«Учредительный выбор»: в тени революции?

Ныне, когда Европа, Америка, РФ переживают период формирования новых политик идентичности, темы памяти, наследия, «преемственности» прошлого и будущего выдвигаются в центр политического планирования. Зачастую — становятся инструментом преодоления массы назревших конфликтов.

На наш взгляд, залогом любого демократического движения вперед оказывается возвращение к историческому реализму — целый спектр научных и политических инициатив, цель которых — возникновение общественного фронта борьбы с новыми утопиями в политике. Когда демократическое строительство в мире переживает знаково сложный период, когда параллельно в разных обществах завоевывают адептов идеологии ностальгического «величия», когда «встревоженное большинство» (Иван Крастев) в Европе, а равно «подавляющее большинство» в России или «консервативное большинство» в Америке тяготеют к политикам, выдвигающим в центр понятие «мобилизующей традиции», а в ряде случаев — и некое «священное» прошлое и будущее страны, когда конституционное развитие рискует стать полем хронических боев консервативных и демократических сил за ту или другую интерпретацию «общей истории», когда категории «исторического опыта» (В. Орбан, В.В. Путин, Я. Качиньский) мутируют на глазах благодаря стихийной мифологизации якобы обязательной для всех общественной солидарности, когда вовсю ставится вопрос о «правах» целых народов [1] «на историческое прошлое» (МИД Польши, МИД РФ), а гражданственность обращена в краш-тест на «подлинность» патриотических и религиозных чувств, тогда и современная, и минувшая история начинают использоваться не по назначению — как рычаг околоправового [2] тестирования гражданина на предмет принятия им того или иного системообразующего «исторического выбора», непризнание которого дискриминирует любого носителя национальной традиции, признание которого — основа его обязанностей и прав.

История вновь оказывается заложницей «Большого стиля» — несущей конструкцией «общего выбора», революционного не менее, чем Октябрь 1917-го. Вновь возникает вопрос о степени соответствия граждан безальтернативно понимаемой истории, которая, как и в советское время, должна быть директивой «окончательного» самоопределения субъекта относительно избранного, несомненно, лучшей частью общества («подавляющим большинством» «ответственных граждан» ©) «исторического пути» ©.

История находится на гребне политического использования, смысл которого — новое «историческое проектирование», призванное стать инструментом отсева «своих» и «чужих»…

Подобного рода — на деле псевдоисторические — проекты выражают стремление их авторов к возрождению на новом историческом витке старой пропаганды. Их задачи — подогревать массовый энтузиазм, гасить массовое недовольство — работать не столько с интеллектуалами, сколько с человеком толпы, усредненного большинства, масс. Они рассчитаны на точечное управление «общими» эмоциями и, соответственно, выделяются манипулятивными отсылками к языку якобы общепонятных реакций и чувств («оскорбление» чувств, «естественность» чувств, «нормальность» чувств)… Уже сейчас они обращены на реальные мишени — в ход идет конспирология, поиск вражеских «колонн», независимо от того, говорим ли мы о Польше, России, США…

Кроме того, многие из них претендуют на моделирование актуальной политической теологии (здесь не место останавливаться на этой теме подробно).

Наконец, это проекты, легитимирующие парадоксальную, ритуальную сакрализацию, нет, не столько истории, сколько «учреждающих» ее поворотов [3] — всегда в чем-то судьбоносного (символьного) исторического выбора, как оказывается, заведомо определяющего или даже чуть не на «генетическом» © уровне закрепляющего невозможность альтернативной политики и альтернативной истории впредь.

Политика в этих концепциях соскальзывает к онтологии — жизни «как она есть», якобы безальтернативной в обозначаемых властью и новыми консерваторами «народных» ее формах, исторический выбор — к «органике» жизни народа, первая примета которой — якобы всегда «правый» выбор…

Конечная их цель — доказать, что «новоучрежденная» история — всегда результат сознательного и, лучше всего, как в случае с Крымом и Трампом, демократического выбора масс.

Из двойного тезиса о сознательности и свободе уже осуществленного (и впредь предлагаемого как неизбежный) выбора вытекает особый феномен — установка на сведение воедино представлений о народном «праве на историю» и «праве на жизнь» (существование).

И если под «правом на историческое прошлое» в них подразумевается право на безальтернативную (всегда контролируемую и фиксированную) интерпретацию свершившейся истории, то под «правом на жизнь» — осуществляемый народом благодаря тому самому символьному (снимающему противоречия — учредительному) выбору безальтернативный выбор «себя и своего».

