Почти по Платону

От редакции: ИГИТИ НИУ ВШЭ — Институт гуманитарных историко-теоретических исследований им. А.В. Полетаева — отмечает сегодня свое десятилетие. Именно в этот день был дан старт новаторскому проекту создания коалиции единомышленников, ставящих перед собой научно-образовательные задачи. Их интересовало все, от математики до поэтики, но в центре всего стояла историческая наука в ее взаимодействии с современностью. Десять лет историографического подвижничества — не срок, опыт. Обратимся к его описанию из первых рук.

Если говорить об институтах, коллективах, интеллектуальных предприятиях, занимающих в сегодняшней российской гуманитарной культуре свое уникальное место, ИГИТИ НИУ ВШЭ — Институт гуманитарных историко-теоретических исследований им. А.В. Полетаева Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» — вспоминается одним из первых. Хотя бы уже потому, что сегодня, пожалуй, это один из центров наиболее интенсивной выработки качественного гуманитарного знания. Все четыре составляющих институт Центра — истории идей и социологии знания; истории наук о языке и тексте; исследований современной культуры и фундаментальной социологии — сочетают научную работу с преподаванием, знакомят студентов с результатами новейших изысканий и, наконец, втягивают их в исследовательскую работу.

Посмотришь на простой перечень названий их семинаров, круглых столов, конференций — уже дух захватывает. «География имперского знания», «Vigiliae sophisticae: Аргументы в поддержку астрологии и против нее в западноевропейской науке XIII века», «Культура академического воспоминания», «“Классический” университет: традиция или архаика?», «Идеальный город: шесть веков урбанистической утопии»… Или из списка курсов, которые они предлагают для общеуниверситетских гуманитарных факультативов: «Визуальная культура западного Средневековья», «История западноевропейской музыки: от Баха до Шёнберга. Опыт философского анализа и рационального восприятия», «Мода, костюм, личность: человек и его одежда в общественном пространстве», «Культура танца и психология движения», «Повседневность и фотографическое изображение: ХХ век»… Вот где и когда, подумаешь, надо было бы учиться.

С самого основания, с 2002 года, институт возглавляли Ирина Савельева и Андрей Полетаев. Долгое время — и не только у автора этих строк — их не получалось воспринимать отдельно друг от друга. Савельева – Полетаев — это были соавторы замечательных книг: «История и время: в поисках утраченного», «Знание о прошлом: теория и история» (в двух томах: «Конструирование прошлого» и «Образы прошлого»), «Социальные представления о прошлом, или Знают ли американцы историю», «“Циклы Кондратьева” в исторической ретроспективе», «Классическое наследие» (о смысле и статусе классики в общественных науках ХХ века), учебников «Социология знания о прошлом» и «Теория исторического знания»; соредакторы сборников «Феномен прошлого» и «Классика и классики в социальном и гуманитарном знании». В сентябре 2010 года Андрей Владимирович умер. Теперь институт носит его имя.

А мы с Ириной Максимовной, которая продолжает руководить ИГИТИ, вспоминаем, говорим об истоках института, о его первоначальном замысле, о том, как все развивалось в прошедшие со времени его основания десять лет и что из этого получилось.

— Ирина Максимовна, как вообще могло случиться, что в 2002 году в пределах экономического учебного заведения возник институт, ориентированный на гуманитарные исследования?

— Все началось с выпуска альманаха «THESIS». Целью его был перевод и издание статей, опубликованных за последние 20–30 лет на Западе и неизвестных нашему читателю — во всяком случае, тем, кто не был обременен необходимостью посещать спецхран в ИНИОНе. Чтобы делать такой журнал, надо было привлечь людей высокообразованных и компетентных. Так сложилось небольшое сообщество, которое потом занялось в фонде Сороса программами «Translation Project» и «Университетская библиотека» — по ним было переведено более 400 фундаментальных научных трудов по 11 дисциплинам.

