Гасан Гусейнов
Новая роль русского языка в мире как предмет изучения и преподавания
Исчезновение СССР раскрыло большинству людей, говоривших на русском языке, насколько противоречивым, сложным и проблематичным является в некоторых случаях сам тот факт, что русский — родной или второй язык этих людей.
10 551 
Полная версия выступления в Дели на международной конференции «Русский дискурс в контексте современной межкультурной коммуникации», посвященной 65-летию кафедры русского языка и литературы Делийского университета.
Для меня огромная честь выступать с докладом о новой роли русского языка в современном мире по приглашению кафедры русского языка и литературы Делийского университета, которая отмечает 65-летие.
В современном мире русским языком как родным пользуются не менее 150 млн человек. Считается, что еще для 100 миллионов человек, живущих на территории бывшего СССР, русский является относительно свободным основным языком общения. Для сравнения — языком хинди, по данным официальной статистики, пользуется не менее полумиллиарда человек. А вот носителей греческого языка совсем мало — всего 13 миллионов. Древнегреческим и санскритом владеет еще меньшее число людей, измеряемое, в лучшем случае, десятками тысяч.
В советское время русский был региональным глобальным языком. По-настоящему глобальным он был формально — как один из главных официальных языков Совета безопасности ООН. А фактически изучали его в мире не так широко, как, например, французский или испанский. Регионально-глобальным он был в бывших социалистических странах и в странах, как тогда говорили на одном дыхании, «Азии, Африки и Латинской Америки», где с помощью СССР выращивались кадры для построения социализма. И сейчас еще в самых неожиданных точках планеты можно столкнуться с людьми, которые когда-то учили русский по Владимиру Маяковскому — «только за то, что им разговаривал Ленин».
Позднее, когда идеология обветшает, все пойдет по формуле уже Владимира Высоцкого:
Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке:
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке.
Берлинский таксист из Ирана, изучавший русский в Баку в 1970-х, или врач-афганец из Бремена, освоивший русский в криворожском медучилище в 1980-х, — это не только осколки разлетевшейся империи, но и часть глобальной сети друзей русского языка.
Конечно, не только численность говорящих делает язык мировым. Есть что-то другое, не менее важное. Можно говорить о двух сферах — сфере внешнего приложения, которая измеряется количественно. К этой сфере относятся военное дело и промышленность, численность людей, занимающихся наукой и образованием, но также и переводами с других языков, и управлением, и тысячами других дел. Мировым в сфере внешнего приложения делают свой язык политики и ученые, которые решают, например, что больше не будут принимать к печати в своем журнале статьи по той или иной отрасли знания на родном языке, а только по-английски.
Такова судьба фундаментального и прикладного естественнонаучного знания на немецком или на русском языках. Часть научного сообщества решает, что для развития науки родной язык этого сообщества перестал быть релевантным. Между тем первичные математические операции человек совершает на родном языке. Почему это так, другой вопрос. Дело тут не в бессмысленном патриотизме, а в ограничении области применения родного языка. Этого опыта у русских, живущих в метрополии, пока еще не было. Здесь задевается главное идеальное качество родного языка — полное и, в идеале, безотказное обслуживание насущного опыта человека.
Что это за качественная сфера, или сфера внутреннего применения?
Понимание носителем языка, что только на этом языке ему доступно нечто такое, чего он не получит ни от какого другого языка, каким бы богатым тот ни был. Все следствия из такого подхода к языку в коротком выступлении не затронешь. Но для подступа к ядру проблемы необходимо преодолеть несколько общих мест.
На греческом и санскрите читают только десятки тысяч, но задачи, поставленные перед человечеством на этих языках, остаются открытыми для каждого следующего поколения. Эти задачи — философские, логические и кибернетические, иначе говоря, задачи понимания, образования и управления. Люди, читающие и пишущие на так называемых живых языках, не покидают рамок, заданных аристотелевскими категориями, даже если ничего не знают об этих рамках, потому что о них, может быть, забыли не только их школьные учителя, но и учителя этих учителей. Видимой делает эту качественную сферу только настоящий кризис репрезентации языка в сознании говорящих на нем людей.