Но это не просто «свое», а «свое» как знамя противостояния на деле все более специфическим угрозам: вычеркиванию из истории (ср. речь Лаврова в ООН в сентябре 2017 года), миграциям как отсечке краха цивилизации (В. Орбан), полному подрыву традиционализма, отрицанию уникальности пути… «Свое» в новых контекстах предстает как мотор цивилизационных противостояний — панацея от «гибели всерьез». Оно все более мифологизируется — и вот уже сродни «первому и последнему» выбору между смертью и жизнью «государств-цивилизаций» (В.В. Путин), а не просто стран.

Перед каждым из этих государств — якобы безальтернативный выбор между господством и подчинением, между угасанием и продолжением «рода», между цивилизацией и варварством, между демократией и авторитаризмом, между «своим» и «чужим» (ср. пропагандистский фильм «Крым», ср. интерпретации В. Орбаном миграционной политики, ср. версии Я. Качиньского, на чем основана польская «традиция»).

Градаций и полутонов в данном случае ждать не приходится… В них просто нет надобности. Используются только взаимоисключающие варианты выбора — либо-либо, ничего среднего, пан или пропал…

История становится в этой связи полигоном вынужденного выбора (перед лицом угрозы уничтожения любой народ «естественно» © выбирает оптимальное и неизбежное), тогда как цивилизационный «учредительный выбор» — приводным ремнем политики, с обвинительным азартом распределяющей роли «своих» и «чужих» на основе осуществленного или проигнорированного «правого» выбора…

Каков же вкратце этот «учредительный выбор» в глазах новоиспеченных «цивилизаторов»?

«Учредительный выбор» всегда вызван критической необходимостью, смертоносными угрозами, предотвращением агрессии или, едва ли не в жанре современных эсхатологий, «предкатастрофой».

Это всегда разрубание гордиевых узлов: снятие проблем, упразднение кризисов, восстановление морального духа нации, купирование губительных конфликтов, утверждение независимости народа — его свобода и жизнь.

Если говорить о политиках идентичности, «учредительный» выбор — якобы совпадение необходимого и возможного, но и «креативная», непрерывно творящая из невозможного действительное, идентичность себе. В философском же смысле «учредительный выбор» — это свобода, понятая как необходимость, и это жизнь, трактуемая как право на существование «своего» в качестве заведомо исключительного — не вмещающегося в общепринятый порядок вещей.

«Учредительный выбор» сопряжен с расширительной трактовкой «права на жизнь» — мы сами себе закон. Но он же связан с чем-то вроде экспериментальной теологии освобождения — требованием безоглядной сакрализации абсолютной «свободы». Его функция — снимать всё сковывающее свободу выбора (рук) таким образом, чтобы внешних критериев оценки «нашего» впредь не существовало. Отныне «наше» должно равняться политической инаковости, которая, как лейбницевская монада, не обязана иметь окон… Наступательная формула «мы — не вы» обретает характер торжествующей манифестации, тогда как растуще всеохватная идеология «учредительного выбора» провозглашает зарю новой эры, в которой «свое» принимает форму высшей необходимости.

В политике стартовый момент «выбора» знаменует несбыточность компромиссов не просто с «чужим», а с чужим долженствованием, — конфронтацию еще до всякой конфронтации, демонстративное и болезненное постоянство фиксаций на «своем» законе, «своей» вере, «своем» представлении о миропорядке, «своем» человеке и «своем» пути. Складываются патовые векторы ситуации, в которой малейший компромисс с «чужеродным» может означать отказ от себя…

Особенно важно, что конвенции «учредительного выбора» начинают распространяться и на актуальные трактовки демократии.

То, что воспринимается зачастую как крестовый поход против демократии, преподносится возникшей генерацией импровизирующих политиков как поиск «своей» демократии и «своего» — great again! — исторического пути. В эпицентре импровизационной политики — казалось бы, выбор «своего», но такой, что призван быть разве что надындивидуальным — сопряженным с «общей правотой», которую индивиду остается только подтверждать. Это может быть правота «героических предков, передавших эстафету служения потомкам», это может быть правота «спасшей Европу цивилизации» или правота «подавляющего большинства», населения, призываемого стать рачителем общественного очищения, это может быть правота «лучших сынов нации, как никто в истории сражавшихся с авторитаризмом» ©, это может быть правота «Костела» либо любого другого «Ведомства национальных дел», но она всегда узнаваема по одному признаку: в действительности стоящий за ней и исповедуемый, как вероучение, «окончательный» выбор, по сути, не дозволено ни принимать, ни отвергать.

Выбор, затрагивающий «код» © цивилизации, — то, чему соответствуют либо теряют лицо.

Резко задвигался рычаг принуждения к выбору, отказ от которого грозит единовременной потерей «себя», «своих», «своего».

