Исключая позицию самотождественности

От редакции: Руководитель философского направления в легендарном Европейском гуманитарном университете (университете в изгнании, целиком эмигрировавшем из Минска в Вильнюс), редактор журнала «Топос» Татьяна Щитцова как никто другой чувствует уязвимость философии в буквальном смысле. Но раны философии заживают, и философия возвращает себе достоинство, подлинное умение видеть и говорить. О достоинстве философии в современном мире мы и поговорили.

— Изучение социальных и культурных практик — тема, известная многим гуманитариям, а что такое «практизация философии»? Означает ли это, что философия становится ближе к социально-гуманитарному знанию или, наоборот, что она отталкивается от привычек гуманитариев и создает знание совсем нового уровня?

— Вопрос, как я предполагаю, возник в связи с выходом сборника «Практизация философии: современные тенденции и стратегии» (Вильнюс: ЕГУ, 2010), соредактором которого (вместе с И. Инишевым) я являюсь. Практизация здесь — это terminus techniсus, технический термин. Если уходить от его «технической» неблагозвучности, то оно означает переход философии в практическое русло. Это издание представляет собой сборник работ участников двухлетнего регионального проекта «Практический поворот: современная философия в университете и за его пределами», академическим директором которого был мой друг и коллега, доктор философских наук Владимир Фурс, скоропостижно скончавшийся в 2009 году.

О практизации философии можно говорить, как минимум, в трех смыслах. Во-первых, это понятие может рассматриваться как программное определение [1] постметафизической философии, прямо связанное с ее парадигматической установкой на «воплощение трансцендентального субъекта». Практизация означает здесь такую трансформацию теоретических принципов философии, которая требует от мысли быть «посюсторонней», то есть ситуированной, контекстуальной, укорененной в структурах, связях и отношениях, составляющих содержание нашего фактического опыта. Хрестоматийные примеры такого рода «практического поворота»: идея фактичности экзистирования Хайдеггера, философская герменевтика Гадамера, концепция языковых игр Витгенштейна, экзистенциальная феноменология Мерло-Понти, проект философии как социальной критики, теория коммуникативного разума/действия Хабермаса.

Во-вторых, практизацию можно понимать как интегрирование философии в публичное пространство — в события и дискуссии, адресованные не специалистам, а широкой публике, гражданскому обществу. Философия (философски аргументированное высказывание) может принимать участие в формировании общественного мнения по самым разным вопросам (от художественных мероприятий до законодательных решений), содействуя тем самым формированию гражданского общества как такового. Этот внеакадемический формат работы, позволяющий философии заявить о себе как о значимом элементе общественной жизни, ведет к популяризации философии. Под популяризацией в данном случае понимается широкое признание философии как способа производства знания. В этом отношении репутация философии во многом находится в руках самих философов.

И, наконец, третье значение практизации касается как раз взаимодействия философии с другими дисциплинами. Здесь, прежде всего, следует вспомнить программный доклад Хабермаса «Философия как местоблюститель и интерпретатор» [2], возникший как реакция на радикальную критику традиционного эпистемологического статуса философии как фундирующей науки. Ссылаясь на эмпирические теории Маркса, Фрейда, Мида, Вебера, Пиаже (и некоторые другие), Хабермас отслеживает развитие в науках о человеке исследовательских традиций, отличительной чертой которых является наличие отчетливого философского элемента, которым (sic!) в первую очередь и объясняется новаторский характер соответствующих теорий. В этой связи им и обосновывается новое эпистемологическое призвание философии, отказывающейся от своих прежних фундаменталистских притязаний, а именно — быть сопричастной продуцированию и развитию новых эмпирических теорий с сильными универсалистскими притязаниями; фигурально выражаясь, быть местоблюстителем (Platzhalter) таких теорий.

Продуктивность такого рода альянса конкретных наук и философии строится на их эпистемологическом равенстве, или, как выражается Хабермас, «неэксклюзивном разделении труда». Методологические особенности подобного сотрудничества «на равных» — тема для отдельного обсуждения. Здесь же я хочу обратить внимание на то, что именно принцип равенства запускает новую эпистемологическую ситуацию, которую в первом приближении можно было бы охарактеризовать так: дисциплины становятся недисциплинированными. Иначе говоря, эвристичность исследования зависит от способности дисциплин нарушать свои дисциплинарные границы. Язык науки уже давно нашел положительную дефиницию для этой методологической революции — трансдисциплинарность. Если в работах упомянутых выше ученых этот новый режим исследовательской работы только намечался, то сегодня как о свершившемся факте говорят о парадигматических сдвигах в социально-гуманитарном знании, которые привели к возникновению новых областей и объектов исследования, предполагающих принципиально новый характер междисциплинарного взаимодействия: вместо традиционной практики спорадического горизонтального «взаимоопыления» между дисциплинами речь идет о мультидисциплинарной кооперации, ориентирующейся на специфическую трансдисциплинарную оптику. (Наиболее известные примеры в этой связи: постколониальные исследования, гендерные исследования, современная урбанистика.) Сегодня — в связи с прорывами в life sciences — на повестке дня уже взаимодействие «естественников» и «гуманитариев». Но это тоже тема для отдельного разговора.