Нас — единомышленников, людей, хорошо понимавших друг друга, у которых было огромное желание издавать книги в приличных переводах, — было человек десять. Одновременно нарастала потребность вообще что-то делать самим, вместе: писать, обсуждать, вести семинары… Внутренне мы были к этому готовы.

Когда мы все, буквально в один день, — так получилось, — покинули Фонд Сороса, нам не пришлось что-то придумывать. Идея центра, института, семинара возникла сразу. Другое дело, что ее надо было материализовать.

В то время было очень мало институций, которые могли дать на это деньги. Среди них оказалась Высшая школа экономики. Туда-то я сразу и обратилась. Ярослава Ивановича Кузьминова я знала, а еще лучше его знал Андрей Владимирович.

Наше предложение было принято. Правда, на скромных экономических условиях. По меркам Высшей школы экономики мы получили просто минимум. Но за минувшие годы мы преодолели наше отсталое в этом плане положение, потому что в нашем университете целенаправленно поддерживаются занятия наукой, в том числе и фундаментальной.

Сейчас, когда в ИГИТИ больше 40 человек, — это, конечно, уже вполне институт. А вначале была маленькая группа людей, правда, уже состоявшихся в науке, — все были докторами, каждый заведовал как минимум сектором, имел достаточно трудов и регалий. Получился высокоинтеллектуальный научный круг, причем с высокой работоспособностью. Это были не разговоры, а книги, и в большом количестве — и коллективные монографии, и индивидуальные. В этом смысле у нас просто удивительная для академического мира производительность труда.

Конечно, работать с такими людьми, руководить ими, чего-то от них требовать — кроме того, чтобы они писали и выступали на семинарах, — было непросто. У каждого было свое дело, которое со временем поглощало его все больше и больше. А моменты научного общения — объединяющие нас — отходили на второй план, хотя мы были и остаемся друзьями.

Позже едва ли не каждый возглавил собственное большое предприятие. Кто-то стал деканом, кто-то начал заведовать кафедрой. Лорина Репина, например, уже в 2002 году была заместителем директора Института всеобщей истории, теперь она еще и член-корреспондент РАН. Она и сейчас активно участвует в наших проектах.

И тогда в ИГИТИ пришли люди более молодые (сейчас эти люди сами достигли или перешагнули 40-летний рубеж) и принесли с собой новые идеи и проекты, а главное — темперамент молодости, благодаря чему внутри ИГИТИ появилось несколько направлений, представленных сегодня научными центрами и проектными семинарами.

Первая такая область — теория современной культуры. Руководит Центром исследований современной культуры Наталья Самутина. Это сложная и до сих пор мало развитая в нашей академической среде область. Наши коллеги сочетают внимание к актуальному состоянию теории с интересом к российским культурным практикам, от московского городского пространства до коммуникативных стратегий в Интернете и в российских интеллектуальных журналах. Важно, что их интересы созвучны интересам и увлечениям студентов с разных факультетов НИУ ВШЭ, и они вовлекают их в научное творчество. В Центре действует уже второй проектно-исследовательский семинар по программе «Учитель – ученики»: сначала был проект, посвященный новейшим трансформациям парка Царицыно, теперь «Граффити и стрит-арт в культурном пространстве мегаполиса». Язык улиц и новое искусство в городской среде наши коллеги изучают, уделяя пристальное внимание методологии, и их работа — новаторская даже в мировом контексте, таких проектов известно немного.

У нас работает блестящий ренессансист Юлия Иванова. Она создала Центр истории наук о языке и тексте, в котором объединила античников, медиевистов, ренессансистов, специалистов по экзегетике, по библеистике, литературе. В их работе ведущими являются такие направления, как реконструкция самосознания гуманитарных наук, проблема статуса гуманитарного знания и демаркации дисциплин в европейском научном мышлении, концептуальные основания институционализации и классификации гуманитарных дисциплин, история методов и принципов работы с текстом, герменевтические аспекты политической культуры, литературные жанры и формы интеллектуальной культуры. В октябре на ежегодных Полетаевских чтениях состоится презентация двух книг, опубликованных в этом году. Мы надеемся, что это будет один из самых интересных центров данного направления в России.

