Зеркала русской истории и самосбывающиеся пророчества

Цикличность, если не сказать — порочная цикличность, многих малоприятных, часто трагических сюжетов российской политической истории странным образом проходит через всю нашу сознательную жизнь. И, как правило, речь тут идет не столько о так называемом «развитии истории по спирали» с подъемом к модерну, постмодерну и прочих банальностях философии, сколько о познании себя в уже случившемся, повторяемости «проклятых вопросов» и фиксации схожих развилок.

Действительно, за сравнительно короткий промежуток исторического времени — всего лишь сто лет, мы уже имели два сжатия империи, воспринимаемых многими как «величайшие катастрофы», — по результатам октябрьского переворота и в 1991 году. Как минимум два НЭПа — в 1921–1925 годах и в лихих «девяностых». Причем робкие попытки отбить очередное наступления государства на экономику в конце «нулевых» тоже отчасти можно трактовать как подобие НЭПа.

Две или три перестройки — хрущевскую, горбачевскую и недоношенную медведевскую. Два «37-х года». Второй «37-й год» — еще ребеночек, но он обещал подрасти на «болотном деле».

У нас было как бы два Троцких. На второго пародийно претендует загадочный заграничный грузин — Тарквамадзе. Два разоблаченных «антисоветского центра». Руководителем второго прописали безумного старика Квачкова, который не нашел ничего умнее, как планировать захват Кремля с отрядом арбалетчиков. Хотя, надо сказать, что и первые «вредители», на процессе Вышинского, тоже выглядели бы не реалистичней, если б мы протянули туда что-то вроде веб-камеры.

Столетие знает двух Гайдаров. То есть того рода деятелей, которые верили в опрокидывание русской истории с помощью рычага умозрительной экономической модели. И если про второго Гайдара мы спорим до сих пор, нужно ли было ему полностью разрушать народное хозяйство, чтобы построить эффективный капитализм, то первым, конечно, был ныне забытый, а некогда влиятельный экономический советник Ленина — Ю. Ларин. Именно с его помощью Ленин столь же радикально двигался от русского капитализма по безумной кривой военного коммунизма к обобществлению всего всея «народом».

Но история — это не только наука свершившегося факта, хотя профессиональные историки склонны считать иначе. Совсем не напрасно цикличность политических катастроф и смен политических заморозков на «оттепели» заставляет с повышенной чувствительностью относиться и к мерцающим траекториям исторического опыта. Что если за однотипными последовательностями наступят и столь же однотипные результаты? Вот будет печаль!

Возьмем, к примеру, небывалое в российском современном социальном бытии декабрьское выступление студентов Российского торгово-экономического университета, грозившее, по свидетельству ряда СМИ, перерасти в «бессрочную забастовку». В действительности «бессрочная забастовка» продлилась всего два дня, но со всеми внешними атрибутами настоящего студенческого бунта, что заставило некоторых аналитиков предсказать рождение нового «опасного класса». А там — чем черт не шутит! — и нового 1968 года не придется долго ждать!

Во всяком случае, гипотетическая траектория в бунт или, по крайней мере, в «политизированное студенчество» с социальными мыслителями в башке не на шутку встревожила правящий класс. Но не для того ли востребован исторический опыт, чтобы не наступить на одни и те же грабли, вовремя отвернуть от революционной опасности и нанести превентивный удар?

Сей «охранительный» разум нам легко реконструировать. «Ах, они, подлецы, выступали против реорганизации вузов — высшего проявления министерского разума? Ну, так пусть получат инструкцию, лишающую их права выбора». «Ах, политический философ предрек нам “рост самосознания” образованной молодежи? На этот случай пусть получат другую инструкцию, позволяющую отчислить студента за любую провинность». Не секрет, что писанную с прицелом на полицейское задержание в акциях оппозиции.

Что ж, выходит, историческое знание, наконец, послужило общественной пользе, траектория учтена и от революции удалось отвернуть? Однако гарантии нет, что изначальная история просчитана правильно. Ведь, насколько нам известно из анализа тех же развилок, многое из плохого, что случалось в России, происходило именно из-за полицейской перестраховки.

Так, знаменитые студенческие волнения февраля 1898 года тоже случились, в общем-то, из пустяка. Студенты готовились праздновать день основания Санкт-Петербургского университета, а администрация их предупредила… о недопустимости несанкционированного увеселения. Ибо «беспорядки начинаются немедленно по окончании университетского акта шествием студентов большой толпой с пением песен и криками “ура!”».

«Ура» кричать запретили, и чем все это кончилось, мы уже знаем. В феврале 1898 года полиция завербовала в революцию тысячи студентов. Точно так же в сегодняшнем феврале неверно трактуемый исторический опыт может оказаться еще одним самосбывающимся пророчеством.