«Появление» в истории

От редакции: На смену антиреализму в современной гуманитаристике приходит т.н. «спекулятивный поворот», представленный новыми «философами реализма». Если ставший некогда легендой «дискурсивный поворот» предполагал анализ текстов и дискурсов, социальных практик и социальных связей, «спекулятивный поворот» обращен к реальности как таковой — быть может, вне всякой соотнесенности ее с человеческим сознанием. Что такое новый реалистический взгляд на реальность? Мануэль де Ланда — классик новой концепции и наш сегодняшний автор.

Из Введения к книге: Philosophy and Simulation: The Emergence of Synthetic Reason. – L.: Сontinuum, 2011.

Современное понятие о «появлении» восходит к середине XIX века, когда философы реализма впервые обратили внимание на существенную непохожесть физической и химической причинности. Классический пример причинности в физике — столкновение двух молекул или двух других твердых предметов. Даже при столкновении нескольких молекул совокупный эффект представляет собой простое суммирование эффектов. Например, одна молекула испытала воздействие другой молекулы, двинулась в одном направлении и сразу же испытала воздействие еще одной молекулы в другом направлении: общий эффект будет представлять собой сумму двух отдельных эффектов — конечная точка маршрута будет той же самой, вне зависимости от того, происходили оба столкновения одновременно или последовательно. Одним словом, при таком взаимодействии причин не может быть речи о чем-то неожиданном, не произведено ничего избыточного сверх того, что и так уже задано. Но если две молекулы взаимодействуют химически, обычно появляется новая сущность (entity), как, например, при взаимодействии водорода и кислорода возникает вода. Вода обладает свойствами, которых нет у ее составных частей: водород и кислород при комнатной температуре — газы, а вода — жидкость. Также вода имеет и другие свойства, отличающие ее от составных частей: водород и кислород усиливают пламя, а вода его гасит.

Эти новые свойства и качества, возникающие при каузальном взаимодействии, несут в себе немаловажный философский смысл для самой природы научного объяснения. В частности, невозникновение нового при физическом взаимодействии означает, что все эффекты могут быть полностью выведены из общих принципов и законов. Дедуктивная логика просто переносит истинность суждения с общих утверждений на частные, ничего не добавляя: это и оказывается идеальным способом моделировать объяснение ситуаций вроде столкновения твердых тел. Но синтез воды — это производство нового и небывалого, не в том смысле, что воды до этого никогда не существовало, но в смысле относительном: появилось то, чего мы не можем увидеть во вступивших во взаимодействие сущностях, которые уже объявлены причинами. Некоторые философы приходят к ошибочному выводу, что «проявляющиеся эффекты нельзя объяснить» или, что то же самое, что обнаруженный эффект нельзя считать законом лишь потому, что мы еще не изобрели закон, из которого можно этот эффект выводить. Такое усилие мысли произвело на свет в начале ХХ века целую самочинную философию, основанную на том, что «появление нельзя объяснить из него самого». Первая волна такой «эмержентистской» философии не имела никакого отношения к мистике, напротив, была враждебна любой мистике: философы этого направления пытались использовать понятие «появления» для очищения биологии от мистических элементов, вроде «жизненной силы» или «жизненных порывов». Но отрицание таких объяснений дало возможность мистике взмыть через окно: философы стали говорить, что не нужно чересчур доверять интеллекту, достаточно грубых фактов, честное отношение к которым — естественное благоговение.

Подобные формулировки делали понятие «появления» подозрительным для следующих поколений философов. Только факторы времени и неупотребимость математических законов, известных классической физике, в таких науках, как химия или биология (не говоря уже о дружащих с историей отраслях физики, вроде геологии и климатологии), спасали понятие «появление» от забвения. Но если нет простых законов, применяемых как аксиомы, как самоочевидные истины, из которых в виде теорем выводятся все каузальные эффекты, то нужно расстаться со всеми мечтами о научной аксиоматике. В наши дни научное объяснение отождествляется уже не с логическими операциями, но с дерзновенной творческой задачей объяснения механизмов, производящих данный эффект. Ранние эмерджентисты отвергали такую идею, потому что им не удавалось вообразить себе что-то посложнее линейного часового механизма. Но существует множество других физических механизмов, не сводящихся к линейности. Даже в области бытовых технологий мы видим множество примеров, захватывающих наше воображение: паровые машины, термостаты, транзисторы. А если не брать технологию, то химия и биология открыла такое разнообразие механизмов, что даже учесть их все затруднительно. Как только наше понятие «механизм» перестает быть скудным, мы можем объяснять возникающие свойства целого как эффект каузальных взаимодействий компонентов. В моей книге я собираюсь описывать весь спектр «механизмов возникновения», объясненных за многие десятилетия, прошедшие со времени первых публикаций эмерджентистов.

