Екатерина Марголис

Кисть и свет

Выставочное пространство на Gefter.ru: chiaroscuro Екатерины Марголис

Inside 01.06.2018 //

3 320

© Фото: Giandomenico Jardella [CC BY-NC-ND 2.0]

Изображение — обратно языку, это способ освобождения от рамок гипотезы Сепира–Уорфа, предписывающей нам думать и видеть в расчерченной сетке категорий родного языка. Когда меня просили подобрать работы для этой публикации, я не исходила из какого-то априорного сформулированного критерия. Это была работа глаза. Потому и любое комментирование было бы заведомым упрощением, а попытка снабдить цитатами — создало бы ненужный эффект: сродни переложению стихов в песни. Мне бы хотелось ограничить вербальную составляющую этих работ только названиями.

Но найти баланс все равно непросто. Я, как и многие художники и писатели, много экспериментирую с обликом слов, с иероглифической и графической составляющими языка. Для меня лингвистическая составляющая мира — с одной стороны, очень важна, а с другой — мучительна. И в нынешних вещах я пытаюсь оттолкнуться от этого берега и уйти в бессловесную область. Часто то, что хорошо ложится на язык, мешает выразить что-то следующее, перекрывает ему путь. Возможно, это особенности нашей все-таки вербальной в своей основе иудео-христианской культуры. Как сказал Марк Шагал об изобразительном искусстве и еврейской традиции: «Наш монотеизм куплен дорогой ценой. Во имя его евреям пришлось отказаться от того, чтобы смотреть на природу глазами, а не только душой».

Изображение — это всегда шаг в продолжение, но в продолжение ex novo: преображение, способ новой (и часто лучшей и свободной) жизни в новом цвете, материале и форме. (Интересно, что при этом часто такое качественное перерождение обозначается именно через визуальное слово: по-русски — это «образ», а, скажем, по-грузински сам термин «преображение» — буквально означает «изменение цвета».) И свет. Свет — первооснова всякого визуального искусства: и техническая, и онтологическая. Особенно сегодня, когда понятие современного изобразительного искусства растянуто до абсурда, а понятие формы полностью размыто, только свет, наверное, и является conditio sine qua non любого опыта визуальности. Поэта далеко заводит речь. Художника свет — чуть ли не еще дальше.

Вещи искусства отправляются в свободное плавание, и как они живут после — об этом не художнику судить, а зрителю. Во всяком случае, как и литературные произведения, так и любая визуальная вещь в искусстве работает в обе стороны. Они меняют и художника, и зрителя. Меняют и меняются сами самым непредсказуемым образом.

«Ми бемоль минор», 2016, см 100×100, фанера, масло, коллаж