Несколько лет назад к нам присоединились историки — Елена Вишленкова и Александр Дмитриев, в сферу интересов которых входит история образования и науки. Сейчас Дмитриев возглавляет Центр истории идей и социологии знания, приоритетным направлением для которого в ближайшие годы будет история гуманитарных и социальных наук. Данная тема объединяет и связывает ряд крупных проектов, осуществленных в ИГИТИ ранее и разрабатываемых Институтом сейчас. Эти проекты включают в себя и изучение феномена национальной науки, вместе с коллегами из Польши (о сюжетах взаимодействия локальной науки с мировой), и исследования исторической культуры в дореволюционной России (о том, как воспринимали прошлое наши предки — от гимназистов до преподавателей духовных академий). Самым, пожалуй, многообещающим можно назвать комплексный проект по изучению дисциплинарности: как, когда и почему знания о человеке и обществе оформились как отдельные дисциплины — в знакомых нам очертаниях университетских факультетов или академических журналов, от Москвы до Торонто и Кейптауна.

Мой заместитель Елена Вишленкова инициировала в ИГИТИ коллективные исследования академической культуры. Сначала мы провели большую работу по изучению университетской традиции. Выясняли, что это за феномен — «классический университет», как он сложился и как его используют современные администраторы и политики. Потом мы провели изучение институциональной структуры разных университетов. И вот теперь создана исследовательская группа, работающая над проектом «Культура университетской памяти». Вокруг него объединились известные историки университетов нашей страны и зарубежные специалисты. И поскольку для нас важно готовить себе смену, в это проектное исследование тоже вовлечены студенты. Они образовали виртуальную лабораторию и приступили к сбору интервью об университетской жизни России 1980–2000-х годов.

Еще в составе ИГИТИ действует Центр фундаментальной социологии, но реально это автономное подразделение. Все решения, от содержательных до административных, там принимает Александр Филиппов. Это научно-учебная лаборатория, то есть там работают вместе с маститыми учеными студенты и аспиранты.

— А то, что у института появились именно такие отделения, сложилось исторически или за этим стоит некий план?

— Скорее исторически: все могло бы быть иначе. Если бы пришла не Юлия Иванова, а специалист, допустим, по потестарной имагологии, не было бы Центра наук о языке и тексте, а было бы направление, связанное с изучением институтов власти и ее образов.

— Можно ли назвать какое-то из направлений ваших исследований главным?

— Конечно: социология и история науки. Даже шире — знания.

— В чем отличительные черты вашего интеллектуального проекта?

— Я думаю, главная из них — даже если сравнивать нас с подобными институциями на Западе (в России тоже есть несколько похожих), — системность. Междисциплинарность, теоретичность, фундаментальность, которая для нас превыше всего, конечно, есть и в работе некоторых других институций, хотя и немногих. А выраженная системность подхода — может быть, даже немного структуралистская в том смысле, что она типична скорее для социальной науки 70-х, самое позднее — 80-х годов. Это, по-моему, фирменный стиль ИГИТИ.

