Изучая древнерусскую книгу

Владимир Богданов — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник исторического факультета МГУ, руководитель Школы юного историка МГУ. В круге научных интересов — археография, быт и культура старообрядчества, история благотворительности в России. Автор более 60 научных работ.

— Что происходит сейчас в вашей научной специализации — в археографии?

— Археография — дисциплина, изначально связанная с выявлением, публикацией и изучением памятников письменности. Традиции ее были заложены еще в XIX веке П.М. Строевым. Второе рождение дисциплина приобрела во второй половине XX века, когда возник ряд крупных научных центров, связанных с поиском и изучением древних письменных и печатных памятников. Первенство здесь принадлежало ленинградским ученым — В.И. Малышеву и его коллегам, обследовавшим северные районы страны.

С самого начала археографические экспедиции проводились в местах компактного проживания старообрядцев, которые в силу традиционности этой конфессии сохранили наиболее древние пласты русского исторического наследия: книжность, религиозность, этику. С этой точки зрения в исследовании старообрядчества скрыт огромный потенциал изучения истории России в целом. Этой темой занимаются в «Пушкинском доме», в Екатеринбурге, в Новосибирске. Занимается этим и археографическая лаборатория МГУ.

С XX века историческая наука предпринимает систематические попытки заново открыть культурное пространство Древней Руси, сохранившееся в наследии старообрядчества. В частности, древнерусская книжность. Уже в XVIII веке признавалось, что в распоряжении старообрядцев находятся ценнейшие документы с личными подписями различных исторических деятелей допетровской России. Например, до Ивана Федорова, знаменитой книги «Апостол», вышедшей 1 марта 1564 года, было несколько изданий печатных книг анонимных типографий. Эти и другие уникальные книги найдены именно в старообрядческой среде. Они находятся теперь в книгохранилищах Исторического музея, Российской государственной библиотеки, Научной библиотеки МГУ и др. и введены в научный оборот.

— Но археография — это не только изучение книжной культуры?

— Мы изучаем систему социальных отношений в старообрядческой среде. Если изучение книжности за последние 30 лет совершило серьезный шаг вперед, то уклад жизни пока изучен не на таком уровне. Связано это во многом с региональным своеобразием различных групп староверов, даже принадлежащих к одному толку. Интерес представляет бытование традиции в современных условиях. Известно, что при всей своей закрытости, старообрядчество оказывалось наиболее передовой частью российского общества, куда первыми проникали и новые технологии, и современные методики. Достаточно назвать имена Морозовых и Рябушинских. Это ведь были не просто успешные предприниматели, но и весьма прогрессивные люди. Их успех — уже историческая хрестоматия, хотя еще совсем недавно это было не так.

Чем объяснить этот феномен? Ведь это не просто отдельные личности, это целая среда. Тип русского хозяина — успешного, с одной стороны, но заботливого и очень традиционного, пока не исследован в должной мере. То, что в советское время называлось «середняк». Как сочетаются традиционализм, личный успех и прогресс — все это нуждается в изучении. В прошлом году на разработку этой темы был получен грант Президента РФ «Традиционная культура в условиях модернизации в конце XIX–XXI веках (на примере крестьян-старообрядцев)».

— И все это до сих пор живо?

— Да, мы изучаем это, что называется, изнутри. Только в личной беседе можно открыть определенные черты, свойства, увидеть характеры носителей традиции. Вопрос только в том, насколько исследователь может быть допущен в достаточно близкий круг общения. Иногда нужны годы, чтобы в тебе увидели собеседника, а не агрессора. Исследователь должен доказать неслучайность своего интереса, проявить уважение и знание культуры, вызвать встречный интерес к самому себе.

— Что вы как историк почерпнули для себя в этих экспедициях?

— Я попал в экспедицию, когда мне было девятнадцать, т.е. в период «активного взросления и гражданского становления». Занимаюсь этими исследованиями более 10 лет. Поскольку экспедиции дают жизненный опыт, то отделить личную сторону от научной очень сложно.

С профессиональной точки зрения, археография дает незаменимый опыт работы с источниками, навык практической деятельности.

Камеральное исследование предполагает изучение конкретного памятника книжности (в архиве, библиотеке, музее). Ты находишься в читальном зале, перед тобой лежит рукопись или книга — памятник прошлого, заключающий в себе несколько пластов информации. Например, места, более потертые или запачканные, говорят о пристрастии читателей. Таким образом, начинаешь соприкасаться с психологией читателя прошлого. Некоторые книги содержат вкладные читательские записи… Если есть выходные данные, в какой типографии и когда книга была напечатана, то это уже научный факт. Если же нет таких сведений, то выяснить это — и есть одна из целей последующего изучения. Когда перед глазами проходят десятки и даже сотни книг и рукописей, перед тобой открывается целый мир.

Полевая же работа предполагает личное общение. Тут твой источник — не книга, а человек. Как ты его сможешь разговорить, как ты сможешь его убедить в важности своей работы, от этого и зависит успех твоего дела.

— Но современный старообрядец среднего и старшего поколений, в конце концов, прошел все те же обязательные институты советского человека, если речь, конечно, не идет о совсем замкнутых группах сродни Агафье Лыковой. Как удается сквозь это напластование открыть более старинную традицию?

— Не все так катастрофично. 70 лет для исторической перспективы — промежуток не такой уж и большой. Следует учесть, что знание передается в основном через поколение — от дедов к внукам. Традиции семьи именно так и сохраняются: как учили дедушка с бабушкой.

