«Азиатские зверства». Насилие как символ рецидивирующих модернизаций на закате Каджаров и Османов

Где мы? Не в Турции ли мы? Не знаю, хоть убей!
Везде теперь у нас в ходу Турецкий титул: «бей!».

«Стрекоза»,1907, № 7,
подпись: «Я».

Политический философ Майкс Оукшотт, исследовавший поведение реального политика в условиях вызовов модернизации, писал о том, что чаще всего ему приходится выбирать в своих решениях не между плохим и хорошим, а между старыми грехами и новыми пороками. Иного не дано, ибо именно такова суровая действительность мира политики в эпоху перемен. Накал страстей и глубина проблем в странах Востока (в данном случае — в Персии и Турции), переживавших очередной виток своих модернизаций (ускоренных, рецидивирующих, инициированных «сверху», ориентированных на западные образцы), зачастую не оставляли и этого ограниченного выбора.

Образ перса, появлявшийся на страницах российских сатирических журналов, как правило, рядом с образом турка (как уточняющий вариант — персидский шах и турецкий султан), весьма интересен и показателен при анализе образов «Врага с Востока». Многое роднило подосновы этих образов. Оба — южные исламские соседи России, с обоими Россия не раз вела кровопролитные войны, по поводу обоих вступала в соперничество с западными державами, особенно — в начале ХХ века в ходе дальнейшего военно-экономического проникновения на Ближний Восток. Но можно ли говорить о каком-либо единстве способов создания образа врага, когда речь заходила о сатирическом портрете «турка» и «перса»?

События в Иране, получившие в историографии название «Конституционной революции», наглядно подтвердили общее содержание «партитур» революционных постановок ХХ века: революция — конституция — переворот — гражданская война — интервенция. Курс политического лавирования режима внутри страны (между аристократическими родами) и на внешнеполитической арене (между Великобританией и Россией) выдавал слабость и зависимость положения правящей династии Каджаров, в определенной мере родня ситуацию с политическим курсом слабеющей династии Османов. Те же кабальные концессии иностранным компаниям, та же финансовая зависимость от европейского капитала, то же стремление играть на внутриевропейских конфликтах и соперничестве великих держав, та же неготовность к содержательным переменам в политической культуре и фатальное небрежение к социальным нуждам подданных, те же межплеменные распри и безуспешные попытки центральных властей ими манипулировать… [1]

Конституционная революция и гражданская война в Иране в 1905–1911 годах стали питательной средой для формирования и развития в русской сатирической печати образа перса, каковому (образу) суждено будет исполнять разные роли в восточном репертуаре журнальных публикаций.

Критика насилия — организованного и стихийного — как отличительного свойства нового века звучит лейтмотивом материалов русской сатирической печати начала ХХ века. Носителями этого зла выступают и отжившие свой век режимы (Каджары и Османы), и новые власти, охотно совмещающие в своей политической практике старые грехи с новыми пороками.

«После того как младотурки вслепую и ощупью вышли на совершенно незнакомую им сцену демократии, судьбою империи стал распоряжаться триумвират. Именно им, Талаату, Джемалю и Энверу, прежде чем умереть насильственной смертью вдали от дома, довелось превратить рассвет радужных надежд в ночной кошмар жестоких репрессий» [2], — пишет Ноэль Барьер, сводя к личной ответственности младотурецкой верхушки все эксцессы революции. Российская же сатирическая печать эпохи, не умаляя вины триумвирата, все же шире смотрела на ситуацию в Турции и глубже искала ей объяснения.

«Азиатский» аспект жестокостей и зверств составляет наиболее заметный, как нам предстоит увидеть, но далеко не единственный пласт критикуемых сатириками эксцессов внутреннего реформаторства и внешней агрессии в эпоху модернизации.

1. «Дела персидские», или «Нужен ли Персии меджлис»

Без сомнения, множество опасностей, волнений и тревог ждет Персию на новом пути.
Эдвард Браун.
Персидская революция 1905–1911 годов

В начале ХХ века беспокойство российских властей по поводу ситуации в Иране все более нарастало. Непосредственная заинтересованность российских властей и деловых кругов в политической стабильности шахского режима проявлялась в самых разных формах присутствия в стране [3]. Но именно стабильности катастрофически не хватало государству Каджаров. Отрывочные телеграфные сообщения о положении дел в стратегически важном для России регионе, попадавшие на страницы российских газет («Биржевые ведомости, «Русское слово», «Новое время», «Русский голос», «Петербургский листок» и др.), напоминали своей напряженностью в 1905–1907 годах сводки с полей сражений гражданской войны. Причем задолго до того, как сама гражданская война в Персии стала реальностью.

Вот типичнейшие из них:

«Сегодня отдельные толпы бегают по базарам и насильственно закрывают лавки».
«Положение осложняется».
«Завязалась перестрелка, длившаяся беспрерывно до вечера».
«Толпы черни были отброшены».
«Есть убитые и раненые. Сегодня базары закрыты во всех кварталах».
«Настроение напряженное. Возможно новое столкновение».
«Кочевники вооружены ружьями новой системы, полученными контрабандой с юга, и располагают несколькими скорострельными пушками»… [4]

Журнальные сатирики несколько позднее активно подключились к освещению «персидских дел». Революция в Иране, поначалу находившаяся на периферии журнального интереса из-за накала собственных страстей (Русско-японская война, Первая русская революция, конституционно-парламентские нововведения, столыпинские преобразования и пр.), все же попадает, хоть и с опозданием, в фокус отечественной сатиры — к весне 1908 года. До этого момента сообщения о событиях в Иране и сатирические трактовки их шли, как правило, в едином потоке с публикациями на тему младотурок и конституционных перемен на Ближнем Востоке.

К этому времен в Иране уже произошли эпохальные события, существенно изменившие политическое лицо государства Каджаров. Под давлением народных масс и сплотившейся на время политической и духовной верхушки шах Мозаффар вынужден был в декабре 1905 года согласиться на конституционные преобразования и созыв парламента (меджлиса). Фигура правителя, впервые в истории Ирана ограничившего абсолютную власть шаха, была интересной — до экстравагантности. Европейски образованный человек, яркой внешности, прекрасно изъяснявшийся по-французски, он трижды посещал Европу, живо интересовался новой европейской забавой — кинематографом, в бытность свою наместником в Тебризе способствовал основанию либеральной (по местным меркам) газеты «Насыри», основал военное училище западного образца, пригласил европейских военных инструкторов, не был чужд благотворительности… Но при этом явно злоупотреблял иностранными займами, охотно раздавая концессии. К моменту своего вступления на трон он сам был уже болен, государство пребывало в долгах и иностранной зависимости, а общество — во всеобщем недовольстве положением дел в стране.