Конечно, эта системность привнесена прежде всего способом мышления Андрея Полетаева. Андрей был по образованию кибернетик, и когда он говорил: «В стране таких статистиков, как я, не больше пяти», — ему, человеку с очень взвешенной самооценкой, можно было верить. Со статистикой — неважно, чего: образования, экономики, ВНП, — он работал как расследователь. То есть пытался понять и показать, о чем говорит статистика, почему ей нельзя пользоваться непосредственно, даже если это Гэллап или Хэррис, не говоря уже о Росстате или каких-нибудь наших самодеятельных статистических исследованиях. И смысл работы с материалом для него состоял в том, чтобы понять, с какой именно информационной системой мы имеем дело, извлекая информацию из той или иной базы данных. Точно так же он работал с гуманитарными текстами: он видел прорехи в системе интерпретации. Для многих гуманитариев, не обремененных математическим бэкграундом, это нетипично. Для них, скажем, Хейден Уайт — нечто едва ли не священное, а когда Андрей читал Уайта первый раз, он хохотал над бессмысленностью его системы с комбинациями из 12-ти элементов. Он всегда старался — и в наших собственных исследованиях, и в коллективных, которые делал ИГИТИ, — создать связную картину мира. Может быть, поэтому ему нравился Толкотт Парсонс. Сегодня социологи считают систему Парсонса слишком схематичной и жесткой, но в этой системе «дырок» нет.

И мне кажется, системность в работе ИГИТИ — это целостный подход к созданию научного текста, требование от него завершенности, того, чтобы в работах, где участвуют представители разных наук, концепция по возможности не распадалась, выдерживалась до конца всеми его участниками. Кстати, добиться этого в коллективной монографии очень трудно, и времени на это иногда уходит не меньше, чем на написание собственной книги.

— У вас есть еще одна отличительная черта — сочетание исследовательской и преподавательской работы. Как это устроено?

— Ну, это, так сказать, входит в профессию. Здесь дело не только в том, что надо смену готовить. В работе со студентами или молодыми коллегами можно проговорить и понять то, чего ты обычно не фиксируешь, когда размышляешь сам с собой или с опытными коллегами, — потому что приходится понятно объяснять сложные и неизвестные студентам вещи. Да, иногда это скучно. Но иногда, пытаясь объяснить, вдруг видишь, что то, что самому казалось понятным, на самом деле вовсе не так очевидно, как кажется.

Мы к преподаванию обратились скорее вынужденно. Изначально мы к этому не стремились. Но после того как мы год прожили в Высшей школе экономики, нам сказали, что если мы не будем преподавать, денег нам давать не будут. И мы создали систему общеуниверситетских гуманитарных факультативов. Сначала никто не верил, что студенты-экономисты, менеджеры и информатики захотят на них заниматься. Но они захотели! И теперь наши факультативы, которыми уже почти 10 лет с энтузиазмом руководит Борис Степанов, — гордость ИГИТИ. По тысяче человек каждый год на них записываются совершенно добровольно.

— В чем специфика исторического факультета внутри экономического вуза?

— НИУ ВШЭ — уже не такой экономический вуз, как 10 лет назад. Когда мы туда пришли, там, кроме экономических специальностей, были только социология и политология. Сейчас уже несколько лет работает мощный факультет философии — с тремя отделениями: философии, востоковедения и культурологии, факультет истории, факультет филологии и лингвистики, на них — несколько сильных научно-исследовательских центров и лабораторий.

ИГИТИ активно участвовал в создании исторического факультета, мы с коллегами-историками подготовили концепцию принципиально нового исторического образования. Бакалавриат открылся в 2010 году, уже второй год работает совместная с ИГИТИ магистратура «История знания в сравнительной перспективе». Шесть сотрудников ИГИТИ по результатам учебного года студенты выбрали «лучшими преподавателями».

— И каково гуманитариям среди экономистов?

— Нелегко, но знаете, как в «Марше авиаторов» пелось: «Все выше, и выше, и выше стремим мы полет…» В первые годы существования ИГИТИ нашей аудиторией были преимущественно коллеги извне, и мы быстро собрали вокруг себя элитное гуманитарное сообщество. В наших семинарах участвовали лучшие специалисты в области истории, филологии, философии, социологии. Такого семинара, какой был в ИГИТИ первые три года, я нигде больше не видела.