Строго говоря, речь идет о навязывании представлений о trap-онтологии в политике, когда следовать новейшим установлениям и «не отказываться от себя» — значит отречься от персонального выбора «своего».

«Своим» благодаря «учредительному выбору» провозглашается разве что «общий выбор», осуществляемый в «естественном» © «единстве» © со «всеми».

Но почему же?

Вовсе не потому, что в реальности он совершен со «всеми», а потому что он «не мог быть другим».

На кону — выбор, который невозможно не сделать, если хранить верность «себе». Если его оттягивают, цивилизация — кандидат в политические самоубийцы. И важно не пропустить «последний» момент, когда цивилизация все еще равна себе…

«Учредительный выбор» — указание далеко не на поиск идентичности, а на зондирование «окончательного решения» по поводу «нашей природы».

И удивительно, что post-identity politics скачкообразно переходят в государствах-цивилизациях в nature-blitz — рывок в идентичность на деле сакрального типа, не соответствовать которой, если ты хотя бы формально относишься к «цивилизованному большинству», невозможно, не подтверждать которую (разумеется, «образом жизни») опасно, недооценивать которую — предательство, отказываться от которой — грех.

Уже и само большинство начинает масштабно сакрализироваться. Одно оно «спасительно» — словно бы обладало по отношению к личности моральным превосходством. Одно оно непреложно право. Было ли когда-нибудь указано хоть на одну ошибку «подавляющего большинства» в России или «консервативного большинства» в Венгрии или Польше? В целом, одно оно — последнее «естественное» (новейшая идеологема) воплощение «общей природы», губительные угрозы которой впервые со всей очевидностью вскрывают, кто прав и кто виноват.

Заметим, до всякой борьбы.

Прав — «верный природе» («до конца») и настаивающий на «праве на жизнь» всех живущих — любых цивилизаций. Виноват тот, кто ставит палки в колеса «бесперебойному» функционированию цивилизаций. Но с помощью чего именно? Работы на подрыв их прав! От попыток их унификации, недооценок «объективной необходимости» (перед лицом угрозы) «учредительного выбора» до намерения лишать их священного права решения за себя.

Сакрально же в этом контексте хотя бы «право на жизнь». Но возникающая теология — на порядки сложнее. Как мы уже говорили, это — теология освобождения… Опять-таки, мы оставляем ее подробное исследование будущему.

Но что дальше?

Возникает масса строжайших табу, цензур и самоцензур вокруг одной и той же проблемы — насколько «окончателен» выбор «нашей природы»? Вернее, настолько ли он «окончателен», чтобы не быть другим? Всеобщее идентификационно-практическое «отныне и до века», видимо, должно подтверждать неизбежное — «учредительный выбор» не мог не состояться, иначе мы не были «собой»…

На наших глазах возникает крупнейшая политическая новация. Назовем ее “nature-blitz” — претензии на определение «природы» искомой цивилизации в ситуации, понятой как последний шанс на выживание… Но nature-blitz — еще и желание «быть собой» так, чтобы возникли ощутимые гарантии спасения (инструментализация поиска «себя»).

Каковы же признаки вступления политического мира в новый исторический период?

Во-первых, на мировую сцену победоносно восходят уже не ищущие, а, как они всячески дают понять, обретшие «себя». «Природа» в nature-blitz тем и отличается от идентичности, что от нее ждут неизменности/окончательности. Мы не случайно имеем дело с ходовой формулой «возврат к себе».

«Соответствие природе», в отличие от «поиска идентичности», подразумевает сознательность выбора, который не может быть другим.

Но если «идентичность» проектна, то «природу» проектировать никто не берется — ту либо принимают, либо разрушают себя.

Во-вторых, знак происходящего — общий всем «учредителям» бросок в натурализацию политики… «Природа» — еще и обозначение границ выбора. «Природное» в политике — всегда ограничение выбора. «Природа» не выходит за свои рамки. Но политика, одержимая натуральным, — в большинстве случаев резкий упор на статус-кво и невероятно стойкий нарциссизм — детские обманки «бессменного себя».

Присмотримся к новым реалиям. Nature-blitz проглядывает уже на разных — конфликтующих — флангах. Вы обречены сталкиваться то с менеджерами — распорядителями «общей природы» (еще недавно мифической), то с безапелляционными судьями «природы» целых государств, то с утопистами, играющими в политическом казино «гарантированных» поражений и побед. И то, и другое, и третье суть бесшабашная уверенность в неизменности природы — в ее, так сказать, однократности (в самодостаточности, в единстве внешнего и внутреннего, в существовании в истории абсолютных констант).