До сих пор быт старообрядцев — это во многом социальные практики (или воспоминание о них), которые реформы патриарха Никона и царя Петра попытались сломать. Этот слом был воспринят крайне негативно в значительной части русского общества. И из этого быта, основанного на глубокой религиозности, выросло сопротивление так называемого «раскола».

Конечно, в условиях глобализации эта среда (как и многое другое) исчезает. Буквально на наших глазах ушло поколение, воспитанное до революции. К сожалению, исследователи, работавшие в 1960–70-х годах, когда это поколение было, что называется, «в силе», из-за ряда обстоятельств (в первую очередь идеологических) многим вещам не уделяли должного внимания. Сейчас приходится довольствоваться рассказами их внуков, так как дети (люди, родившиеся в 1930–40-е годы) очень часто не могли воспринять традицию.

— Насколько отвечает общественное понимание истории достижениям исторической науки, если массовое сознание до сих пор не может выбрать между Александром Невским и Иосифом Сталиным?

— Есть определенный разрыв между данными, которыми располагает академическая наука, и тем, что происходит в общественной жизни. Можно еще сказать, что историки выполняют свою работу друг для друга и до общества ее результаты не доходят, а сама история востребована либо на уровне инструмента пропаганды, либо как занимательное чтение/зрелище. Голос историка в современном информационном обществе заглушается другими источниками. Известный цикл передач на канале «Россия» обнажил ряд проблем, связанных с исторической памятью, заново поставил вопрос о политической ангажированности истории как общественного явления.

— Какую роль в этом играют сами историки?

— Беда в том, что роль профессиональных историков в этом процессе ничтожно мала. На экраны выходит значительное число фильмов и передач на исторические темы, к созданию которых профессиональные историки даже не привлекаются. Отсюда и лубочность многих подобного рода шедевров. В советские годы была распространена практика исторического консультирования. Известно, что сценарий фильма «Александр Невский» Сергей Эйзенштейн переписывал несколько раз — пока консультанты (а это были доктора исторических наук М.Н. Тихомиров и А.В. Арциховский, ставшие затем членами Академии наук СССР) не приняли его как не противоречащий своей эпохе. За этот фильм, между прочим, великому режиссеру была присуждена степень доктора искусствоведения. В результате вышел фильм, к которому с точки зрения исторических фактов придраться, в общем-то, трудно. Из последних работ следует отметить фильм Павла Лунгина «Царь», а если обратиться к теме старообрядчества, то положительным примером является сериал «Раскол» Николая Досталя. Насколько известно, и Лунгин, и Досталь обращались за консультациями к историкам. Но это, к сожалению, лишь исключения.

— Владимир, расскажите о становлении Школы юного историка МГУ.

— Школа юного историка существует на факультете с 1977 года, когда организация школы и ее функционирование были поручены в то время аспиранту, а ныне профессору Игорю Святославовичу Филиппову. Он руководил школой до середины 90-х годов, передав впоследствии руководство Александру Аркадьевичу Немировскому, ныне крупному ученому-востоковеду. На рубеже веков Школа прерывала свою деятельность, решение о ее возобновлении последовало только в 2002 году, когда мне было предложено вновь организовать деятельность ШЮИ. Мне было это интересно: к тому времени я работал в школе, знал, что такое работа с детьми.

Мы начинали с 22 учащихся, теперь у нас 320. Меняются формы и виды занятий, расширяется и число юных историков. Одним из главных показателей популярности школы является количество учеников, перешедших на следующий год обучения. Если ранее таких ребят было порядка 20, то теперь около 50.

— Вы анализировали, как меняется детский интерес к истории по сравнению с теми же 90-ми годами?

— Круг интересов, наверное, остается прежним, а вот доступность информации принципиально изменилась. Если раньше самостоятельная работа ребенка была связана в первую очередь с библиотекой, то теперь множество материалов можно найти с помощью Интернета, что для поддержания такого полупрофессионального интереса к истории играет существенную роль. Но существует общая проблема, характерная для детей поколения 90-х годов: информация, казалось бы, доступна, а интерес к ее получению и освоению значительно ниже, чем у поколения 80-х годов, не говоря уже о более старших.

— Какова мотивация современного школьника, на ваш взгляд, при углубленных занятиях историей?

— Мотивация во многом связана с расширением эрудиции. При этом увлечение историей, вероятно, есть проявление глубинного интереса к своему прошлому. По словам Н.М. Карамзина, «история предков всегда интересна для того, кто достоин иметь Отечество». При этом интерес этот наименее зависим от влияния массовой культуры.

— С точки зрения знания истории поколения словно рассечены надвое. Старшие еще имеют какие-то общие точки зрения на те или иные события, а новые фактически ничего не знают, им не на что опереться.

— Система концентров, которая сейчас является основной методикой обучения детей истории, много раз уже подвергалась критике. Старшие же поколения, грубо говоря, мы с вами, учились по линейной системе, где шаг за шагом исторический процесс раскрывается в определенной последовательности. Сейчас же получается, что, недоучив в истории что-то одно, затем ребенок недоучивает и другое. В результате стройной картины истории в памяти не сохраняется. Путают декабристов и тех, кто брал Зимний дворец в октябре 1917-го. Исправить ситуацию могут разного рода варианты дополнительного образования. И Школа юного историка здесь занимает свою нишу.

Беседовал Алексей Устинов