Смерть шаха через пять дней после утверждения первой части Конституции, ограничившей его права, приход к власти сына Мозаффара, реакционно настроенного Мохаммеда-Али [5], и его отказ подписать политически важные «Дополнения» к тексту Основного закона вызвали в Тегеране череду антиправительственных восстаний и демонстраций протеста, перешедших в Тебризе во всеобщую забастовку. Карательные меры не замедлили последовать — без особого, однако, успеха. Острый кризис власти все же вынудил нового шаха подписать в октябре 1907 года «Дополнения» к Конституции Персии. Но попытки правителя покончить с конституционным правлением и меджлисом продолжались на протяжении всей эпохи революции. Положение и в столице Ирана, и на северных окраинах оставалось напряженным и неопределенным.

В феврале 1908 года на Мохаммеда-Али было совершено покушение: в его карету была брошена бомба. Сам шах не пострадал, но этот террористический акт придал ему еще большей подозрительности и решимости в борьбе с политическими противниками. И хотя репрессии против них были не столь жестокими, как это изображалось на страницах русской сатирической печати, все же становилось очевидно, что до гражданского примирения в Тегеране весьма далеко.

Обложечный рисунок «Сатирикона» в одном из мартовских номеров 1908 года с жутковатой экспрессией изображает посаженных на кол персов. Багрово-красные тона на черном фоне — по контрасту с белыми одеждами казненных, залитыми потоками крови, — все это с очевидностью предназначалось для того, чтобы визуальными средствами подчеркнуть кошмарную фантасмагорию ситуации в Персии, и при этом сопровождалось едким «пояснительным» комментарием в подписи под карикатурой:

Члены меджлиса заняли подобающее персидским народным избранникам высокое положение [6].

В одном из летних номеров 1908 года «Сатирикон» помещает карикатуру А. Радакова, долженствующую показать всю степень фрустрации персидского общества и неясности дальнейших перспектив конституционного процесса в стране. На фоне любопытствующих зевак простой перс, уже будучи посаженным на кол, всаживает себе в рот второй!.. Подпись под рисунком передает последние слова страдальца:

Перс: Да будет благословенно имя шаха! За мои крамольные слова: «Может быть, меджлис нужен Персии?», — он всего-навсего посадил меня на кол. Не имея нравственного права злоупотреблять добротой царя царей, всажу в себя с обратной стороны второй кол. (Умирает, восторженно шепча имя шаха…) [7]

В одном из номеров «Сатирикона» в разделе, где по традиции помещался выдуманный «сатириконовцами» народный фольклор, читаем следующие «персидские пословицы»:

В меджлис попал — на всю жизнь пропал.
Шаха видеть во сне — быть повешенным наяву [8].

Сгущение красок — в прямом и переносном смысле, в том числе и в гипертрофированном показе правительственных репрессий в отношении оппозиционеров — отражало в целом более драматическое восприятие событий в Персии, чем в случае с Турцией эпохи младотурецкой революции. Массовые революционнее выступления в ответ на попытку шаха стянуть в столицу войска, а затем и начало гражданской войны в стране (июнь 1908 года) [9], последовавшей за шахским контрреволюционным переворотом в Тегеране, осуществленным не без помощи Персидской казачьей бригады, русская сатирическая печать встречает целой серией публикаций острокритического содержания. Пример дежурной шутки-каламбура на тему разогнанного меджлиса дает журнал «Шут»:

В Персии дано распоряжение вешать всех страдающих «прогрессивным» параличом» [10].

Перемещение центра революционного сопротивления шахской реакции в Азербайджан, где во главе революционных отрядов федаев и организаций муджахидов стал энергичный и умелый Саттар-хан [11], сделало Тебриз оплотом сопротивления шахским войскам. Лишь выступление российских войск в сторону Тебриза привело к разоружению федаев и отступлению шахских войск (апрель 1909 года). Однако череда восстаний в других городах страны продолжала накалять ситуацию.

Нараставший интерес русского общества к событиям в Персии, включенность в обсуждение начавшейся здесь гражданской войны — на фоне очередного кризиса в Турции — становятся поводом для «сатириконовского» фельетона в новогоднем номере, открывающем 1909 год, под названием «Переутомление. Итоги года». Его автор, Сергей Нагорный, высмеивает отечественного обывателя, его полуграмотную озабоченность по поводу политической экзотики революционного Востока, способного свести с ума не только рядового читателя журнала, но и профессионального политика. Горючая смесь восточных имен (Саттар-хан, Эйн-Уд-Доуле [12], Энвер-бей и пр.), революционных организаций, географических названий и военных операций в Перси и Турции, с трудом умещаясь в голове встревоженного героя фельетона, становится все более опасной для его здоровья. Это доводит «знатока» Востока сначала до ссоры с женой, а в итоге — и до психиатрической клиники… Ирония над полуосведомленностью тогдашнего российского общества (а в подтексте — и властей) в «делах персидских» легко прочитывается между строк юмористического рассказа, не скрывая, впрочем, и собственной затаенной тревоги автора по поводу ситуации на южных границах России [13].

В том же номере, в разделе «Ваши пожелания на Новый год?», приводится характерный «ответ» персидского шаха на этот дежурный для начала нового политического года журналистский вопрос:

— В истекающем году, — писал нам шах — мне пришлось очень много возиться с Конституцией, то даровывать ее, то отменять. Высказываю пожелание, чтобы мне в Новом году удалось установить, подобно тому, как установлены в заграничных курортах «мужские» и «дамские» «часы купания», — «абсолютистские» и «конституционные» «часы правления» [14].

Однако события в Иране в новом году развивались столь масштабно и драматично, что побуждали даже сатириков к проявлению большей серьезности. Свое отношение к восставшим и их требованиям не без сочувствия выразил журнал «Шут», поместив на своей обложке карикатуру, на которой рядовой муджахид обращается к шаху со словами: «Мы добры и милостивы: просим вас сесть на любой из них…!» Широким жестом революционер приглашает перепуганного правителя на площадь, запруженную восставшими; в центре площади установлены заточенные колья, на каждом из которых «смертельно опасные» для шаха надписи: «восстановление меджлиса», «отмена ссылки», «отмена цензуры», «открытие политических клубов»… [15]

Отметим, что среди способов типично ориенталистской визуализации ужасов персидских революционных эксцессов (справа и слева) принципиально важное место занимает тема сажания на кол. Образами запредельно жестокой казни сатирики, как представляется, подчеркивали чуждость ситуации в Иране каким бы то ни было конституционным и прочим модернизационным процессам. Но не только. За этим приемом ощутима тенденция показать и чуждость природы перса как врага — в отличие от образа того же турка — пусть и противника, но хорошо известного, давно знакомого и в определенной степени «приватизированного» массовым восприятием как своего врага.

