Третья сила. Симптоматика последней Конституции СССР

От редакции: Возвращая гефтеровские контексты, обратимся к излету советского периода, когда интеллигенция трактует кризис СССР в том ключе, что «спасение» должно стать политикой. Но спасение от чего? От грядущей «катастрофы» СССР или мира. Может быть, даже серии «катастроф». Чем меньше сознания-памяти, тем ближе развязка катастроф. Однако кто в таком обществе носители беспамятства и кто его бенефициары? Эту проблему Гефтер.ру иллюстрирует очерком Глеба Павловского «Третья сила» (1977), впервые делающим его автора заметным в московских диссидентских кругах (журнал «Поиски», № 1, самиздат, май 1978 года). Павловский рисует картину власти, ставшей воронкой для общества беспамятства. В СССР не стало граждан, зато во власти разместилась, как на некоем странном полигоне, Третья сила — беспамятный организованный сброд, рекрутируемый из «рыхлой всенародной общности». Сброду не свойственно чувство вины, так как у него нет социальной памяти. Но власть жива манипуляциями и запретами на историческую память и хозяйским выскабливанием советского прошлого. А нет прошлого — нет и равенства «граждан» во власти с «гражданским миром» вне нее. Свободен памятливый. Гражданственность — дело памяти, один из выводов будущего создателя путинских «политтехнологий». А пока, в 1978 году, он поднимает вопросы политики права. Во власти обозначилась Третья сила — новый класс субъектов, власть во власти, которая не остановится перед тем, чтобы пожрать государство. Этот класс хитроумно уклоняется от идеологического обоснования своей деятельности, и вместе с тем он организующая сила плебса распорядителей статус-кво. Его возникновение фиксирует советская Конституция 1977 года. Право для Павловского и Гефтера, статью которого в первом номере «Поисков» мы размещали 24 августа, — это мы сами и наша власть. Но какие?

Очерк печатается в сокращении.

* * *
Опубликованный 4 июня 1977 года проект новой — Четвертой по счету — Конституции страны, кажется, недооценен. Нельзя сказать, что кто-то был обманут в своих ожиданиях: как все и предполагали, ничто не меняется. На этом будто бы и стоит проект, подтверждая газетным говорком: не менялось и не изменится, не надейтесь: зато мы теперь можем то, можем это, а вот вы теперь попробуйте только пикните — не так!..

— Все то же самое… — равнодушно перелистают газету другие — их большинство.

— …Все так же? — наверх, а не в газеты глядя, озадаченно спросят третьи.

— То же, так же, спокойно работайте!.. — слышится сверху.

— Все то же! — с уверенной гадливостью определяют одни и отворачиваются, — все то же, но еще глупей и злей.

«Все та же недостаточная ясность в трактовке основных гуманитарных прав… все та же неполнота их списка, хотя список увеличился… и все та же перегрузка граждан “обязанностями”, список которых тоже увеличился по сравнению…» Таковы голоса иноземные и, в сугубом меньшинстве, местные.

Но когда все то же столь безмерно, оно приобретает необъяснимые и странные свойства! В чем это и когда мы стали согласны: отвергающий и одобряющий, осведомленный с неведающим и даже с единственным распространителем разрешенных вестей — официозом?

Правда ли, что у нас, в СССР, ничего не происходит?

Правда ли, что в здешней немоте и беспамятстве, где водит людьми, их фразами и предрассудками прошлое, и не разобрать, то ли поумнело оно, то ли поглупело еще, — правда ли, что здесь царит одно лишь вечное настоящее, вечное «все то же» — без конца, без истоков и связей, не меняясь в своей основе?

Не следует ли нам вглядеться и вслушаться в странное произведение, о котором все всё знают, не читав, — и без того, мол, ясно, что там. А там, пока всем всё «ясно как день», идет напористая, скрытая, ладная перекройка всей государственной схемы прежней Конституции СССР 1936 года. Без обоснований, без предуведомлений, что «устарело», — но при тщательном сохранении из прежней всего, что готово встать в новый порядок, новый закон нового государственного строя СССР.

1

В Конституции 1977 года государству есть где разгуляться: двадцать пять раз оно прямо утверждено единственным автором общественной деятельности, чтобы в заключение обязать своих граждан оберегать его интересы, «способствовать укреплению его могущества и авторитета» (статья 62).

Только государство действует во всех случаях его необозримой компетенции, тогда как люди, общество, граждане в сфере их интересов имеют лишь сомнительное и осторожное «право» действовать — но чаще просто «обязаны действовать». Во всех случаях их «право», «долг» и «обязанность» трактуются государством, исходя из его, государства, приоритета. Чем же обусловлена активность самого государства, каковы основания его приоритета?