Постепенно, с расширением гуманитарной площади в Вышке, ситуация менялась. Нас с самого начала очень поддерживал Ярослав Иванович Кузьминов. По образованию он экономист, а по духу — гуманитарий. Очень образованный человек, прекрасно знает историю, поэзию, литературу. С одной стороны, видимо, ему всегда нравилось, что у него есть такое маленькое, изысканное клубное подразделение, а с другой — все эти годы он делал последовательные шаги в сторону создания сильного гуманитарного блока в ГУ ВШЭ и превращения ее в настоящий университет, а главное, все эти годы он концентрировал в университете лучшие гуманитарные силы.

— Кого вы считаете своими теоретическими авторитетами?

— Если посмотреть на состав редколлегии «THESIS’а» — они все там. Это и Шмуэль Айзенштадт, и Энтони Гидденс, и Никлас Луман, и Роберт Мертон, и Натали Земон Дэвис, и Жак Ле Гофф. За прошедшие 15 лет почти все экономисты, бывшие в редколлегии «THESIS’а», стали Нобелевскими лауреатами.

К «своему» списку я бы добавила еще Иоганна Густава Дройзена — историка XIX века, создателя концепции эллинизма и «Историки», читать которого я никогда не устаю. Такого, как у него, рассуждения о теории истории — при потрясающем историческом образовании, знании филологии, права, искусства, причем разных эпох — античности, средневековья, современности — я больше ни у кого не встречала.

— Институт сотрудничает с Варшавским университетом, в котором вы профессор. А с кем еще?

— Сейчас появилось несколько германских университетов-партнеров: в Тюбингене, в Майнце, в Берлине. Очень давно мы сотрудничаем с EHESS — École des hautes études en sciences sociales. А благодаря коллегам из Варшавского университета у нас в одном из проектов 23 университета — американских, испанских, итальянских и пр. Партнерство обычно имеет форму совместных публикаций, конференций, исследовательских проектов, академических обменов.

Международные конференции мы проводим не чаще раза в год — это все-таки очень трудоемко и дорого. Зато семинаров и круглых столов стало очень много, и проводятся они в разных форматах: презентационные, исследовательские, мастер-классы, учебные. Туда мы тоже можем пригласить зарубежных коллег. Эти мероприятия обычно посвящены исследовательским темам, которые нас в данный момент интересуют больше всего. Кроме того, в Высшей школе экономики есть программы приглашения иностранных профессоров для чтения курсов, в том числе и интенсивных. В прошлом году на нашу магистерскую программу мы смогли пригласить трех известных зарубежных специалистов, которые являются нашими партнерами по научным проектам. Конечно, они выступили и на семинарах ИГИТИ, и на факультете истории, провели мастер-классы для преподавателей ВШЭ.

— Кстати, как вам видится сегодняшнее состояние социальных и гуманитарных наук на Западе, вообще в мире? У кого стоит учиться — и чему?

— Этот вопрос перед нами встал три года назад, когда мы вдруг поняли, что в науках, которые, по крайней мере, мы с Андреем знаем и как-то следим за их развитием, с 1980-х годов ничего особенного не происходит.

В 70–80-е годы любой из нас, даже в Советском Союзе, при всей тогдашней изоляции, спокойно назвал бы десятка два имен великих людей — в экономике, в социологии, в истории. И вдруг сейчас — нет.

Тогда мы решили, что проведем серию круглых столов: по экономической теории, фундаментальной социологии, теории истории, филологии, — куда пригласим наших ведущих специалистов, знатоков состояния западных наук. Мы действительно провели четыре таких стола — по экономике, социологии, истории и филологии. Гипотеза была одна: видимо, начиная с 60-х в социальных и гуманитарных науках был такой бум, что теперь они вынуждены оставаться на некоем плато, осваивая наработанное. Добавьте к этому и разрушительное влияние постмодернизма, которое многих молодых ученых увело в области, далекие от фундаментальной науки.