Более глубокие причины такого различия сатирических способов репрезентации образов турка и перса требуют дополнительного изучения. Пока же обратим внимание, к примеру, на то, что Эндрю Уэткрофт трактует имевший место на Западе интерес (пополам с ужасом) к восточному «обычаю» сажания на кол как символизацию идейно-эмоциональной «борьбы с неверными», чья жестокость «оправдывает» и «обосновывает» любые формы «крестовых походов» [16]. И это при том, что посажение на кол (к тому времени уже не практиковавшееся) не было ни персидской выдумкой, ни специфически мусульманской особенностью системы наказаний. (Исторически этот вид казни практиковался со II тысячелетия до н.э. в Египте, на Ближнем Востоке и в Средиземноморье, встречался в истории наказаний, практиковавшихся в Византии и странах Восточной Европы, а также крайне редко, но все же имел место в России, причем даже в XVIII веке [17].

В этом смысле примечательно также нарастающее различие в визуальных трактовках русской сатирической печатью образов иного — соседа, противника, виновника внешнеполитических проблем. (Процесс этой дифференциации на материале западных источников отмечал тот же Уэткрофт, подчеркивая его специфику в применении к XIX — началу ХХ века [18].)

Приливы и отливы конституционного процесса в Иране, остроту внутриполитических эксцессов на фоне растущей нестабильности в стране хорошо отражает карикатура, помещенная в разделе «Политические телеграммы». На ней шах держит в своих руках концы веревок, пропущенных через лебедку; на других концах веревок — полузадушенные в петлях «подданные», которых «милостивый», «вдумчивый» правитель, сомневающийся в окончательном решении, то вздергивает на виселице, то опускает на землю. А в воздухе над местом шахских «конституционных» упражнений уже кружат стервятники, готовые поживиться человечиной… Подпись под рисунком передает текст «телеграммы» из Персии (сочиненной, разумеется, самим сатириком на основе представлений о противоречивости реформаторского процесса в государстве Каджаров):

Шах Персидский раскаялся во всем. Дал в 13 487-й раз Конституцию и теперь мирно занимается откармливанием птиц [19].

Характерно, что и здесь, и в других случаях журнальная карикатура охотно и зло обыгрывала характерные черты лица шаха Мохаммеда-Али, доводя их изображение до едва ли не медицинского диагноза в смысле полной деградации — и личности правителя, и династии в целом.

2. Каджары: лев на закате солнца

Смиренный завтра обретет покой, Поникнет горделивец головой.
Ты тех прощай, кто полон здесь боязни, Коль сам боишься там суда и казни.
Над подданным насилья не твори, Есть над тобой десница — посмотри!

Саади
«Рассказ»

Синхронное обострение ситуации в Турции и Персии в апреле 1909 года «Сатирикон» иллюстрирует фельетоном в сопровождении серии рисунков в жанре комикса. Опальный турецкий султан вместе с гаремом покидает уже известный нам дворец «Йылдыз-киоск» и направляет свои стопы к персидскому шаху, поскольку у него «с ним много общего», он, дескать, и приютит…

Далее следует любопытная мизансцена:

— Я вижу облако пыли! — воскликнул султан радостно. — Это, вероятно, шах, узнав о моем бедственном положении, выслал людей, чтобы встретить меня!! Я всегда был о нем хорошего мнения.
Подождали.
К ним приближался персидский шах, за которым уныло шагали жены…
— Илль Аллах! — воскликнул султан, пораженный. — Я к тебе!!
— А я к тебе, брат… — сказал шах. — Думал у тебя в Ильдызе приютиться…
Молчали.
Два повелителя правоверных уселись на пригорочке и долго сидели грустные, забытые, никому не нужные.
Думали [20].

Русский сатирик оказался хорошим предсказателем. Не пройдет и месяца, как в мае 1909 года на Тегеран из восставших Исфахана и Гиляна двинутся отряды федаев и бахтиарских племен [21] и к концу июня войдут в столицу, заняв здание меджлиса. Уже 3 июня решением Чрезвычайного верховного совета шах Мохаммед-Али будет низложен, и новым правителем станет его сын, Султан Ахмад-шах. При одиннадцатилетнем правителе сразу же будет восстановлено действие Конституции, а свергнутому шаху придется найти себе убежище в дипломатической миссии России в Тегеране. (К слову, там, где за восемьдесят лет до этого были растерзаны фанатиками Грибоедов и другие русские…)

Летние выборы в новый меджлис и его торжественное открытие в начале ноября не привели автоматически к разрешению внутренних проблем. Суровой реальностью оставался грандиозный бюджетный дефицит, хозяйственная разруха, необходимость новых иностранных займов и введение новых налогов, что с неизбежностью влекло за собой еще большую зависимость от иностранных держав.

Именно в это время «Шут» откликнулся на ситуацию в Персии серией рисунков — своего рода политологическим анализом революции в карикатурном формате. На первом рисунке толстый кот в головном уборе шаха подкрадывается к коробке с надписью «Реакция», на крышке которой сидит мышка — «Конституция» («А я тебя поймаю и… скушаю!»). На следующем рисунке «котошах» хищно протягивает лапу, чтобы сцапать «конституционную» мышку («Те-те-те… сейчас я тебя сцапаю голубушку!»). Далее на рисунке спрыгнувшая с коробки мышка забилась в ужасе в угол, а из-под крышки — как черт из табакерки — выскакивает на пружинке «Революция» в образе злого паяца. («Вот те фунт!!!»). И «мышь-конституция», и «котошах» в ужасе разбегаются в разные стороны. При этом последний теряет свой головной убор повелителя и выглядит довольно жалко. («Давай Бог ноги…») [22]. Точно ухваченная автором суть закономерностей революционного процесса заставляет забыть о схематизме образов и невеликом мастерстве исполнения рисунков.

Грустная доля султана и шаха, оказавшихся на обочине истории, охотно обыгрывается на страницах русской политической сатиры, причем с неизменной повторяемостью базового сюжета. На обложке одного из своих августовских номеров «Сатирикон» помещает карикатуру с ироничным названием «На покое», на которой изображен отставной персидский шах, толстый и печальный. Грустно и растерянно он стоит на пороге ветхого домишки, в котором опальный турецкий султан — жалкий, сгорбленный старичок — что-то варит себе на керосинке. При виде гостя он неохотно отрывается от своего занятия:

Абдул-Гамид: Ты, брат? Эге! Нашего полку прибыло… [23]

Тему шахско-султанской взаимности журнал «Шут» замыкает рисунком «Друзья по несчастью» с изображением двух слившихся в объятиях низложенных представителей династий Османов и Каджаров, нарочито изображенных маленькими, кургузыми, нелепыми человечками. Карикатура сопровождается незатейливо- грубоватыми стишками частушечного лада:

Ты мой друг, я твой друг, Мы друзья до гроба.
Ты дурак, я дурак. Дураки мы оба [24].