Опосредованные никем, они обусловлены только Основным законом, провозглашающим государство самовольное и своевластное.

Трудно признать случайностью десятки «обмолвок», все до единой в общем духе: СССР — не страна, населенная людьми, не народ граждан, не трудовое общество, а монолитный безлюдный организм, сверхчеловеческое Государство, живущее отдельно от своих граждан и дарующее им «от себя» право жить и работать. Экономика, общество, труд, семья и культура — все многообразие человеческого мира намертво схвачено одним только людским изобретением — одним из самых опасных — государством, органы которого своевольны и вправе распоряжаться любым аспектом твоей жизни. Четвертой Конституцией собираются провозгласить суверенитет государства — над обществом и народом.

Партия стала «авангардом всего народа», а государство «всенародным», возрастание руководящей роли КПСС, следовательно, не означает ничего другого, кроме как — партия управляет всем государственным строем. Однако простейшего взаимоналожения достаточно, чтобы узнать: и партия как общественная организация, сгинув, обернулась непостижимым ядром государства!

Пункты партийного Устава отныне включены в Конституцию государства. Теперь они даже формально перестают быть некими «общими убеждениями единомышленников» — это параграфы закона, обязательные для всех. Ибо — «Гражданин СССР обязан соблюдать Конституцию СССР» (ст. 59). Все граждане СССР, со дня одобрения Конституции 1977 года, тем самым вступают как бы в обязательное коллективное членство в КПСС. Членство особого рода — с обязанностями перед Уставом партии, но без права голоса на внутрипартийных — они ж государственные! — делах.

То же и с государством — и оно, согласно Четвертой Конституции, вступило в КПСС, поскольку «Государственные учреждения, общественные организации и должностные лица обязаны соблюдать Конституцию СССР…» (ст. 4), а Конституция, в свою очередь, содержит в себе партийные уставные задачи.

Может ли в этом случае сохраниться в СССР гражданская, т.е. советская основа государства? Разумеется, нет: проект Основного закона 1977 года формально отменяет и ее. Как не существует в нем общественной партии, так нет и государства гражданского.

Шестая статья, в силу своего ключевого антиконституционного характера, рассматривается нами как чрезвычайный закон о единстве партии и государства, согласно духу и букве которого «руководящая роль партии» приравнена к государственной безопасности и неразличимо с нею слита.

2

Новая 62-я статья начинается провозглашением новой, не определенной по существу обязанности граждан: «Гражданин СССР обязан оберегать интересы Советского государства, способствовать укреплению его могущества и авторитета. Защита социалистического Отечества есть священный долг каждого гражданина СССР. Измена Родине — тягчайшее преступление перед народом» (ст. 62).

Первая фраза статьи, быть может, замечательнейшее из всех новшеств Четвертой Конституции. «Интересы государства»? Согласно проекту, интересы государства охватывают весь круг жизни человека в семье, в обществе, производстве. Оберегать их в обязательном порядке (даже не состоя при этом на государственной службе) — значит возложить на гражданина обязанность оберегать государственный приоритет в решении его личных дел. Впрочем, так прямо и говорится: «Гражданин СССР обязан… способствовать укреплению его могущества и авторитета», — что означает (неслыханное для конституций) прямое требование к гражданину устраниться от гражданской политической компетенции, превратиться в «пожизненно нижестоящее» должностное лицо.

Теперь «измена Родине» — это «нанесение ущерба интересам государства, его могуществу и авторитету». Гражданин, не «способствовавший укреплению авторитета», тем самым отлынивает от главной своей обязанности и, в строгом соответствии с буквой Основного закона, может стать изменником Родине. Мало того, он не заслуживает и чести считаться преступником перед законом! Он совершил преступление перед народом, следовательно, согласно смыслу закона, — он враг народа и человек вне закона.

Итак, налицо исключительный закон против личности, ставящий ее гражданскую безопасность в прямую связь с добровольным отказом ее от гражданского суверенитета. От права суждения.

3

Мы прикоснулись к одному из самых занятных подтекстов новизны Четвертой Конституции. Все самоуправные «органы» и «ядра» ее политической системы — в жесткой сцепке между собой и обеспечивают механизм согласования и принятия решений тайком. Эта механика состоит из видимых «шестеренок», связанных нелегальными «передачами».