Резюмируя, можно сказать, что практизация философии — это задача, которая предполагает трансформацию самого философского этоса и которая была вызвана, с одной стороны, критикой фундаменталитстких притязаний классической философии, с другой стороны — революционными методологическими трансформациями в социально-гуманитарных науках.

— Долгое время философии приписывался практический смысл: нести радость познания, улучшать мышление, создавать общее поле разговора, вести к достойной и счастливой жизни. Кажется, в ХХ веке наблюдается намеренный уход философии от этого практического смысла: философия имеет дело с тем, что есть, а не с тем, что может помыслить человек. Происходит ли сейчас возвращение к этим старым темам философии?

— Я не стала бы говорить о «намеренном уходе». Скорее, социальный контекст изменился таким образом, что указанное вами практическое измерение философии оказалось самым радикальным образом проблематизировано. Это касается не только философии, но гуманитарного знания в целом, а равно и идеи университета, которая в последние десятилетия претерпела существенные трансформации. Сегодня на повестке дня — культурная логика, которая заставляет избавляться от традиций, практик и типов знания, которые per definitionem [по определению] не переводимы на язык рыночных отношений. В этом контексте кризис классического философского этоса обнаруживается прежде всего в том, что радость философского познания, улучшение философского мышления и т.д. перестают ассоциироваться в обществе с «достойной и счастливой жизнью». Наиболее очевидным выражением этой тенденции является ущемление институционального статуса философии (закрытие кафедр и факультетов, сокращение финансирования и т.д., и т.п.), которое неизбежно дополняется проблематизацией статуса символического, то есть «проседанием» социальной востребованности и социального признания философии.

Конечно, эта тенденция в разных странах проявляется с разной остротой.

В западных либерально-демократических государствах — несмотря на то что «духом времени» все больше становится утилитаризм, — востребованность философской рефлексии по-прежнему держится на исторически засвидетельствованной органической связи демократической формы жизни и философии в европейской культуре. Для поддержания социальной репутации философии важно также влияние богатых образовательных и исследовательских традиций (Франция и Германия здесь наиболее яркие примеры). Если же говорить о Беларуси, то сегодня в моей стране существует реальная угроза деградации философской культуры как таковой. Философия едва ли может «поднять голову» в стране, где социальная значимость отождествляется или с прямой экономической выгодой, или с обслуживанием госидеологии.

Возвращаясь еще раз к приведенному в вашем вопросе перечню философских добродетелей, хочу сказать, что этот классический философский этос требует сегодня переосмысления и реактуализации. В новых социально-экономических условиях отчетливо проступает необходимость того, что я в другом месте назвала апологией бесполезности философии. Здесь нет противоречия с очерченным ранее практическим поворотом. Сегодня, как никогда ранее, важно осмыслить и актуализировать философию как род интеллектуальной деятельности, который открывает доступ к неутилитарным основаниям социальной жизни.

— Вы много занимались мыслью М.М. Бахтина, в которой опыт человека не есть данность, он всякий раз достраивается произведением, этическим отношением, речью. А в современной философии что довершает, вновь выстраивает утрачиваемый человеком опыт?

— Я не уверена, что правильно поняла вопрос. Однако мне представляется, что ключевые философские идеи Бахтина актуальны и сегодня. Я имею в виду, прежде всего, намеченную им а-субъективную парадигму в гуманитарных науках, которая нашла отражение в таких концептах, как событие, мое не-алиби в бытии, ответность, разноречие, полифония и других. Иначе говоря, Бахтин стоял у истоков того видения, согласно которому человеческий опыт исключает позицию самотождественности и тем самым — возможность тотализации. Философское развитие этой парадигмы едва ли можно назвать завершенным. К тому же в свете новейших притязаний со стороны нейронаук она обретает дополнительную актуальность.

— Вы писали о том, что любая систематическая и методическая философия содержит высказывания о человеке, так как философия — это всегда практика познания. А сами эти высказывания могут быть систематизированы и обращены в метод в современной мысли?

— Много лет я читала в ЕГУ курс по философской антропологии и начинала его, как правило, с обозначения того факта, что всякая систематически и методически развитая философия содержит высказывания о человеке. Ваш вопрос фактически касается эпистемологического статуса философской антропологии. Как известно, в континентальной традиции философская антропология как отдельное направление появилась только в ХХ веке, при этом довольно скоро стало понятно, что изучение человека (человеческого опыта) не может ограничиваться такого рода форматом. Систематизация, конечно, возможна (а в образовательных целях даже полезна), однако, если речь идет об исследовательской работе, то антропология эвристична не как самостоятельная дисциплина, а как специальный фокус или аспект анализа. Сказанное не отменяет, разумеется, значения и актуальности определенных теоретических достижений представителей систематически выстроенной философской антропологии. Прежде всего, это касается понятия эксцентрической позициональности Х. Плеснера.

Беседовал Александр Марков

Примечания

↑1. Не в формальном смысле дефиниции, а в духе нем. Bestimmung, то есть определение как назначение.

↑2. Опубл. в: Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб., 2000.