Тот факт, что общие проблемы связывали не только правителей двух реформирующихся восточных держав, но и их изнуренных неопределенностью жизни подданных, иллюстрирует зарисовка «Шута», на которой уже без налета карикатурности изображены два городских обывателя — турок и перс. Между ними идет беседа невеселого свойства:

Турок: Ну… мы с нашей Конституцией дошло до… точки, а вы?
Перс: А мы до… многоточия и всех других знаков препинания [25].

До чего именно дошли новые власти в Тегеране, показывает обложечный рисунок «Шута» под названием «Правитель». На нем не без доли сочувствия изображен горько плачущий ребенок, толстыми канатами привязанный к массивному трону Каджаров. Над маленьким шахом в просительных позах склонились придворные:

— Звезда Востока!.. Радость очей наших!.. Смеем доложить тебе о деле…
— К ма-а-а-ме хо-о-о-чу!!.. [26]

Карикатура была навеяна недавней церемонией в персидской столице, когда под приветственные крики толпы и звуки государственного гимна более чем юного Ахмад-шаха на руках внесли во дворец. Далее, в саду, его ждал празднично украшенный трон Каджаров. Как представляется, не только возраст несовершеннолетнего правителя, но и общая неготовность новой власти эффективно и продуманно решать дела государства подразумевались сатириками в подтексте этого невеселого рисунка.

При этом гораздо более едкой иронии удостаивается низложенный шах, особенно на карикатуре «Уезжают». На рисунке— мизансцена подготовки отъезда Мохаммеда-Али из Персии. Внушительного вида женщина (наложница? служанка? родственница?) деловито, но с ироническим выражением лица собирает в сундук вещи отрешенного от власти шаха. К ней обращается взволнованный придворный:

— А куда же ты спрятала знаки отличия Шаха?

На что получает от нее убийственный ответ:

— Главный — глупость — остался при нем [27].

С этого момента — когда в ходе июльских событий 1909 года в Тегеране Мохаммед Али, лишившись власти, вместе с женой и наследником нашел прибежище в русской миссии (перед этим он обратился к российскому императору с телеграммой, в которой отдавал «себя и свою семью под покровительство Его Императорского Величества») — персидская тема на страницах сатирических изданий обретает особый, «российский» ракурс.

Отметим: приют шаху в русской миссии был оговорен соглашением между русским поверенным в делах и британским, а сама особа шаха охранялась вооруженным конвоем русской и английской миссий. Этот факт символическим образом отражал реальное — вдвойне зависимое — положение Персии, а также плотное присутствие в ней противоборствующих иностранных интересов. Ретроспективный взгляд на ситуацию в регионе позволяет увидеть, что, при всей яркости и медийной востребованности турецких событий начала ХХ века, все же именно «дела персидские» играли в перспективе ключевую роль в процессе воздействия ближневосточной проблематики на «дизайн» европейских «конфликтных зон». По мнению исследователя, острые противоречия держав в регионе стали одной из важнейших причин того, что Антанта в отличие от Тройственного союза так и не превратилась в военный союз. И при этом основным центром противоречий оказывался даже не Константинополь и Проливы, а Персия, где соединились экономические, политические, религиозные и стратегические противоречия России, Англии и Германии [28].

После соглашения 1907 года между Россией и Великобританией, не снявшего, впрочем, противоречий «между двумя великими державами по вопросу о Персии», в российских верхах начала складываться «своеобразная «средневосточная группировка», стремившаяся добиться в Персии компенсации потерь, недавно понесенных в Корее и Южной Манчжурии» [29].

Под раскаты революционных бурь именно в Иране укрепляются центры российского финансового и военного присутствия.

И если угроза активизации Турции в Персии (турецкие войска в начале июля 1908 года быстро продвигались на юго-восток Персии, опасно приближаясь к пограничной с Россией области) была снята событиями младотурецкой революции, то британские амбиции в стране лишь нарастали по мере приближения Первой мировой войны [30]. Наиболее дальновидные российские сановники хорошо осознавали, что противоречия по персидским вопросам являлись существенной угрозой самим основаниям существования Антанты [31]. Недостаток компромисса в этой геополитической коллизии существенно накалял международную обстановку на протяжении всего предвоенного периода, так как иранская проблема лежала в основе англо-русских соглашений, вошедших в политическую парадигму Антанты.

Однако вернемся к тому моменту, когда российский император, рискуя вызвать резкое обострение отношений с новыми иранскими властями [32], предоставил семье шаха убежище — на этот раз уже в России.

Надо сказать, что «Сатирикон» особо отличился летом-осенью 1909 года по части высмеивания низложенного персидского правителя. К тому времени он поселился в Одессе, где специально для него был приготовлен особняк — живописное палаццо, принадлежащее Фальц-Фейну, что на Надеждинской улице, с видом на море. Первая из серии карикатур на эту тему — «Неунывающий» — изображает сцену перед отъездом экс-шаха в Россию. К испуганному, но упрямящемуся Мохаммеду-Али, спрятавшемуся за креслом, подбегает слуга:

Слуга: Звезда Востока! Там поданы уже лошади — ехать в Россию.
Шах: Пойди и скажи в последний раз революционерам: если они раскаются и выдадут зачинщиков — я еще могу помиловать их [33].

Развитие темы на страницах журнала должно было показать, что ни о каком раскаянии по поводу кровавых событий революции и гражданской войны — ни со стороны шаха, ни со стороны революционеров — и речи не шло. Чем же занимался низложенный правитель в Одессе? Игрой в политику, — отвечал «Сатирикон». На проникнутых веселым сарказмом рисунках А. Юнгера мы видим, что «с утра шах занимался приемом иностранных высокопоставленных лиц», главным образом — «Гришки Кривого и Володьки Кучерявого» (разношерстная толпа местных обывателей кланяется сидящему на хрупком стульчике «грозному шаху»). Затем, продолжает свой рассказ художник, «будучи ревнителем Конституции, шах после приема собирал меджлис» (маленькая, но симпатичная компания полуобнаженных наложниц расположилась под табличкой с надписью «Меджлис»). «Но через короткое время шах разгонял меджлис» (шах вместе с евнухом ремнем прогоняет прочь испуганных прелестниц). «Затем наступила пора реакции, и шах приступил к репрессиям. Вопли казненных разносились далеко по одесским улицам» (шах, дабы не терять навыки правителя, деловито насаживает на кол орущих кошек, которых ему услужливо достает из мешка верный евнух). В конце наступает кульминация рабочего дня экс-шаха, ибо случается «иностранное вмешательство», приводящее к «прекращению произвола»: одесский городовой криком и дубинкой кладет конец этому форменному безобразию к дикой радости кошек из числа тех, коим удалось спастись от шахских «государственных» затей [34].