Нельзя ли сказать, что внутри Четвертой Конституции угнездилась очень компактная и довольно дееспособная антиконституция — законодательная контрреформа, впервые в истории СССР закладывающая основы осознанно противоправного строя? Цели нашей противоконституции — не те, что можно бы обнародовать… Вот откуда новизна Основного закона. Все эти переотсылки суверенитета и авторитета, взаимозаменяемость его формальных средоточий и увертки от оглашения функций ткут вязь неопределенности во всем, кроме…

Кроме чего? Есть ли по ту сторону какая-то упорядоченная реальность? Видимо, такая имеется. Новая Конституция замкнула ее конечным единством исторически беспамятной и безличной, рыхлой «всенародной общности». Предполагаемый Четвертой Конституцией внутренне разобщенный народ — народ без граждан, общество служащих вне самоуправления и власти над собственным трудом, вне выбора и воли. Все, что гарантирует человеку его долю благ и защиту в завтрашнем дне, соединено с изъятием суверенитета в размещенную «тут же», чресполосно с повседневностью каждого, но далекую и недоступную сферу власти.

Если бы попытаться публично возвести эти основы в Основной закон, мир увидел бы, наверное, самую сумасшедшую из конституций.

4

Невозможно нормализовать жизнь советского общества, признав нормой и кое-как «упорядочив» его сегодняшний день. Всем в стране завладел распад, продукты которого, централизованно вгоняемые вовнутрь общества, становятся бытом и духовной пищей. Плоды труда упраздняют его мотивы и стимулы, обременяя собой источники развития; преимущества демонстрируют неспособность их использовать; наконец, общество ныне столь беспомощно и подвластно, что уже почти неуправляемо, — и здесь достигнут какой-то предел.

Шестьдесят лет всюду копились и складывались несоответствия: слов и дел, целей и средств, успехов и следствий. …Образовалась богатая традиция несоответствия всего всему.

Развивать «социалистическую демократию» — но как развивать то, чего дважды нет: ни как социалистической, ни как демократии? Только опыт несоответствий открыт и доступен всем и каждому. Им-то начиналось у нас общественное движение и личная независимость — осознанием несоответствия между бытом и правом, развитием этого опыта в практику гражданского несогласия. Так обнаружилось несоответствие Третьей Конституции прагматике власти и правозащитным нуждам общества. Осознание перерастало в движение узнавания, «огласки», раскрытия наших подлинных основ. Само существование несогласных было разглашением главной из государственных тайн, было вестью о кризисе, опрокинувшем практику сокрытия вестей, монополию «центра» на любую огласку и обнародование.

Сопротивление произволу и попранию личного достоинства быстро переросло в сопротивление государству, неспособному оградить собственный строй от захвата его институтов сбродом. На развязанную «охраной основ» локальную гражданскую войну — войну на деморализацию и подавление диссидентов, — сопротивление ответило нормой солидарности, ненасилия и нравственной стойкости. Вот уже более десяти лет, как сопротивление неустранимо из жизни народа — а с ним и понятие о независимой гражданской позиции, независимой личности без попыток зарыться в этот мир, получить от него дозволенную личину и «обличать недостатки» из-за государственного угла.

Открыто разгласив существование неподавленных различий, движение породило толкование их источника: «Преобладание Государства над личностью, не защищенной от произвола правовыми гарантиями». Это толкование легло в основу деятельной защиты прав человека от государства. Сопротивление огосударствлению стало Противостоянием личности государству. Паролем несогласия стало: «Государство против Личности!».

Со своей стороны и власть проявляет готовность к развитию конфликта во взаимное противостояние с «отщепенцами». Демонстрируя поразительную чуткость именно к нашему толкованию спора, она заимствует его с перевернутым знаком: «Личность против Государства!». А когда эскалация «мер по обеспечению государственной безопасности» выявила меру неуступчивости противостояния, наступил конец и возможностям ограниченного развития нашего политического строя — и мирным временам его саморазложения.

Вот предел и для нас, тут живущих. Граница, за которую выехать некуда. На этом рубеже родилась первая в нашей истории Конституция, которая не может не выполняться. Это кажется чем-то обратным здравому смыслу, ибо, как известно детям, Конституция не выполняется. Но здесь тонкость. «Невыполняемая» Конституция СССР не данность. Это завоеванное доказательство несоответствия слова и строя, вывески и дел. Зазор, который несогласие превратило в вызов для личности и власти. Невыполнимую Конституцию государство влечет на себе, как клеймо истории, как чуму альтернативы…

Образовался опасный для саморазрушительных «основ» союз невыполнимой Конституции 36-го года и требования ее выполнять. Двигала, развивала нас именно эта «сумма», напряжение между ними, где несогласие создало иную реальность — общество. Вот тут власти потребовалась другая — выполнимая Конституция.

