Историческая политика – 2013. Продолжение

1. История какой страны в XX веке кажется Вам наиболее интересной и наиболее трагической и почему?

2. Чего Вы ждете от 2013 года в плане исторической политики в нашей стране?

1. Вопрос как бы наводит на очевидный ответ — Россия. А уж для граждан самой России что может быть интереснее и трагичнее? Общим местом было бы перечисление аргументов в пользу такого ответа, который, полагаю, дал бы гражданин любой страны, оценивая ее историю. Весь ХХ век (по выражению Солженицына, проигранный Россией) — это клубок трагедий, через преодоление которых (само по себе тоже трагичное), как ни парадоксально, человечество двигалось вперед. Научно-технический прогресс бесспорен, хотя он характерен, пусть и с иной скоростью, и для предыдущих столетий. Что касается социальной истории, то прошлый век останется в памяти как век рождения и смерти единственного пока в истории эксперимента по насильственной смене общественно-экономической формации, рожденной не как результат эволюции и предыдущего опыта, а как искусственно созданная конструкция. Эксперимент не удался, но от этого он не стал ни менее трагичным, ни менее интересным. В том числе и потому, что он проводился в одной лаборатории, но в разных пробирках, с разными реагентами. То есть не только в России, но и в Европе, Азии, Африке, Латинской Америке.

Вот и получается, что наиболее интересной и трагической была всемирная история, а не только российская. Дополнительный (но не менее важный) аргумент в пользу такого ответа — две мировые войны.

2. Традиция что советской, что российской власти — искать в истории оправдания своей политики. По мере того как политика Путина ужесточается и начинает переходить даже рамки авторитарного режима (во всяком случае, переходит от мягких его форм к жестким — очень жестким), историю будут подстраивать под этот курс. Количественное сужение электоральной базы требует качественного усиления остающихся опор — патриотизма, граничащего с национализмом и изоляционизмом, православных «скреп» (В. Путин), конформизма, «народности», рассчитанной на маргиналов и чернь. Для решения этой задачи весьма подходящая фигура Сталина — жесткая рука, стать которой стремится Путин, но не революционер, в отличие от Ленина (а революция — это самый большой страх нынешней власти).

В этом смысле историческая политика российских властей по своим методам мало чем отличается от советского периода — избирательные трактовки событий и персонажей прошлого. Судя по заявлениям и обнародованным намерениям официальных лиц, пытающихся, к примеру, ввести дополнительную экспертизу учебников по истории, власть не отказалась бы от идеального в ее глазах варианта — нового «Краткого курса».

В то же время история остается и, надеюсь, останется одной из редких в общественной жизни площадок, где, пусть и с нарастающими ограничениями, возможно выражение различных точек зрения. На расширение же этой площадки рассчитывать не приходится. Главная задача — не уступить те островки свободы, которые пока еще не попали под тотальный контроль.

В связи с этим, думаю, будет нарастать тенденция развития национальных историй на постсоветском пространстве. Точно так же, как на стыке 80-х и 90-х годов прошлого века национальные республики побежали от политически и экономически неэффективного центра, сегодня национальные истории в этих молодых государствах «бегут» от единообразных, навязанных все тем же центром трактовок прошлого.