Конституционная революция в самом кратком сатириконовском изображении, увиденная глазами художника-карикатуриста, едко, но довольно точно отразила последовательность событий в Персии, а заодно и отношение к ним русской сатирической печати, явно дистанцировавшейся в этом вопросе от позиции властей.

Любопытную реакцию у журналистов «Сатирикона» вызывает известие о том, что в Тегеране начал издаваться новый оппозиционный журнал «Освобождение». Слегка подтрунивая над Петром Бернгардовичем Струве, либеральным мыслителем, автором и создателем нелегального журнала «Освобождение» (1902–1905), основанного им в эмиграции, в Штутгарте [35], автор фельетона, Сергей Горный, от лица Струве выражает возмущение подобным нарушением «авторского права». Шутливое «возмущение» автора вызывает факт «приватизации» странами Востока популярных в обществе «торговых марок» российской передовой печати. Мол, «сегодня “Освобождение” муштеид какой-нибудь издает, завтра герильясы “Живописную Россию” издадут, “Искру” на тропиках арабы издавать станут. Туарег какой-нибудь будет ногой миссионера закусывать и о национальном лице говорить. Или “Вехи” на полюсе будут» [36]…

Мягкая ирония журналиста над бдительностью либерального правосознания и его носителей по части copy right добавляла занятный штрих в общую картину умонастроений сатирической печати, лишь подчеркивая ее собственную умерено-либеральную идентичность и нескрываемое удивление скоростью распространения просвещения на европеизирующемся Востоке.

Объектами сатирической интерпретации на страницах русских журналов становились не только приметы нового времени в государстве Каджаров. Характерным для сатириков приемом изображения персидских событий на всем протяжении Конституционной революции служит обыгрывание древних традиционных символов государственной власти в Иране — Льва и Солнца. Сюжет, связанный с этими державными знаками Персии, впервые появляется на страницах «Шута» в связи с критикой цензурной политики шахского режима. Карикатура изображает льва, удаляющегося от зрителя вслед заходящему солнцу, а комментарий при этом сообщает, что-де местная цензура «рисунка не пропустила». На следующем рисунке кот на крыше наблюдает за луной; комментарий же поясняет, что и переделанный в кота лев, и спрятанное солнце также не уберегли рисунок от цензурного запрета. Из следующего рисунка с комментарием становится ясно, что и переделанный в котенка кот, и клубок ниток вместо солнечного диска также не спасли положения. Последняя карикатура из этой серии — белый квадрат в черной рамке — удостоилась «лучшей» судьбы. Комментарий:

Впрочем, художника как-то случайно посадили на кол, но карикатура его была напечатана в этом виде [37].

«Львиная» тема и «львиная» доля присутствует и в сатириконовских карикатурах. На одной из них — «Ангел мира в Персии» — упитанный шах с чувством целует тощего, заполошного, орущего от боли ангела мира, неосторожно залетевшего в персидские края. Меж тем как злобный лев, коего шах держит на цепи, уже вгрызся в ногу несчастного залетного гостя. В уста шаха художник вложил лицемерное заверение:

— Господи, Боже мой! Да я этого самого ангела мира готов каждую минуту к сердцу прижать… [38]

Опубликованная в разгар выяснения отношений между силами революции и реакции, карикатура сколь пессимистично, столь и реалистично рисовала перспективы замирения в Иране.

Меж тем убытие шаха не нормализовало обстановки в стране. Ни Директория из 20 человек — временный орган контроля над правительством, обладавший широкими полномочиями, ни деятельность второго меджлиса, ни активность американского финансового советника Моргана Шустера [39], еще глубже втянувшая Иран в долговую кабалу, не решили проблем иранского общества. Его по-прежнему раздирали на части революция, реакция и противоборствующие иноземные интересы.

Вторжение низложенного шаха и его сторонников в Иран в июле 1911 года (он прибыл в Гюмюш-Тепе, гавань на Каспийском море, а затем занял Астрабад, но потерпел поражение от правительственных войск) мгновенно находит отклик «Сатирикона» в карикатуре А. Юнгера «Возвращение шаха» на обложке июльского номера. Пухленький экс-правитель с саквояжем в руке пытается привлечь к себе внимание своих унылых подданных, безо всякого восторга взирающих на внезапно вернувшегося Мохаммеда-Али. Направляясь по заштопанному ковру к своему тронному месту, он, собственно, трона-то и не обнаруживает.

— Позвольте… А на что же я сяду? Где трон?

И получает в ответ:

— А вот… Пожалуйте [40].

Один из сановников с хитровато-глумливым выражением лица широким жестом предлагает шаху сеть на… кол, в который раз появляющийся в журнальных карикатурах на персидскую тему как символ традиционной жестокости политического уклада в стране Каджаров.

Закономерной (и справедливой) расплатой за высокомерие прежней власти и ее жестокость видится художнику и дальнейшая судьба низложенного шаха. На рисунке под названием «Династия Каджаров — прежде и теперь» сокрушительным контрастом с образом прежнего могущества иранского правителя (внушительных размеров шах восседает на фоне все тех же льва и солнца) выглядит убогая фигурка опального старичка. Жалобно скорчившись на фоне кромешной тьмы, он держит на поводке ободранную собачонку [41].