В действительности подлинная Конституция никогда не бывает «выполнимой» на 100 процентов. Она предполагает усилия — выполнять, контроль — выполняется ли? критику — не выполняет! Предполагает и вероятность злоупотребления правами.

«Выполнимая Конституция», Конституция «в рамках реального» — замковый камень для противоправной «суммы» — средство против осознания невыполнимости ее правовых аспектов.

Та, Третья Конституция в том сталинском государстве была «ничем». В новом государстве она стала замеченным, гласным пробелом — и упразднена. Но ум консервативен, он не может понять, что упразднена и нейтральность писаной бумаги в жизни всех. Невыполняемость отныне упразднена за вредностью. Акт принятия Четвертой Конституции — это акт расправы с Историей. Опыт учит, что такие расправы всегда бывали только началом.

5

Какой-то призрак бродит по России.

Это он добивается расщепления нас на бессильные человекоединицы, вынужденные искать зависимости и покровительства, вступая в несвободную связь с государством, или бунтующие, «отщепенские», противостоящие «всему и вся».

В каждом разговоре виновниками выступают какие-то они — и всякий раз они — это кто-то другой. Всюду, где власть — там «они». Но где завелись «они», там власть парализована, захвачена и работает на чей-то негласный интерес, который тебе нельзя знать, — обращена в источник дополнительного престижа и закулисных благ — и их также знать нельзя. Управление — вдоль и поперек законности, «участие граждан» — только через частное воздействие связями и средствами. «В порядке исключения» — пусть исключений таких миллион, и ими решается почти все, существенное же — все.

Наш призрак — сила не «официальная» и не «инакомыслящая», а третья. Третья сила, остро нуждающаяся в норме чрезвычайного положения. Ей не нужен никакой строгий правопорядок, демократический или нет, ибо эта сила не может быть согласуема с независимой от нее нормой. И если она сумеет, то не допустит демократического решения никакого вопроса — даже вопроса о действительной безопасности страны.

Конституция 1977 года свидетельствует, что мафизация страны догнала, перегнала и подчинила себе бюрократизацию государства, достигнув той точки, когда начинает нуждаться в соответствующем себе политическом строе. Азбука огосударствления — ключ к тексту Четвертой Конституции. Вместо демократизации государства и получения суверенным обществом необходимых ему государственных и правовых институтов огосударствление ведет к вторжению государственных служб в общественные дела, с глубокой деградацией бюрократии.

Третья сила не народ, не общество, не партия, и даже не Госбезопасность. Хотя проникла она всюду, в каждую клеточку названных образований. В ее авангарде — организованный сброд!

Одна из главных задач этой силы со времени принятия Конституции 1977 года, становящейся единственным сувереном в СССР, — не допустить нормы разномыслия в общественном быту, сохранив тот «единым и однородным». Статья 19-я («Советское государство способствует социальной однородности общества, стиранию существенных различий…») — это их статья. Стирание — пароль для всего клана борцов с разномыслием, врагов выбора и права каждого быть собою самим.

Третья сила не оставит никому выбора, если итог выбора и самый его акт ставит выбравшего — будь то любой из нас, нация и народ — в независимое от нее положение. Не допуская тени спора с партийной монополией в государстве, Третья сила и самой КПСС не оставила ни независимости, ни возможности внутрипартийных споров. К тому же она вне идеологий. Ей ничего не стоит пренебречь догмой, превратив «общественный базис» в маловажную подвеску к его же мнимой «надстройке» — государству. Общество — в декоративное охвостье сверхдержавы, ее красный уголок.

Реальная дееспособная бюрократия не нуждалась бы в мании величия. Ей потребовались бы законы и правопорядок, которые соответствуют нуждам общества и соблюдаются им. Единственное же, на что способна сказочная сторукая власть, проектируемая новой Конституцией, что она может и намерена осуществлять, — это изъятие у человека его гражданской, правовой, хозяйственной и, наконец, личной самостоятельности, отобрание всех обычных, законных статусов «в казну»…

Видимо, не случайно невероятный объем прерогатив Государства возник в проекте Конституции в одной упряжке с еще более беспрецедентным для СССР понятием личности. «Государство и личность» — не просто имя центральному разделу Четвертой Конституции, но и едва ли не ведущая ее тема.

Ось Четвертой Конституции — прямая противоправная смычка Власти с личностью. Государства нет — но нет ничего, кроме государства, общества нет — но и людям не дано жить сообща. Четвертая Конституция целиком построена исходя из предпосылки, что общества, отличного от аппаратуры огосударствления, больше нет. Но тогда и ни один коренной вопрос жизни народа, действительно, не должен и не может законно решаться общественным путем! Общественное теперь имеет только два аспекта: либо неоплачиваемое и маловажное — либо противозаконное.

