Штраус, Гадамер и проблема релятивизма

Консервативный теоретик политики Поль Готфрид вызвал новую волну интереса к работам такого спорного автора, как Лео Штраус, в своей новой книге: «Лео Штраус и консервативное движение в Америке: опыт критической оценки».

Готфрид, который достаточно критично отзывался о Штраусе буквально во всех своих работах, отмечает, что читателей больше всего привлекает у Штрауса его критика «релятивизма». Такая линия рассуждений, «критика релятивизма», весьма популярна в современной неоконсервативной политической риторике и часто недооценивается теми, кто пытается развивать герменевтический подход к таким предметам, как политика, теология или культура в целом. Те же, кто привержены гуманизму Воплощения, должны быть осторожнее с подобной манерой мыслить.

Что такое релятивизм? Почему Штраус и другие деятели, ассоциирующиеся с неоконсервативным движением в Северной Америке, так его недолюбливают? Прежде всего, релятивизм — теоретическая позиция, согласно которой любое понятие об истине полностью определяется контингентными историческими факторами. Таким образом, отрицается притязание истины на универсальную легитимацию. Классические примеры этих контингентных факторов — излюбленные постмодернистским дискурсом «раса», «класс» и «гендер». В последовательном релятивизме ничто не может быть истинным, то есть соответствующим реальности в каком-то однозначном или прямом смысле; слово «истина» просто означает набор исторических обстоятельств, произведших определенные речевые акты.

В своей потрясающей переписке с великим философом-герменевтом Г.-Г. Гадамером Штраус высказывает следующие мысли:

«Я уверен, ты не можешь не признать, что существует фундаментальное различие между твоей постисторической герменевтикой и традиционной преисторической герменевтикой… Я не могу принять теорию герменевтики, которая не будет еще более определенно, чем твоя герменевтика, подчеркивать служебное значение интерпретации. Иначе говоря, мне нужна герменевтика, направленная на понимание мысли другого в том смысле, который он в нее вкладывал».

В противоположность гадамеровскому акценту на «горизонте обстоятельств» читателя как конститутивном элементе значения, Штраус видит первейшую задачу герменевтики в исследовании «мысли другого в том смысле, который он в нее вкладывал» — иначе говоря, «авторской интенции». Штраус настаивает на том, что субстанциальная часть (issue) интерпретации — объективное содержание (content) ее значения, а никак не читательское субъективное отношение к тексту.

Если опираться на гуманистическую перспективу, Штраус — и не он один — имеет все основания бороться с абсолютным релятивизмом. Если такие предметы, как истина и значение, — всего лишь частные проявления различных «горизонтов ожидания» интерпретатора, очень трудно наделять какое-либо прочтение силой убеждения. На самом деле, «истинное для меня» ничуть не более убедительно, чем «истинное для тебя», и поэтому ни малейших побуждений продолжать диалог уже нет. К счастью, более внимательное прочтение Гадамера создает альтернативу столь опасному предположению.

Вслед за другим отцом-основателем современной герменевтики, Мартином Хайдеггером, Гадамер проблематизирует модерные метафоры «субъективного интерпретатора», противопоставляемого «объективной реальности». В такой картине деятельность оказалась бы забытой и бесцветной: изолированные индивиды исследовали бы некоторое количество статических вещей, размещенных в мире. В противоположность данной схеме работы интерпретации Гадамер подчеркивал, что люди уже вовлечены в мир, который они толкуют. Значение — не то, что интерпретатор или субъект познания может расположить в пространстве и времени и овладеть им, но, скорее, способ бытия в мире. Как замечает Гадамер в своей классической книге «Истина и метод»: «Сознающий уже вовлечен в событие, в котором значение утверждает себя». Как пишет Дженс Циммерман в работе «Гуманизм и религия»:

«Историчность для Гадамера — ни в коем случае не “историцизм” или релятивизм. Хотя Гадамер и отвергает основополагающие вещи, отсылающие в конце концов к божественной Мысли, его столь же яростный отказ принять номинализм демонстрирует, что он учит о связи-участии в средостении между универсальным и частным. Вопреки историцизму Гадамер утверждает, что исторический пафос герменевтики должен быть понят как сближающее ее с “преисторической герменевтикой”. Современная герменевтика разделяет с преисторической герменевтикой по крайней мере сущностную структуру “применения правил”. Применение правил, как мы уже видим, знаменует экзистенциальное и аффективное вовлечение интерпретатора в ситуацию, с необходимостью вызываемое активной и ориентированной на действие природой любого действительного вопроса, поставленного во взаимодействии с традицией».

Такой ответ христианского гуманиста на вопрос о релятивизме — не просто возвращение к преисторическим, замкнутым категориям смысла, существующего решительно в стороне от деятельности интерпретаторов в мире, — таковы «идеи» Платона. Напротив, как сказал Бонхёффер в своей легендарной «Этике», «мир относителен по отношению ко Христу». Если это так, то истина и значение — два разных способа уподобления Христу. Такая рабочая схема позволяет избежать тупика релятивизма, не способного разобраться, где «моя», а где «твоя» истина, и способствует объединению теории и практики в динамической реальности актуального бытия в мире, в противоположность отвлеченному мышлению.

Знать истину — быть в истине, быть в истине — быть как Христос.

Источник: The Humanist Lens