Но в отличие от философов начала ХХ века мы иначе понимаем эпистемологический статус появления: появление нельзя принимать за грубый факт, но нужно особым образом объяснять, перестав бояться того, что за объяснениями мы не увидим предмета. Что остается всегда тождественным? Онтологический статус появления: появлением называется то, что объективно ни к чему не сводимо. Но какого рода сущности обладают такой онтологической несводимостью? Принято приводить примеры таких ни к чему не сводимых сущностей, как «жизнь», «мысль» или даже «божество». Но эти сущности не могут считаться законными обитателями объективной реальности, потому что они всего лишь овеществленные обобщения. И даже если мы не чувствуем затруднений с онтологическим подходом к таким сущностям, невозможно уяснить себе, как можно специфицировать механизмы появления «жизни» или «мысли» вообще, если только не различать особым образом учет возникающих свойств и способностей конкретных единиц, вроде обмена веществ или совокупности нейронов. Единственная трудность перехода к конкретным единицам — то, что философы могут счесть разговор о них излишним. Ведь мы никак не объясняем по отдельным вещам всю серию событий, которая и производит эффекты появления. Страх перед «лишним» и объясняет пристрастие философов к призрачным сущностям: они сами готовят себе нишу для собственных философских предприятий. Но философы реализма не боятся не соответствовать себе: слишком много у них занятий по созданию новой онтологии, освобожденной от овеществленных обобщений, в которой и можно законно развернуть понятие «возникновения» (появления).

О каких конкретных возникающих единицах мы можем говорить оправданно? Мы убеждены в существовании тех единиц, которые определены исторически: процессами, запустившими и поддерживающими взаимодействие частей. Такая исторически контингентная идентичность единиц определяется их появляющимися свойствами, способностями и тяготениями. Проиллюстрируем различие между свойствами и способностями простым примером. Кухонный нож может быть острым или тупым, и поэтому заостренность — актуальное свойство ножа. Мы можем отождествить это свойство с формой места пересечения (cross section) лезвия ножа: если это место пересечения треугольной формы — нож остр, если нет — нож затуплен. Такая форма — появившаяся, в силу того что атомы железа, из которых состоит нож, должны быть расположены вполне определенным способом, чтобы нож был треугольным. Но, с другой стороны, существенна способность ножа разрезать вещи. Это совсем другое дело: в отличие от свойства остроты, которое всегда актуально, способность резать может никогда не стать актуальной, мы можем ни разу не использовать нож. Другими словами, способность может оставаться лишь потенциальной, если мы не пустим ее в дело. Это говорит о том, что свойства и способности обладают совершенно различным онтологическим статусом. Кроме того, способность актуализуется не как состояние, вроде состояния «быть острым», но как событие, всегда как двойное событие: резать — быть режущим. Причина этого в том, что способность ножа воздействовать контингентна существованию остальных вещей — вещей, которые можно разрезать, которые могут подвергнуться воздействию ножа. Вот почему свойства могут быть специфицированы без отсылки к чему-либо, тогда как способности действия всегда должны быть мыслимы через отношения к способности других вещей быть затронутыми. Наконец, онтологическое отношение между свойствами и способностями обладает сложной симметрией. С одной стороны, способности зависят от свойств: нож обязан быть острым, чтобы смочь резать. С другой стороны, свойства целого возникают из взаимодействия составных частей, каковые также должны проявить свои собственные свойства: без осуществления атомами железа своей способности быть связанными друг с другом острота ножа неосуществима.