Если экономическое обсуждение нам еще что-то показало, то социологическое было просто с нулевым результатом. Мы вообще не услышали о чем-то интересном, существенном, сопоставимом с тем, что было в дисциплине лет 20-30 назад.

А вот в исторической социологии я неожиданно для себя — и наперекор коллегам-социологам — обнаружила совершенно новое направление, для представителей которого очень много значит историческое время и конкретное событие. Это следующая волна после Шмуэля Айзенштадта, Иммануэля Валлерстайна, Нила Смелзера, Чарльза Тилли и др. — после 80-х годов, когда создавались большие концепции и большие нарративы. Течение очень заметное. В ведущих социологических журналах они печатают по одной-две статьи чуть ли не в каждом номере. А о них даже американские историки не знают, не то, что наши. Об этом мы говорили на круглом столе, посвященном теоретическому фронтиру исторической науки.

— И все же: в какой стране, по-вашему, гуманитарная мысль сейчас наиболее сильна?

— Знаете, неправильно говорить о гуманитарной мысли в целом. Науки в принципе развиваются очень по-разному, тем более, сейчас. Немецкую науку, кроме истории, я знаю плохо, а историческая наука в Германии развивается замечательно, как и во Франции. Социология сильнее, пожалуй, в Англии и во Франции. Экономика — конечно, прежде всего, в Америке.

— А у нас? Насколько картина удручающая — или, напротив, обнадеживающая?

— Она и удручающая, и обнадеживающая. Во всех наших науках, гуманитарных и социальных, ситуация разная. Нельзя сказать, что вообще все хорошо или вообще все плохо.

— А где лучше всего?

— Мне кажется, у нас в истории. Совсем плохо, видимо, в социологии. Но опять же есть группы социологов, и мы их знаем, которые работают очень успешно. У нас научное сообщество, конечно, ни в каком смысле не едино. Оно дисперсное и состоит как из каких-то автохтонных совершенно, замшелых, но иногда влиятельных групп, ассоциаций, кафедр, чего угодно, так и из передовых, нормальных коллективов, работающих совершенно на мировом уровне…

— Какие-нибудь яркие имена можете назвать?

— Если говорить об историках — это Михаил Бойцов, Олег Будницкий, Елена Вишленкова, Игорь Данилевский, Александр Каменский, Ольга Кошелева, Павел Уваров, Ольга Тогоева и немало других. Я могу много имен назвать и много прекрасных исторических книг, появившихся за последнее десятилетие.

Стоит помнить и о том, что кроме «большой науки», представленной яркими именами, есть так называемая «нормальная наука», в которой масса людей работает на мировом уровне с соблюдением существующих профессиональных конвенций. Они не совершают великих открытий, не потрясают основ, но без них наука не может существовать. И, когда наука нормальна, все друг друга понимают, в какой бы стране они ни трудились.

Другое дело, что есть проблема языка, перевода, известности… Отдельная проблема в том, что многие из наших ученых не общаются с коллегами на Западе и неизвестны там. По разным причинам, но, во всяком случае, не потому, что они пишут хуже, или не так работают с источниками, или не знают теорий, влиятельных на Западе. Они просто не пробиваются через некоторые барьеры, и не только языковые. Модель научной коммуникации, принятая сегодня, свидетельствует о необходимости прямого «встраивания» в западную науку. И здесь приходится обратиться к интерпретативным возможностям модели «центра – периферии». Страны-гегемоны диктуют стандарты научной работы, задают образцы «высокой науки» и нормы «нормальной», рядовой научной продукции.

— Разорванность интеллектуального гуманитарного сообщества — это российская специфика?

— Конечно. Нет, в мире это тоже есть, но на других основаниях: там есть отдельные школы, и они могут враждовать. Такое типично, например, для Франции: допустим, ученики Пьера Бурдье не могли прийти в семинар к другому социологу, потому что это соперничающие кланы. Но при этом люди все равно работают в рамках одних и тех же конвенций: то, что делает одна научная школа, считается наукой и у конкурентов. Просто последние могут быть противниками определенной теории или направления. Но все работают по одним законам.

