Чтение событий

Ни шагу без институций

Несколько недель назад исчезла усадьба XVIII века, в 12 км от Бордо. Экскаватор сравнял здание с землей в отсутствие собственника, российского бизнесмена, который, как сообщается, был «в шоке от произошедшего» и пообещал восстановить здание в прежнем великолепии.

Явно в этой ситуации была допущена какая-то ошибка: не то владелец плохо объяснил, чего он хочет, не то, наоборот, выглядел так уверенно, что соблазнил этим исполнителей, не то подрядчики перестарались. Но, скорее всего, подействовала общая прямота собственника, который готов теперь пригласить архитектора из самого Парижа для восстановления памятника. Если для собственника нет никаких препятствий, если он снимет с неба луну, чтобы эта луна светила в правильном ракурсе, то поневоле само мановение его брови, сам щелчок пальцами мог уже сравнять с землей здание XVIII века.

Мы привыкли к тому, что «реконструкция с элементами реставрации» так и проходит: владельцу достается здание, которое он никогда не обживал и не имеет возможность обжить — мало ли что изменится, мало ли каким разорением грозит грядущий день. Проще снести и построить новое — тем самым со всеми рассчитавшись и не оставив никаких долгов. Производители бетона получат средства за имитацию, дизайнеры не останутся без работы, и довольны будут многочисленные инстанции, которые согласуют строительство.

С европейской точки зрения «реконструкция с элементами реставрации» затратна, потому что зачем заменять надежные узлы их имитациями, изготовленными на скорую руку? Зачем сносить здание, где через каждую тарелку и зеркало звучит зов бытия, чтобы потом ошалеть от гула новейшей строительной индустрии? Но, вероятно, столкновение старой Европы, с ее бережливым рассматриванием каждого камня, каждой драгоценности, с логикой бурного постиндустриального развития не может не быть катастрофическим.

Дело не в том, что кто-то ценит наследие, а кто-то не ценит, а только в том, что ничего невозможно противопоставить прямому взгляду собственника-инвестора, который вкладывается так, что земля ничего ему не обязана и он ничего не обязан земле. Французский собственник тысячью незримых нитей, тысячью нюансов, сотыми интонациями связан с землей, с ландшафтом, с жизнью продавца из ближайшего магазина. А владелец из России, Китая или Индонезии, например, одним своим голосом создаст настолько разряженное пространство, в котором «поправить» будет звучать как «снести».

Перед нами не просто чей-то произвол — перед нами кэмп, дурновкусие, ставшее социальным институтом. Будет ли последователь Сонтаг теперь говорить о том, что кэмп лучше фашистского ритмичного искусства, превращающего всех и вся в виртуозных марионеток людоеда? Когда Сонтаг писала о фашистском искусстве, качество индивидуальных решений было иным. Прежде чем предпринять какое-то действие, построить, снести, реконструировать или даже просто убраться в комнате, ответственный соотносил последствия с имеющимися у него данными, усвоенными на школьной скамье инструкциями. Теперь кажется, что, допуская ошибку, нажимая не на ту кнопку, человек настолько испуган своим решением, что не может ничего предпринять. Как завороженный, он смотрит на то, как его же танцующий экскаватор сносит его же дом.

Российский собственник растерялся не от того, что система начала вести себя непредсказуемо, как раз сносы зданий для наших людей — не редкость, как и занесенные снегом магистрали, и простаивающая все десять дней нового года экономика. Причина другая: он теперь несет полную ответственность за выполнение нового плана, за парижского архитектора, за сам город Париж и за европейское наследие. Именно ему теперь нужно нести на своих плечах архитектора, который будет исправлять последствия сноса, выдерживать невыносимую тяжесть упреков местных жителей. Выдержать эту тяжесть чужого суверенитета, этот бурный поток чужой истории можно, только обставившись институциями. То же самое делает и сама Европа, Евросоюз, создающий все новые институты измерения и контроля, прописи планов действия, чтобы ни один маньяк не обрушил благосостояние Европы. Отправляться в путешествие можно только с картой, а на мировой рынок — со стандартами экономической деятельности.

Получается, что институции заменяют живые связи. Где в человеческом мире есть соседи и знакомые, память места, гений места, аура места — там в «современном мире» действуют рыночные обязательства и рынок обещаний, сложные сделки и формы сотрудничества, первичные и вторичные облигации. Эти институты документированы и продуманы, чтобы ни один из них не взбесился, не начал бы разрушать здания, инфраструктуру и обрушивать во тьму города. Но не могут ли все институты стать неуправляемыми, взбеситься так, как взбесился экскаватор, а вместе с ним, против своей воли, и парижский архитектор? Думаю, нет, потому что в Европе есть облигации, по которым никогда нельзя до конца расплатиться, «вечные ценности», архитектуры или демократии, не так уж важно.