Подобным образом можно разграничить и возникающие свойства и тяготения. Останемся при том же примере: нож имеет свойство твердости — собственное свойство, сохраняющееся в определенном температурном диапазоне. Но существуют среды, выходящие за этот диапазон, среды, в которых температура высока и нож обнаруживает тяготение к тому, чтобы быть расплавленным. При еще большей температуре жидкий металл станет газом. Эти тяготения — столь же «появившиеся», как и форма лезвия ножа: отдельный атом железа не может быть твердым, жидким или газоообразным; необходима достаточно большая группа (population) взаимодействующих атомов, чтобы проявилось тяготение к одному из названных состояний. Тяготения близки по своему онтологическому статусу к способностям, в частности, им не нужно быть актуальными, чтобы реально существовать, но они же становятся актуальными как события: есть событие плавления, есть событие отвердевания. Главное различие между тяготениями и способностями в том, что тогда как тяготения стандартно исчислимы, способности вовсе этим не отмечены. Скажем, мы можем перечислить все возможные состояния, в которых может находиться материальная сущность (твердое, жидкое, газ, плазма), можем перечислять возможные способы ее перетекания (униформно, периодически, турбулентно). Но способность воздействия неисчислима, потому что она зависит от свойства бесчисленного множества других сущностей подвергаться воздействию: нож обладает способностью резать, когда он взаимодействует с чем-то, что можно разрезать; но также он обладает способностью убивать, если он взаимодействует с большими организмами с разветвленной системой органов, иначе говоря, если сущности обладают способностью быть убитыми.

Тяготения и способности не обязаны быть актуальными, чтобы быть реальными, и поэтому можно попытаться наделить их статусом «возможности». Но понятие «возможного события» философски сомнительно, потому что его ничем не отличить от реального события, разве только тем, что одно произошло, а другое нет. Поэтому нам нужно найти способ специфицировать структуру мира возможностей, который определяется тяготениями и способностями сущностей. Предметом философской онтологии должно стать объективное существование этой структуры, а не сами по себе «возможности», которые и существуют только тогда, когда наша мысль ухватывается за них. Некоторые пространства возможностей сохраняются благодаря хорошо размеченной пространственной структуре, которую вполне можно исследовать математически, а прочие дискретны, в них не встроен никакой пространственный порядок — их можно изучать, только наложив на них какую-то упорядочивающую сетку. Пространство «возможных» режимов текучести (униформно, отмечено периодичностью, турбулентно) — пример сохраняющегося пространства возможностей, в котором только прерывности оказываются критическими точками, отделяющими друг от друга различие тяготений. Пространство «возможных» генов — пример дискретного пространства, которое изучается через сетку внешнего порядка, такого выстраивания материала, при котором каждый ген получит соседей, отличающихся от него единственной мутацией. В нашей книге мы показываем, что структура пространств «возможностей» играет важнейшую роль в объяснении появления, собственно, его механизмов.

Мы начинаем с идей первых эмерджентистов, которые были убеждены, что сущности вроде «пространства-времени», «жизни», «мысли» и «божества» (не «Бога», но того означения священного, которое проявляется в мыслях людей) образуют пирамиду, по которой можно потихоньку подниматься. Хотя наличие у пирамиды ступеней никогда не подразумевало телеологии, трудно не обратить внимание, что каждый ее уровень должен вести на следующий жестом необходимости. Взамен этого устаревшего толкования мы ввели другой образ — контингентного накопления слоев, точнее, наслоений, которые могут быть самыми различными по сложности, но которые сосуществуют и взаимодействуют друг с другом без всякого заведенного порядка. Биологическая сущность может взаимодействовать с субатомной, нейронная — манипулировать скоплениями металлических ионов, а психологическая сущность — соприкасаться с химической, как только в субъективный опыт вторгся наркотик. Мы начинаем со строго физических сущностей, с «громов и молний», которые слишком сложны, чтобы выводить их функционирование из какого-то общего закона. Далее мы исследуем пребиотический бульон, бактериальные экосистемы, сообразительность насекомых, память млекопитающих, социальные стратегии приматов и, наконец, появление торговли, языка и институциональных организаций в человеческих сообществах. Каждый из этих слоев обсуждается в терминах наличных механизмов возникновения (появления), а идеи и догадки черпаются из соответствующих областей знания, тогда как «структура возможных пространств» описываема по результатам математического анализа и компьютерных симуляций.

Симуляции частично ответственны за восстановление в законных правах понятия появления, потому что именно в них разыгрываются взаимодействия между виртуальными сущностями, из которых актуально появляются свойства, тяготения и способности. Так как возникновение воспроизводимо на разных компьютерах, то можно проверять и изучать его в разных лабораториях при участии различных специалистов. Другими словами, симуляции играют роль лабораторных экспериментов в изучении появления, дополняя математику в расшифровке «структуры пространств возможностей». Итак, философия становится механизмом, синтезирующим все догадки в новой материалистической картине мира, на сей раз признающей творческую силу материи вкупе с творческой силой энергии.