Конституция 1977 года — система легальных паролей для утеснителей общества. Это не группа и не класс, а, как правило, «случайно подвернувшиеся» негодяи, составляющие на поверку организованный сброд, входящий в силу повсюду в стране.

6

Быт нашей утопии — взаиморастление общества и государства, тонущих в безысходности в целом и непрактичности по мелочам. «Делай, что хочешь, но без Государства — ничего!» — это мало похоже на бюрократический рай.

Неавтономная, ничего не решающая окончательно бюрократия — приводной ремень тайной власти: она причастна к ней, но не она властвует. По новой Конституции представители ее вправе рассчитывать на свою ведомственную компетенцию, только прибегая к двусмысленным формам утряски, к выходам на «могущее лицо», свой же аппарат обходя «слева». Бюрократический формализм очевиден, но при выполнении его процедур не предполагается бюрократический результат. Главное — предписать свыше пустую форму подданства и предрешенности.

Партия включена в игру: воля государства есть закон в той же степени, в которой воля партии — применить этот закон или нет. Партия — распорядитель меры огосударствления, а ее аппарат неизбежно превращается в систему протекционистского делегирования, нажима и обхода. Партия включена в чрезвычайный трест предрешения, норма которого — обыкновенный произвол.

Сегодня мы не народ и не общество, мы собрание заинтересованных лиц: заинтересованных кто в силе, кто в слабости государства, кто в «государственной безопасности», кто в том, чтоб не дать ей себя раздавить. Новизна Четвертой Конституции в том, что она всех готова втянуть в свой обиход, хотя бы на несопоставимых ролях.

Четвертую Конституцию вместе писали все силы и интересы, укладывающиеся в перспективу обоюдного отмирания в СССР политического государства и гражданского общества, — в чрезвычайную Третью силу. И так же верно сказать, что авторитет предложенного в ней строя не имеет автора. Потом, как и было при «всенародном обсуждении», в написанный неизвестно кем проект можно делать сотни вставок, без ущерба для его анонимной цельности — и без всякой пользы. В этом «приняли участие миллионы» — и вот, путем одновременно многолюдным и безнародным выработан Основной закон, ничья Конституция. При участии миллионов, она узаконила в форме политического строя СССР запретную зону для общей жизни людей.

Это и есть та долгожданная Конституция, которую можно, наконец, выполнять… Да и выполнять не нужно — она выполняется «сама собой». Бесподобная Конституция немедленно делает любые требования граждан «соблюдать» ее бессмысленными и противозаконными. Ибо Закон-1977 вправе соблюдать только государство, а тому это, по закону же, необязательно: любых результатов оно вправе добиваться и так. Зато пользоваться Конституцией и добиваться благодаря ей результатов в состоянии действующий за ее спиной упомянутый противоправный трест Третьей силы.

Получая Четвертую Конституцию, страна лишается всякой. Зато вчерашний просто сброд становится сбродом «в законе».

Меньше всего мы хотим провозгласить воззванием отчаяние. Сегодня отчаяние работает вместе с другими безрассудными реакциями на Третью силу.

Нам не приходится говорить и о виновниках где-то там, далеко от себя. Индивидуальные виновники с огромной быстротой утаптываются в Третью силу, срастаясь в деградирующее бессознательное, в агрессивный внутренний барьер человеческому миру и роду. И нам сегодня не к кому взывать. У воззваний и заклятий нет адресата. Столь же верно, что живы слышащие и обращаться к ним нужно, чтобы понимать себя.

Ход событий, если он таков, каким мы его видим, нас всех превращает в адресат, в пределе же всех вообще — человечество всех и каждого. Потому наше «мы» безгранично. Мы, кто спрашивают себя, — не те ли самые мы, кто слышит вопрошающих?.. Они — это мы.

Сентябрь 1977 года

Вдогонку…

Теперь, полгода спустя, все ясней объем самого события. Его фоном была незамеченность, некомментируемость — и это во времена информационного психоза! Эпоха кончается в сумерках, как подобает. Мы проскочили поворот, который большинство не узнали. Но событие в том и состояло, что рубеж ВРЕМЕН был скрыт для большинства. (Ведь он не сопровождался ни громким процессом, ни громкой книгой, ни сменой половины Политбюро.) У Третьей силы не будет своей громкой истории, а прошлое здесь уходит тихо, как Подгорный.

Рубеж не столь доходчивая вещь, как развязка.

Рубеж может выглядеть так: в познанном отсутствии преград движению в одну сторону. Событие в том, что немыслимое, «непроходное» стало возможным, по крайней мере, возможным в принципе.

Февраль 1978 года