Традиционное для русской сатирической печати сочувствие к простому человеку, попавшему в жернова истории и вынужденному жить в «интересные времена», передает художник А. Юнгер в серии карикатур «Единственный выход». На сцене персидской политической жизни, из декораций на которой — лишь два торчащих из земли кола, разыгрываются следующие политические диалоги:

Экс-шах (персидскому обывателю): Видишь этот кол? Если будешь сочувствовать меджлису — он приготовлен для тебя!
Член меджлиса (обывателю): Видал вот это? Если только заметим, что сочувствуешь шаху — сейчас же посадим!
— О, — сказал обыватель в отчаянии. — В таком случае я держу нейтралитет!
Но пришел персидский патриот и сказал:
— Нейтралитет? В такое-то время? Когда никто в Персии не имеет права быть в преступном бездействии? В таком случае, ты попробуешь этой палки!
— Давай палку! — вскричал обыватель. — Я знаю, что мне делать!..
И это был для него единственный выход!.. [42]

«Выход» для бедного персидского обывателя оказался незавидно однозначным: приладив палку как перекладину между двумя кольями, он повесился на самодельной виселице, отчаявшись найти на этом свете прибежище от бесконечных угроз и опасностей повседневной жизни…

Тем временем ультиматум России [43], все более обеспокоенной ситуацией вблизи своих южных границ (ноябрь 1911 года), дальнейшие революционные выступления в Тебризе, Гиляне, Мешхеде и подавление их российскими войсками, вступившими в Иран, словом, все эти события стали этапами нисходящей линии развития Конституционной революции в стране. И если Первая русская революция послужила в определенной мере катализатором революционных событий в Иране, то и подавление персидской революции также оказалось связанным с русским фактором. Впрочем, не только с ним. Причудой истории стал тот факт, что именно Англии, с ее богатейшими парламентскими традициями, предстояло в будущем сыграть решающую роль в отказе от представительного правления и в возврате Ирана к неограниченной монархии [44].

Пока же, в декабре 1911 года, условия российского ультиматума были приняты комиссией из членов правительства, регента и председателя меджлиса. Вскоре указом регента меджлис был распущен, а новому меджлису предписывалось в будущем пересмотреть Конституцию страны. В марте 1912 года правительство официально заявило о том, что обязуется согласовать свою политику с принципами Соглашения 1907 года [45]. При этом обещанный властями созыв третьего меджлиса состоялся только в конце 1914 года, в принципиально новых международных обстоятельствах.

Персидская же тема, на время революционных событий 1905–19011 годов ставшая заметной, самостоятельной линией формирования образов перса, Персии, ее правителей и их новой роли в ближневосточном вопросе, со временем отойдет на второй план, несмотря на дальнейшее развитие русского военного присутствия в стране. Сама стилистика изображения персидской темы как парафраза восточной «дряхлости» и особой «жестокости» к тому времени уже устоится, стереотипизируется. Далее связанным с Персией сюжетам предстоит лишь периодически актуализироваться в связи с событиями Первой мировой войны.

3. «Дела турецкие»: Порта «умывает руки»

Да, вы поставлены на грани
Двух разных, спорящих миров,
И в глубине родных преданий Вам слышны отзвуки веков.
………………………………
И вновь твоя живая лира
Над камнями истлевших плит
Два чуждых, два враждебных мира
В напеве высшем съединит!

Валерий Брюсов
«К армянам»

Тема «турецких зверств» с началом ХХ века с трагической регулярностью возвращается на страницы русской сатирической печати. Эксцессы младотурецкой революции, поначалу положительно воспринятой русским обществом, становятся поводом для жесткой критики этой новой политической силы, рвавшейся к власти под лозунгом «Единения и Прогресса». Сомнительность и первой, и второй части этого лозунга в применении к политической практике младотурок не раз обыгрывалась на страницах отечественных изданий. Со временем тема обретет даже свою особую рубрику в журналах — «Турецкие зверства». Увы, события в Османской империи в последние годы ее существования будут давать обильный и страшный материал для регулярного пополнения рубрики. В интересующий нас период тема обострялась, как правило, в связи с фактами подавления выступлений немусульманских народов империи, тщетно ожидавших от новых властей в Стамбуле обещанных «единения» и «прогресса». Впрочем, тема насилия возникала и в связи с отношением властей к «своим», туркам, не согласным с курсом сторонников младотурецкой партии.

На одной из карикатур журнала «Шут» бабушка-Турция стоит на пороге скромного домишки; в руке у нее метла с надписью «Новое министерство»; у ног ее топчется любопытная курица — «пресса». А обращается «бабушка» к молодой, европейски одетой, горько рыдающей женщине («младотурецкая партия»):

— О чем, глупая, плачешь? Хозяйство у нас теперь хоть куда…

И получает в ответ сквозь слезы:

— Н… н… не знаю, кого бы мне еще повесить… [46]

Карикатура отражала политические реалии ожесточенной борьбы младотурок с последствиями оппозиционного выступления в Стамбуле в апреле 1909 года, которое было не только быстро и эффективно подавленно молодыми сторонниками «прогресса», но и стало поводом к запрету забастовок, репрессиям против рабочего движения и национальных устремлений на окраинах империи.

Готовность новых властей всеми мерами бороться за сохранение и упрочение режима собственной власти передает в жутковатых образах следующая карикатура: сидящая в углу комнаты женщина, олицетворяющая Конституцию, грустно наблюдает за энергичным танцем младотурка со скелетом в женских одеяниях («смертная казнь»). «Конституция» сокрушенно бормочет, комментируя эту эпатажную сцену:

— Что за оказия: эта особа вертела всем и всеми и до меня, теперь я утвердилась, а ей опять у нас первое место! [47]

Рисунок лишний раз подтверждает мысль русских сатириков, сформировавшуюся в ходе наблюдения за турецкими реформами: ничто принципиально не изменилось на берегах Босфора. Ибо нравы турецких правителей по-прежнему жестоки, жители по-прежнему бесправны, а реформы носят поверхностный характер, лишь декорируя на европейский манер старые стены османской «твердыни».

В очередном номере «Шут» комментирует газетное сообщение, обошедшее европейские газеты незадолго до начала Первой Балканской войны: «…Порта заявила державам, что ввиду положения, занятого балканскими государствами, она “умывает руки”, т.е. снимает с себя ответственность за последствия»… Журнал же обращает внимание на причины, приведшие к подобным последствиям, напоминая читателям, что в ответ на свободолюбивые выступления народов Балкан «…резня в Турции достигла за последнее время невероятных размеров». На карикатуре турок со зверским выражением лица пытается смыть со своих рук кровь. Стихи комментируют тщетность этого занятия, обыгрывая евангельский (или шекспировский?) образ:

Умыть ты хочешь руки, Порта…
Давно пора! Так брось же прочь
Свой окровавленный топор ты
И руки мой во всю ты мочь!

Но сколько б руки ты ни мыла,
Не будешь, Порта, чистой вновь:
На свете нет такого мыла —
Смыть человеческую кровь! [48]

Примечательно, что в процессе освещения событий на Балканах образ турка и Турции будет развиваться по двум траекториям. Первая: Турция и ее режим — жестокий палач народов Османской империи, коварный противник Европы и извечный агрессор. Вторая: Турция и ее народ — жертва амбиций младотурецкого режима и корыстолюбия западных держав, и более всего — Австрии и Германии. Разделение путей этих двух линий интерпретации образа оказалось столь значительным и парадоксальным, что не могло не вызвать у читателя некоторого недоумения: столь тесно соседствовали на страницах журналов осуждение и жалость, критика и понимание, гнев и сочувствие в адрес беспокойного южного соседа.

