, как будто с самого начала предназначенными для либерального миропорядка. Но эти страны, с одной стороны, претендуют на весомую роль в мире и на контроль над соседями, с другой стороны, не справляются со своей ролью внутри либерального миропорядка как стран, учреждающих новые прогрессивные институты.

Важный вопрос: как быть с тем, что ограниченный суверенитет в глобальном мире допускает неограниченное влияние врагов либерализма, минуя все границы? Прежде всего, нужно иначе осмыслять терроризм. Как мы знаем, террористические атаки косвенно способствовали и успеху Путина, и успеху Трампа: угроза терроризма была описана ими как результат нежизнеспособности либеральных институтов, а значит, борьба с либерализмом изображалась как лучший способ обеспечить как безопасность, так и индивидуальную свободу. Но не приводит ли к терроризму, наоборот, ограничение свобод, делающее часть групп населения принципиально уязвимыми перед любыми атаками?

Есть и еще одна проблема: Китай как инвестор в третий мир. Китай рассматривается как предводитель стабильных народов — и вот уже для стран третьего мира либеральная модель утрачивает любую привлекательность.

Тимоти Снайдер: Либеральная демократия допустила ошибку, когда стала утверждать себя как безальтернативная, как власть «конца истории». Но ведь настоящая демократия только укрепляется, когда знает, что история никуда не исчезла, а вернулась. Именно тогда в ней возникают идеи, утверждающие не только ее управленческое, но и гуманистическое преимущество. Также ошибочно было думать, что рост неравенства приводит к мирным революциям и переходу от диктатуры к демократии. В России Путина и США Трампа неравенство растет, но люди от этого только меньше верят в демократию, потому что им начинает казаться, что без ручного управления лидера никакие их проблемы не будут решены. Телевизор становится приводным ремнем новейшего ручного управления.

Все мы поняли печальную вещь, что распространение Интернета вовсе не означает распространения прозрачности и демократии. Ведь люди читают в Интернете то, что хотят прочесть. Тогда и получается, что даже люди, живущие в центре процессов глобализации, обращаются к Интернету не для того, чтобы включиться в происходящее, но чтобы найти самые простые и совсем не либеральные ответы на все вопросы.

Важно еще, что в США победа Трампа связана с тем, что США не могут отказаться от своей роли глобального лидера, но внутренние проблемы — не меньшая проблема для Вашингтона. Кроме страхов важны и определенные представления о «последствиях» внутренней политики. За Трампа и Брекзит голосовали в тех отдаленных регионах, где иммигрантов меньше всего. Но именно этим гражданам кажется, что их внутренние проблемы — результат деятельности иммигрантов, которые косвенно влияли на предшествующую администрацию. Такой двойной слабостью людей в регионах, экономической и политической, и пользуются активисты российской кибервойны: военная терминология и военные «мемы» становятся эффективными по отношению к людям, которые запутались в сетях массы новых языков. Война, как говорил Клаузевиц, «нарушает волю врага», и российские кибератаки нарушили волю населения США.

Европейцам очень трудно быть демократическими друг без друга, и путь США к либеральной демократии не так уж прост. Наша задача — показать, что демократия осуществима там, где она не допускает институционального коллапса, будь то милитаризация или сомнительные российские деньги, что демократия крепка там, где она сразу опознает эти вмешательства как нарушение политических правил. Нужно навсегда забыть лозунг «Больше капитализма — больше демократии»: ведь больше всего капитализма в офшорах, обслуживающих авторитарные режимы. Да и мы прекрасно знаем, как ряд радикально-демократических лозунгов, вроде права на ношение оружия, будучи поддержаны российскими киберботами, привели к победе Трампа.

Я бы говорил даже скорее не о страхе, а о беспокойстве. Новый авторитаризм не столько говорит о прямых угрозах, сколько о том, что современный мир слишком беспокоен, слишком хаотичен: либералы установили правила игры только для своих институтов, но не для всего мира; антидемократический Китай предстает прецедентом порядка, в котором все институты функционируют якобы без сучка и задоринки. Но для критики любого современного опыта нужны особые теоретические инструменты, которых часто нет не только у населения, но и у журналистов. Вопрос, где их искать?