Онтология как эффект стиля

Иванова Юлия Владимировна — доцент кафедры истории идей и методологии исторической науки факультета истории НИУ ВШЭ, ведущий научный сотрудник Института гуманитарных историко-теоретических исследований имени А.В. Полетаева (ИГИТИ).

Соколов Павел Валерьевич — преподаватель кафедры социальной истории факультета истории НИУ ВШЭ.

От редакции: Важнейшая заслуга исследователей — сближение, а не разведение по разным культурным областям публичной политики раннего Нового времени и писательской деятельности гуманитариев. Старинные метаморфозы знания, происходившие при участии философии, историографии, юриспруденции, риторики и других дисциплин, попавших в хоровод обоснования новой политики, — подсказки нам, когда мы пытаемся разобраться в прагматических эффектах современного гуманитарного знания, а с ним и общественного отношения к политике. С любезного разрешения авторов мы публикуем отрывок из этой работы. Темы книги будут обсуждаться на Вторых Полетаевских чтениях в ИГИТИ имени А.В. Полетаева НИУ ВШЭ («Sapientia gentilis: между филологическим очищением и философской герменевтикой»).

Два слагаемых гуманистической историографии — этико-риторическая традиция, воспринятая гуманистами от античности, и интуиция тотальной реконструкции прошлого, приведшая к возникновению масштабных реставрационных проектов, а также археологии и коллекционирования — практик, в которых материальные вещи мыслятся как своеобразные метонимии духовного содержания ушедших эпох. В наши задачи, конечно же, не входит объяснение и тем более исследование причин, спровоцировавших небывалый рост интереса к прошлому и материальным свидетельствам о нем, наблюдающийся в Италии начиная с XIV века, а в других частях Европы с той же интенсивностью — лишь на столетие или полтора позже: мы ограничимся лишь тем, что просто отметим этот факт. Примечательно, что такие, как может казаться в начале XXI века, далекие от практической жизни дисциплины, как археология и эпиграфика, обязаны своим рождением в середине Треченто самым насущным политическим потребностям — равно как и складывание настоящего культа исторического знания и историописания в Италии пятнадцатого и во Франции шестнадцатого столетия. Совершенно очевидно — и в дальнейшем нам предстоит еще не раз убеждаться в этом — что радикальные повороты в самосознании народов, как правило, сопровождаются не менее радикальными трансформациями в понимании того, как следует писать и читать историю.

Первыми каталогизаторами римских древностей, от руин городских построек до монет, сохранивших изображения императоров, были Франческо Петрарка (1304–1374) [1] и Кола ди Риенцо (1313–1354) [2]. Оба они находились под влиянием идеи, будто Риму можно вернуть давно утраченное могущество руками людей нынешнего века — стоит лишь предъявить им и истолковать для них свидетельства славного прошлого столицы мира, а этими свидетельствами и должны служить памятники античности. М.С. Корелин, считавший Кола ди Риенцо автором сочинения «Описание города Рима и его достопримечательностей» (Descriptio urbis Romae ejusque excellentiarum), так характеризует кульминацию его политической карьеры: «…на один момент археологические утопии сделались фантастическою, почти сумасбродною действительностью, когда восторженный археолог, захвативши в руки власть, попытался осуществить свои заветные мечты». Реставраторский пафос вырастает из сознания разрыва между современностью, представляющейся ущербной эпохой, и завершившейся с наступлением «тысячелетнего варварства» античностью, мыслимой как эпоха классическая. Восстанавливая для себя картину славного прошлого, «нынешний век» не только подражает минувшему, но и соревнуется с ним, силясь овладеть его главным достоянием — материалом и средствами, позволившими античности создать то, что вызывает восхищение спустя тысячелетия. Эта конструктивистская интуиция, в истории художественной культуры спровоцировавшая тот комплекс явлений, который принято называть Возрождением, находит богатую пищу для своего развития в политической ситуации рубежа XIV–XV веков.