К тому же российским сатирикам, наблюдавшим за поведением других фигурантов событий на Балканах и на Ближнем Востоке, становилось все более очевидно, что новые жестокости имеют не только турецкое происхождение и что ХХ век стремительно истощает запасы гуманизма у всех без исключения участников конфликтов. Использование Италией авиации для бомбометания в ходе Ливийской войны не осталось в новейшей военной истории единичным эпизодом. В ходе Первой Балканской войны авиация для военных действий и бомбежек противника впервые была применена на территории Европы. Тогда же были испытаны виды оружия, массово применявшиеся потом в ходе Первой мировой войны. Если вспомнить при этом факты применения японской стороной (с английской подачи) разрывных пуль в ходе войны на Дальнем Востоке, то станет ясным географический охват и степень преступной готовности участников вооруженных конфликтов начала XX века применять виды оружия, которые в конце прошлого столетия были запрещены международным правом [49].

Еще более жесткую реакцию со стороны русской сатирической печати вызывают проявления бесчеловечности новых режимов, пришедших к власти под лозунгами прогрессивного реформаторства, в сфере их внутренней политики. Младотурки и «младоперсы», пожалуй, лидировали в журнальном рейтинге антигероев государственного «менеджмента» по части методов устранения оппозиции в своих странах.

Переворот противников младотурок в июле 1912 года и очередной возврат младотурок к власти в результате контрпереворота января 1913 года; кровавый террор после убийства великого везира Махмуда Шевкет-паши и объявление вне закона всех оппозиционных политических организаций — все эти события знаменовали, по сути, становление диктатуры младотурок, остававшихся до самого поражения Турции в Первой мировой войне «единственной легальной политической силой страны» [50].

Борьбу младотурецкой диктатуры за упрочение режима своей власти «Шут» комментирует целой серией карикатур, наиболее характерная из которых — «Обычное течение жизни в Константинополе». Автор рисунка показывает, что наиболее «типичным» для турецкой столицы в тот период стали едва ли не средневековые расправы, учиняемые властями над своими подданными, — сажание на кол (этот образ впервые соотносится с Турцией, чаще всего употребляясь, как и было сказано, для визуализации персидских «реалий»), сжигание на костре, удушение, перерезание горла и пр. [51].

К подобному способу сгущений красок автор прибегает, критически комментируя приходящие из Стамбула известия об «успокоении» властями христианского населения, возбудившегося под влиянием итогов балканских сражений. (Отметим, однако, что подобное изображение репрессий не надо воспринимать буквально. При всей жестокости внутриполитической практики младотурок в отношении немусульманских подданных, все же тогдашняя турецкая столица не знала таких эксцессов. Что, бесспорно, не умаляет ответственности младотурецкой диктатуры за политические и этнические репрессии.)

Представление о неизменной жестокости государственного правления «по-османски» (и при старо-, и при младотурках) звучит в маленьком сатирическом рассказе-зарисовке, описывающем сцену утреннего приема султаном своих министров. По очереди они бодро докладывают ему о «победном марше» повседневной жизни в Турции, протекающей на фоне министерской чехарды, роста преступности и подавления выступлений немусульманских народов:

— Слава Аллаху! Приветствует тебя, могущественный повелитель, министр внутренних дел.
— Ну, здравствуй, ты, кажется, тоже новый? Ну, как в стране?
— О, повелитель, страна твоя не падает духом, жители твои во славу Аллаха вдохновляют друг друга грабежами, убийствами, насилиями; только что на окраине города в 44-й раз вспыхнула революция.
— Победа! Победа, повелитель! — врывается к султану военный министр: только что твои храбрые войска избили более сотни христианских женщин и стариков!
— Слава Аллаху и Магомету, пророку его! Скажите министру иностранных дел, что я устал и приму его завтра [52].

И все же самым болезненным сюжетом, объектом самой жесткой критики в адрес режима младотурок на страницах российской сатирической прессы выступает армянский вопрос. Задолго до трагических событий 1915 года тема турецких зверств в отношении армянского населения попадает в центр внимания журналистов-сатириков. Примечательно, что западный исследователь подчеркивает ужасающую деловитость и «будничность» резни армян при абдулхамидовском режиме как рутины имперского «администрирования» [53]. Растущая репрессивность этого курса при младотурках приводит к тому, что армянская тема выпадает в русских изданиях за границы жанра сатирической карикатуры. Ее визуальная трактовка и стилистическое представление существенно отличаются от интерпретации других сюжетов. Чисто сатирические средства и тональность здесь оказываются уже неприменимыми. Запредельным ужасом веет от рисунков, выдержанных в кроваво-красных тонах, изображающих сцены резни, насилия и унижения целого народа. Пожалуй, только при отражении этой темы во внешнем облике обобщенного «турка»-карателя исчезают черты человека, а сам этот образ наполняется неким потусторонним, демоническим содержанием.

На обложке очередного номера «Шута» помещена злая карикатура на турецкого сановника, закрывающего дверь перед носом строгой старой дамы («Европа»). За дверью остается невидимым для нежелательной посетительницы раненый армянин, он лежит на земле, скованный цепями. Подпись под рисунком гласит:

Турок: Что?.. Реформы в Армении?! Но вы напрасно беспокоитесь: у нас уже выработаны реформы для Армении, и они будут введены в самом непродолжительном времени [54].

Тема реформ в Армении действительно была в тот момент злобой дня международной политики [55]. Армянскими реформами (1912–1914) принято было называть программу преобразований в Западной Армении и населенных армянами местностях Османской империи, выработанную русской дипломатией и армянской общественностью на основе статьи 61 Берлинского трактата 1878 года. Актуализированный Балканскими войнами и оттоком мусульманского населения Балкан в азиатские районы Турции вопрос о бесправии армян в Западной Армении осложнялся стремлением Германии проникнуть в Османскую империю. Сам факт того, что России не удалось в полной мере утвердить свой план урегулирования этой болезненной проблемы, свидетельствовал о серьезных разногласиях между западными державами в этом жизненно важном для целого народа вопросе, что еще более осложняло положение армянского населения [56]. Неудивительно, что и без того урезанный план реформ был окончательно «снят» Турцией с повестки дня в связи с началом Первой мировой войны.