А у нас это могут быть совершенно разные сообщества, у которых существуют разные представления о научных нормах, включая этические.

— Кто задает тон ИГИТИ как интеллектуального предприятия?

— Раньше тон задавал Андрей Полетаев. Для меня его именем персонифицировался стиль ИГИТИ и самые сильные его стороны. И люди, которых мы приглашали к нам работать, старались ему соответствовать, в том числе и по личным, человеческим качествам. То, чем отличается ИГИТИ сегодня, что, наверно, не очень хорошо, — это своего рода подвижничество, выражающееся в напряжении, с которым мы работаем. Я думаю, на самом деле это неправильно и «эпоха героизма» рано или поздно должна закончиться.

Но такой стиль жизни и работы был свойственен Андрею. И он передавался всем. А сейчас, когда его нет, наши сотрудники — меня это и трогает, и поражает — как будто удвоили свои усилия. Когда я прочитала отчет о сделанной работе за 2010, а потом 2011 годы, меня поразили масштабы сделанного. Думаю, что это было проявлением нашего общего уважения и любви к Андрею. В дальнейшем постараемся достичь правильного баланса между жизнью и наукой.

Сейчас интеллектуальная тональность ИГИТИ вырабатывается коллективно на еженедельных заседаниях. Они не являются для нас академической формальностью, а скорее потребностью провести мозговой штурм: обсудить форму будущего семинара, придумать тему проекта или статьи с «изюминкой», выработать концептуальные подходы к совместному исследованию, обсудить совместную секцию на конференции или разработать учебную программу, так, «чтобы интересно было». Для довольно большого и такого динамичного института, как ИГИТИ, коллективный разум является «деятельным началом».

— Что для вас сейчас труднее всего в работе?

— Мне кажется, трудности всегда примерно одинаковые. Если говорить о трудностях, которые идут «извне и снизу», это бесталанность, глупость, лень, равнодушие, с которыми все мы сталкиваемся. Если «сверху», то бюрократизация, с которой мы боремся в нашем университете. Боремся потому, что хочется сохранить Высшую школу экономики как лучший университет страны.

— Какие достижения института за девять лет существования видятся вам самыми значительными?

— «Материальные» достижения — это, конечно, книги. А в человеческом смысле — это особый дух ИГИТИ: потребность одаренных людей друг в друге, в общении друг с другом, в помощи друг другу — и в создании все нового и нового знания. Это огромная ценность — ниша, где сосуществуют теплые человеческие отношения и гамбургский счет.

— Когда-то вы говорили, что ИГИТИ — своего рода модель Платоновской академии. Неужели?

— Ну, исторически это была аллюзия на упрек Льва Дмитриевича Гудкова: он как-то написал в одном из сборников, что вот есть такие люди, которые укрылись в своих «Академиях прекрасных», устранились от борьбы за гражданское общество, делают, что хотят, наслаждаются академической жизнью и еще бравируют этим. Да, у нас действительно был некоторый снобизм по отношению к более широкой научной общественности. Поэтому-то я и сравнила нас с Платоновской академией.

Нельзя сравнивать несравнимое, но формально что-то общее есть. В Академии разрабатывался широкий круг дисциплин: философия, математика, астрономия, естествознание… Мы в ИГИТИ тоже представляем разные области знания. Причем все это фундаментальные науки: история идей, социология, литературоведение и семиотика, история философии и политическая философия, религиоведение, теория культуры… И, возвращаясь к системности, помните девиз Академии: «Негеометр да не войдет!» У нас у всех с математикой всегда было неплохо. И главное: мы достаточно образованы в разных науках, чтобы не просто понимать друг друга, но и быть способными работать вместе, в рамках единых концепций.

Беседовала Ольга Балла. Интервью публикуется с ее любезного разрешения.