Постмодернисты на нашем месте вели бы речь о принципе «самореферентности» реальности. Мы же говорим о способах политической идентификации — приписывании политическим акторам (себе и другим) кардинально неизменных черт.

Благодаря утверждению nature-blitz в нынешней политике одни «онтологически» демократичны, другие «онтологически» автократичны, одни «онтологически» цивилизационны, другие якобы «по природе» варвары, одни «всегда» идут «от победы к победе» (ср. В.В. Путин, речь на XVII съезде «ЕР»), другие «на протяжении всей истории» «строят козни» (ср. речи В Орбана и Я. Качиньского), одни — прирожденные «лидеры демократического мира», другие — ожидаемо «антидемократический фронт» (ср. речи президента и вице-президента США)…

И стоит ли удивляться, что чисто юридический смысл в этом формирующемся, как опаснейшая завязь, в мире дискурсе обретает разбор целого ряда национальных «природ»?

«Общего» и «частного» (см. выше) все это касается в том аспекте, что личное перестает быть для индивида своим… Под эгидой «учредительного выбора», как и в рамках nature-blitz, «свое» отнюдь не выбирают, а принимают, как «природу», целиком. «Я» и «свое» в 2018 году почти биологически скрещены. В идеале же они — одно. Выбор оставлен лишь принимающему первичную констатацию, что из высших политических соображений «общего выбора» не избежать.

Но что во всем этом может интересовать нас — исследователей политики и памяти?

Благодаря происходящему на наших глазах демократия, впрочем, не менее, чем гражданин, вполне может пережить каталитическую реакцию поиска «подлинных» демократов по цивилизационной «природе», а не благодаря характеру убеждений и дел.

«Учредительный выбор» — машина производства политических клише. Например: «свои» и «чужие» по «природе» таковы («свой» не способен стать «чужим», а «чужой» — «своим»: прочих градаций интересующимся не оставлено) [4]. Государства действуют исключительно в силу «своей природы». Гражданин не вправе действовать вопреки вердиктам «общей воли», если те символизируют «природу» государств. «Общий выбор» — всегда цивилизационный выбор «своего». И проч., проч. — многое другое.

Современного наблюдателя должно интересовать следующее. Насколько популистские конструкции «учредительного выбора», а равно и активно разрабатываемые «натур-органические» пропагандистские клише, способны взорвать демократию изнутри, навязав ей регрессивные формы контроля за «своим» во имя защиты «общей природы»? Насколько постоянный поиск «окончательных решений» способен создать новые формы тоталитаризма? Как утопическое восприятие «вечных ценностей» и/или «неизменной природы» способно влиять на состояние прав и свобод граждан, коль скоро персональный выбор «своего» все более затруднен?

Мы начали с того, что принятие «общего выбора» в ряде стран обращается в движок определения правомочности граждан. Вопрос — насколько далеко это зайдет? В какой мере историческая политика «государств-цивилизаций» работает на формирование скреп «общего выбора»? Эта проблематика может не только определить будущее, но создать его…

Следующий вопрос — не пора ли заявить принципы актуальной для данного этапа ценностной политики, устанавливающей более здоровые «балансы» между личностью и большинством, меньшинством и большинством? Политические радения вокруг «общего выбора» отнюдь не выглядят нейтральными. На наш взгляд, настало время обсуждения уже не вполне теоретических, а чисто практических проблем:

— Как ущемляются в контексте «учредительного выбора» права отдельных граждан?

— Что граждане могут противопоставить «цивилизационному диктату» новых политических сил?

— Как «учредительный выбор» связан с ностальгией и ресентиментом? В какой степени он отвечает на массовый запрос?

— Как избежать воронки «общего выбора» на пике кризисов демократического и партийного развития?

— Что меняется в представлениях о формировании «демократического консенсуса», если это понятие эксплуатируют «учредители»?

Считаем, что расчет на «демократический консенсус», подпитываемый страхом перед лицом якобы «гибельных» угроз, — не лучший способ размышлений о современном политическом развитии.

Задача будущего — отделить страхи и травмы от политического планирования, высвободив пространство для диалога о ценностях, ставящих заслон «перехватам» выбора, столь знаковым в активности «учредителей» сакраментального «выбора всех».

Примечания

↑ 1. Или даже «миров» — русского мира (РФ), славянского мира и христианского мира (Венгрия, Польша, Чехия).

↑ 2. Косвенно и прямо выходящего на проблемы правового статуса.

↑ 3. Крещение Руси, Крымнаш в российском случае; постсоветский двуединый выбор Европы и христианства — в Венгрии и Польше; исторический взлет Трампа в США.

↑ 4. «Свой» — всегда тотально «свой», «чужой» — всегда тотально «чужой».