Девять тезисов к статье Ирины Чечель «Учредительный выбор: в тени революции?»

1. Ни индивидуальный, ни коллективный субъект (нация, например) не может помнить всего.

По крайней мере, это все не может быть одновременно представлено в сознании: иначе получится карта Англии размером с Англию. Отсюда три вопроса.

а) Отражает ли неизбежно искаженный вариант памяти о прошлом само это прошлое или искажает его (т.е. идут искажения пропорционально реальности или сознательно либо бессознательно забывают одни важные моменты и выпячивает другие)?

b) Это происходит случайно, спонтанно или является следствием целенаправленных действий тех, кто заинтересован именно в такой картине реальности: ведь что-то происходит и само собой!

с) Когда искажения есть (почти всегда!), то можно ли с этим что-то сделать? Нельзя забывать, что любые иллюзии функциональны и обеспечивают потребности не только тех, кто их придумал (власти, например), но и тех, кто их разделяет, помогая им сохранить комфортную для них картину мира.

2. Мы постоянно видим инструментальное искажение памяти со стороны властей с целью оправдания памятью (а на самом деле, придуманными концепциями) сегодняшних действий.

Например, судя по нашей пропаганде, Вторую мировую войну развязала Польша, поляки всегда нарушали все договора: это такой недоговороспособный народ, в 41–45-м мы воевали со всей Европой, которая вся была на стороне Гитлера, князь Владимир крестился в Крыму, а Сирия — священное для каждого русского место потому, что оттуда пошло православие. И т.д.

3. Эти искажения затрагивают не только факты, но и выводы из фактов, приписываемые мотивы и другие моменты интерпретации.

Например, из реального факта гибели советских солдат на территории европейских стран во время Второй мировой войны делается вывод об особых правах России на эти страны или, как минимум, в этих странах.

4. Приписываемые мотивы важны для морального обоснования сегодняшних действий.

Пример приписываемых мотивов: «освобождение Европы от нацизма» или «спасение узников гитлеровских концлагерей» ни в коей мере не было задачей Красной армии, а было лишь побочным следствием решения основных задач — победы над врагом и послевоенной экспансии. Разумеется, все это происходит не только в России, но и в других странах. Правда, эффективность подобных целенаправленных искажений зависит от степени контроля за информационными потоками.

5. Искажение памяти касается и динамических аспектов истории.

В частности, подчеркивается неизменность особенностей разных стран и их политики. В карикатурном виде это прозвучало, например, в программе Киселева, который сказал, что жесткость реакции Швеции на Крым связана со стремлением шведской военщины взять реванш за поражение под Полтавой. Т.е. со времен Полтавы они только об этом и думают! А значит, любой сегодняшний конфликт, прямо по Оруэллу, во-первых, был всегда и является лишь продолжением естественного хода вещей, во-вторых, морально обоснован.

6. Эффективны лишь те искажения памяти, которые способствуют поддержанию высокой национальной самооценки.

Поэтому так сложно шел процесс денацификации в Германии, а у нас процесс анализа коммунистического прошлого был прерван и заменен созданием благостных или героических легенд.

7. Искажают память не только правительства и разнообразные «плохие парни».

Со стороны «хороших парней» — не побоюсь этого слова, с нашей стороны! — это тоже бывает. Пример — завышенные цифры жертв сталинского террора.

8. Искажения памяти служат сплочению нации.

Причем не только за счет искажения самих фактов или мотивов, но и за счет того, что вводится запрет на иную интерпретацию событий. Т.е. появляются факты, в которых нельзя сомневаться, по поводу их нельзя задавать вопросы и т.д. Сомневающийся объявляется — и воспринимается многими! — врагом. У нас подобного рода политика относится прежде всего ко Второй мировой войне, но есть и другие моменты.

9. Память для демократии — это не только правда и даже не столько правда.

Правды недостаточно, как это ни странно. Нужно еще, как минимум, две вещи.

a) Надо, чтобы было видно: история, как и отдельный человек, свободна, нет жесткой предопределенности. Например, многовековой враг может стать союзником, технологическая отсталость может быть преодолена, как это случилось с Японией, ставшей по многим параметрам технологическим лидером, а там, где была диктатура, может сформироваться эффективная демократия.

b) Кроме того, эта память должна допускать разное к себе отношение. Память в демократических обществах означает, что у людей может сохраняться разное отношение к одним и тем же фактам и феноменам, людям, например. Т.е. это нечто прямо противоположное сегодняшней ситуации, когда государство требует определенных чувств: например, скорби в связи с убийством Захарченко или смертью Кобзона, а часть противостоящей государству общественности не менее жестко требует прямо противоположных чувств или, как минимум, налагает запрет на те чувства, которых требует государство. Я не знаю, как далеко должна заходить эта свобода оценок. Ведь в пределе получается, что мы должны принять и оправдание если не деяний, то личности Гитлера или Сталина? Поэтому, как и во всех предыдущих пунктах, я отнюдь не настаиваю на правильности собственной точки зрения!