В это время политика в городах, которым вскоре предстоит стать центрами новой, гуманистической культуры, постепенно начинает обретать формы, характерные для Нового времени [3]. Она превращается в совокупность техник отчуждения власти при поддержании иллюзии тотальной включенности всех представителей общества в политическую жизнь. Примером здесь может служить политическое устройство Флорентийской республики, которой суждено было сделаться хронологически первым центром развития гуманистической историографии. Во Флоренции Кваттроченто существовало поистине огромное число выборных и сменяемых в кратчайшие (иногда протяженностью в два месяца) сроки государственных должностей. Вовлечение в политическую орбиту значительной части населения и постоянная ротация пребывающих на государственной службе лиц, естественно, требовали от социально активных граждан владения словом — умения публично излагать и защищать собственное мнение, от которого могла зависеть судьба государства. Парадокс состоит в том, что в это же самое время в предкапиталистической Флоренции возникают и набирают силу тенденции к такому расслоению общества, которое не представлялось возможным никогда ранее и в условиях которого разговор о какой бы то ни было демократии просто теряет всякий смысл [4]. Город теперь зависит не только от средств, поступающих в его бюджет от налогов, но и от крупных частных вложений. Взносы, которые был способен сделать в казну, например, Козимо Медичи Старший (1389–1464) [5], оказываются сопоставимыми с размерами городского бюджета. Его внук Лоренцо (1449–1492) [6], прозванный Великолепным, идет еще дальше: он правит государством, не только не занимая никаких официальных должностей, но и, как показывают современные исследования, располагая довольно скромными, в сравнении с состоянием своего деда, средствами. Правит потому, что ему удается обеспечить себе монополию на поступающую в город информацию политического характера, и потому, что он виртуозно владеет политическими технологиями, позволяющими его семье сохранять популярность даже при наличии сильных врагов Медичи среди представителей флорентийской элиты.

На протяжении XIV — начала XV века в целом ряде городов Италии происходит возвышение семейств, которые будут поставлять этим городам единоличных правителей, чья власть совсем не может считаться легитимной, если рассматривать ее с позиций современного той эпохе права [7]. Вместе с тем сосредоточение власти в руках одного семейства, а порой и просто в руках удачливого кондотьера, очевидным образом противоречит демократическим традициям итальянских городов. Власть, которая не располагает никакими прямыми средствами обоснования собственной законности и востребованности со стороны управляемого ею общества, обращается к средствам косвенным, которые позволили бы если не легитимировать ее, то, по крайней мере, сделать популярной. Политическая жизнь становится областью масштабнейшей эстетизации. Репрезентация власти, происхождение которой сомнительно, а настоящее — зыбко, охотно использует эстетику героизма, а образцы ее в изобилии предоставляет античная культура. Не дело героя — хранить устои общества; его призвание — ниспровергнув их, привести свой народ к прекрасному будущему: поэтому героический, возвышенный пафос оказывается весьма продуктивной стратегией самопозиционирования для режимов, не имеющих корней. Вполне естественно, что частью реализации этой стратегии станет революция в области искусств. Задача максимум, возлагаемая в новой политической ситуации как на фигуративные, так и на словесные искусства, — это, по сути, переформатирование действительности: создание такого образа мира, в котором сегодняшнее положение дел не только находило бы рациональное и эстетическое обоснование, но еще и представало бы финалом славной героической истории. Отсюда ясно, какими тесными узами будут связаны историописание и риторика на протяжении ренессансной эпохи. Определение Цицерона, согласно которому история есть opus oratorium maxime [8] (произведение ораторское по преимуществу), позволяло ввести историю в число риторических жанров и руководствоваться при ее создании или оценке, в первую очередь, критериями риторики [9].

Примечания:

↑1. См. биографию Петрарки и библиографию литературы о нем в недавнем издании: Petrarch: A Critical Guide to Complete Works / Ed. by V. Kirkham and A Maggi. Chicago – London: The University of Chicago Press, 2009 (разделы об исторических сочинениях Петрарки помещены на с. 103–112 — o «De viris illustribus», 229–244 — о путеводителе в Святую землю); см. также статьи: Kallendorf С. The Historical Petrarch // The American Historical Review. Vol. 101. No. 1 (Feb., 1996). P. 130–141; Kohl B.G. Petrarch’s Prefaces to de Viris Illustribus // History and Theory. Vol. 13. No. 2 (May, 1974). P. 132–144.
↑2. Подробнейшее изложение биографии Кола ди Риенцо см. в кн.: Musto R.G. Apocalypse in Rome: Cola Di Rienzo and the Politics of the New Age. Berkeley: University of California Press, 2003.
↑3. См. очерк политической ситуации Кваттроченто в кн.: Гуковский М.А. Итальянское Возрождение. Т. 1–2. Л.: Изд-во ЛГУ, 1947–1961; Cherubini G. Le città italiane dell’età di Dante. Pisa: Pacini, 1991; Fubini R. Italia quattrocentesca: Politica e diplomazia nell’età di Lorenzo il Magnifico (Studi e ricerche storiche). Milano: Francesco Angeli Editore, 1994 (2-е изд. — 2002); Jones Ph. The Italian City-State: From Commune to Signoria. Oxford: Clarendon Press; N.Y.: Oxford University Press, 1997; Manselli R. Il sistema degli stati italiani dal 1250 al 1454 // Storia d’Italia / Dir. da G. Galasso. Vol. IV. Comuni e Signorie: istituzioni, società e lotte per l’egemonia. Torino: Utet, 1981. P. 177–263; Pullan B.A. History of Early Renaissance Italy. L.: Lane, 1973.
↑4. См. о внутренней политике во Флоренции конца XIII–XV веков: Brucker G.A. Renaissance Florence. Berkeley – Los Angeles – London: University of California Press, 1969. P. 128–171; Becker M.B. The Republican City-State in Florence: An Enquiry into Its Origins and Survival, 1280–1434 // Speculum. Vol. 35. No. 1 (Jan., 1960). P. 39–50; Rubinstein N. The Government of Florence under the Medici (1434 to 1494). Oxford: Clarendon Press, 1997 (2-е изд.).
↑5. Изложение биографии Козимо Медичи Старшего см. в кн.: Ewart D.K. Cosimo de’Medici. N.Y.: Kennikat Press, 1970. О меценатской деятельности Козимо см.: Kent D.V. Cosimo de`Medici and the Florentine Renaissance: The Patron’s Oeuvre. New Haven – London: Yale University Press, 2000; Jurdjevic M. Civic Humanism and the Rise of the Medici // Renaissance Quarterly. Vol. 52. No. 4 (Winter, 1999). P. 994–1020.
↑6. См. о нем: Клулас И. Лоренцо Великолепный. Пер. с франц. Н.Н. Зубкова. М.: Молодая Гвардия, 2007 (книга доступна на сайте проекта Belpaese: http://belpaese2000.narod.ru/Teca/Quattro/Medici/cloulas/clou000.htm; см. также: Rubinstein N. Op. cit. P. 199–263. О литературной деятельности Лоренцо см.: Андреев М.Л. Лоренцо Медичи // История литературы Италии / Отв. ред. М.Л. Андреев. Т. 2. Возрождение. Кн. 1. Век гуманизма. М.: ИМЛИ РАН, 2007. С. 439–463 (библиография на с. 671–672).
↑7. О трансформации самосознания власти в эту эпоху см. чрезвычайно важное замечание Р. Фубини: Fubini R. L`umanesimo italiano e I suoi storici: Origini rinascimentali — critica moderna. Milano: Franco Angeli Storia, 2007 (7-е изд.). P. 30–31.
↑8. О законах, I, 5.
↑9. Об исторической культуре раннего Возрождения см.: Барг М.А. Ренессансный историзм // Барг М.А. Эпохи и идеи. Становление историзма. М.: Мысль, 1987. С. 243–290; Cochrane E. Historians and Historiography in the Italian Renaissance. Chicago: University of Chicago Press, 1981; La storiografia umanistica. Messina: Sicania, 1992; Struever N.S. The Language of History in the Renaissance. Rhetoric and Historical Consciousness in Florentine Humanism. Princeton: Princeton University Press, 1970; Tateo F. I miti della storiografia umanistica. R.: Bulzoni, 1990; Valsecchi F. Caratteri ed aspetti della storiografia del Rinascimento. R., 1960; Varese C. Storia e politica nella prosa del Quattrocento. Torino: Einaudi, 1961; Wilcox D. The Development of Florentine Humanistic Historiography in the Fifteenth Century. Cambridge: Harvard University Press, 1969.