Под репрезентацией я понимаю высказанное в авторитетных текстах отношение к родному языку и как к дифференцированному инструменту выражения, коммуникации, познания и управления, и как к интегративной символической персоне [1]. В России, как правило, такой персоной, или персонализацией идеальной сущности, является «великий и могучий русский язык» из стихотворения в прозе И.С. Тургенева.
Тургенев, скорее, удивлен, как это в таком рабском и неразвитом обществе, как Россия середины XIX века, вообще возможен такой богатый, свободный, великий и могучий язык. Но на протяжении всего нескольких десятилетий на русском языке появились тексты, знакомство с которыми стало обязательным элементом образования.
Из чего состоял русский сегмент тогдашнего мирового гипертекста? Мы вряд ли ошибемся, если скажем, что этим сегментом была русская критическая литература и публицистика. К концу XIX века физиономией символического персонажа по имени «русский язык» были Толстой, Достоевский, Чехов, а чуть позже — политические деятели, прежде всего марксисты — Троцкий и Ленин.
В своей глобальной функции русский язык стал языком социальной революции и интернациональной, в определенном смысле — даже а-национальной, коммунистической экспансии. При этом идеология интернационализма, деколонизации, социального равенства, которую можно считать «ранней глобализацией», интегрировала и русский гипертекст прошлого столетия. Для изучавших русский язык в мире имена Пушкина как певца свободы, Толстого, Достоевского и Горького как аналитиков человеческой души и критиков социального устройства, Маяковского и Пастернака как певцов революционной эпохи и, наконец, Ленина и Сталина как строителей справедливого будущего для всего человечества репрезентировали носителя права на глобальную функцию. Это была функция идейного интегратора человечества на почве самого справедливого и вместе с тем, как тогда говорили, «научно-обоснованного» государственного устройства.
Конечно, имена Ленина и Сталина в этом списке покоробят очень многих. И меня они коробят. В самом деле, то, что было менее известно при их жизни и стало известно и доступно всем желающим сегодня, например, о методах насаждения «всеобщего счастья человечества», мало кого сделает поклонником строителей советского государства. Но русская пословица не зря говорит: из песни слова не выкинешь.
Как бы мы ни сожалели об этом, как бы нам ни хотелось, чтобы большинство иностранцев мечтали изучать русский язык из-за Пушкина или Ахматовой, в ХХ веке это было не так. Одно из важнейших социо(контр)культурных явлений эпохи — международный терроризм — тоже держалось во второй половине ХХ века на интересе к большевизму и к сталинизму, к маоизму и иным «-измам». Один из самых известных международных террористов — Ильич Рамирес Карлос получил свое первое имя — Ильич — в честь Ленина (другой его брат получил в честь Ленина имя Владимир).
Конечно, были тысячи и тысячи людей, изучавших русский язык для того, чтобы прочитать Солженицына или Цветаеву. Но тренд определяли не они, а те сотни тысяч людей в мире, которые видели в Советском Союзе не просто символ обновления их жизни, но непосредственный пример осуществления мечты, не утопию, а реальность. Не их вина, что эта реальность оказалась, по большей части, иллюзией.
Мы сейчас не говорим о реальном содержании деятельности перечисленных в списке людей: очевидно, что поэт и сановник Пушкин не отвечает за преступления бандита и палача Сталина или визионера и палача Ленина. Но есть по меньшей мере два измерения, в которых язык всех троих интегрирован в сознании больших групп людей. Одно измерение — это взгляд на Россию извне, взгляд человека, нашедшего ультимативную легитимацию для изучения данного языка. Другое измерение — отношение Сталина к Пушкину, точнее — узурпация сталинским режимом пушкинского наследия, вообще русской классической литературы как источника внутри- и внешнеполитического авторитета.
Комментарии