Обложечная карикатура «Сатирикона» вписывает тему турецких зверств в отношении армянского населения в контекст большой политики. Рисунок художника Ремизова под названием «Обиженная Турция» посвящен резне армян в сентябре 1912 года, достигшей к тому времени «немыслимых размеров». Турецкий генерал в парадном облачении с мрачным цинизмом обращается к побледневшему от ужаса европейскому дипломату, беспомощно взирающему на происходящее. Он указывает на лежащие вповалку трупы в лужах крови:

— Видите, г-н дипломат, как они не уважают нас и до чего не признают нашего господства: им даже лень встать при моем появлении! [57]

Приближение Первой мировой войны изменяет настрой сатирической прессы, образ врага (и врагов) военного времени приобретает иные свойства. Пока лишь контурно наметим траекторию, по которой суждено будет развиваться интерпретации армянской темы на страницах русских сатирических изданий. Со временем рассказы о турецких зверствах в отношении армян станут в мировой и отечественной печати периодически обновляющейся «злобой дня». Однозначное осуждение турецкой политики не мешало, впрочем, удачно «продавать» жуткую, но яркую в медийном отношении тему. Этот аспект профессионального поведения части журналистской братии был четко ухвачен «Новым Сатириконом» (преемником старого «Сатирикона») и откомментирован в стихотворно-изобразительной подаче — с явным сочувствием к страданиям армянского народа, достойным эпического, а не карикатурно-сатирического отражения.

Под рисунком с названием «Армянская миниатюра» (на фоне пожаров стилизованное изображение бегущей в ужасе женщины, преследуемой всадником-курдом) помещены стихи, в которых — критика «восточной экзотики» и очевидного непонимания в подаче армянских сюжетов, что зачастую имело место на страницах печати. На деле, заверяет автор, все обстояло куда проще, жестче и от этого еще ужасней:

Ведь на войне — как на войне,
И курд не так, наверно, скачет,
И, уж наверно, в той стране
Армянка бедная не плачет.
И ей уж некуда бежать,
И труп зарезанной дочурки
Ей не придется обнимать, —
Ведь и ее зарежут турки! [58]

«В принципе империи веротерпимы, но каждая из них — формально и неформально — иерархична в этноконфессиональном отношении, — поясняет природу вспышек насилия в имперской этнополитике исследователь “революционных смут” В.П. Булдаков. — В критические моменты властям важно указать и на внутреннего врага. В результате кто-то в империи наиболее остро ощутит свою гонимость» [59]. В позднеосманский период запредельная «гонимость» в отношении армян оказалась крайним проявлением злокачественных мутаций этноконфессиональной политики режима, оказавшегося неспособным найти конструктивный ответ на вызовы модернизации и вестернизации. Как высказался тогдашний турецкий писатель Абдуллах Чердет, «импорт цивилизации несет и розы, и шипы» [60]. Но социо-исторические объяснения тогдашних антиармянских и иных эксцессов, безусловно, не давали оснований для их оправдания [61]. «Шипы» и «розы» эпохи перемен доставались разным адресатам. Сама же по себе трагедия армян все отчетливей прочитывалась современниками как знак множащихся трагедий нового столетия. Трагедий, постигших и иные народы, трагедий, сделавших со временем эксцессы нормой.

Именно этот человеческий протест журналистики против приближения нечеловеческого кошмара политики и отразили русские сатирики на страницах своих изданий. Их резкая критика новейшего политического живодерства в ходе военных агрессий и внутренних репрессий, отметивших ускоренное реформирование Востока под влиянием Запада, не была однозначно связана с какими-либо национальными или конфессиональными субъектами. Зло как таковое, зло, не имеющее национальности и расы, все явственней становилось главным сценаристом новейшей истории. Собственный опыт российского общества, пережившего в первое десятилетие ХХ века и свирепый революционный террор, и ответную реакцию властей, опытным путем подводил журналистов к мысли, век спустя сформулированной российским историком: «Революция — это наиболее наглядное напоминание о тех врожденных садомазохистских склонностях человека, которые были задавлены в обыденной “цивилизованной” действительности» [62].

Корчащиеся на кольях, висящие в петлях, лежащие в лужах крови фигурки людей на журнальных рисунках, язвительные стихи и саркастические фельетоны, смутные страхи и прозрачные аллюзии, откровенные намеки и лобовая критика — словом, весь инструментарий русских сатирических журналов позволяет увидеть главную тенденцию осмысления происходящего. В процессе интерпретации «восточной темы» зарождается внутренняя убежденность части российского общества в том, что принудительная смена ценностей, культурное насилие, идеология нетерпимости с неизбежностью призывают к оружию и сторонников, и противников перемен. В итоге ситуация закономерно порождает то, что исследователь деликатно назовет «агрессивными формами активности» [63], иными словами — революционные катастрофы.

 

Примечания

↑1. Подробнее см.: Иванов М.С. Иранская революция 1905–1911 годов. М.: Издательство ИМО, 1957; Агаев С.Л. Иран в прошлом и настоящем. М., 1981 г.; Кулагина Л.М. Экспансия английского империализма в Иран в конце XIX – начале XX в. М., 1981; Алиев С.М. История Ирана. XX век. М.: Ин-т востоковедения РАН: Крафт+, 2004.

↑2. Barber N. Lords of the Golden Horn. L.: Pan Books Ltd., 1976. P. 196.

↑3. См., к примеру: Домантович А. Воспоминание о пребывании первой русской военной миссии в Персии // Русская старина. 1908. № 2–4; Косоговский В.А. Очерк развития персидской казачьей бригады // Новый Восток. М., 1923. № 4.; Ржевусский А. Тегеран. Дорожные заметки. Пятигорск, 1911. С. 23; Игнатьев А.И. Русско-английские отношения накануне Первой мировой войны (1908–1914). М., 1962; Арабаджян З.А. Иран: власть, реформы, революции. М., 1991; Асадуллаев К. Свержение династии Каджаров в Иране (1920–1925 гг.). Душанбе, 1966; Нетесов А. Миротворческая миссия за Араксом. Как русские войска нормализовали обстановку в Персии в начале ХХ века // Независимое военное обозрение. http://nvo.ng.ru/history/2009-07-03/12_persia.html

↑4. Цит. по: «Газетные старости». Обзор русских газет начала ХХ века. URL: http://starosti.ru/ (Отметим этот прекрасный интернет-ресурс, предоставляющий наглядный мониторинг контента русской прессы вековой давности.)

↑5. Мохаммед Али-шах (1872–1924), шах Персии из династии Каджаров (с 8 января 1907 года по 16 июля 1909 года); в бытность принцем занимал пост губернатора Тебриза. В феврале 1908 года едва не стал жертвой покушения: в его карету была брошена бомба. Шах пострадал лишь морально, став после неудавшегося покушения весьма подозрительным. 24 июня 1908 года совершил переворот, с помощью Персидской казачьей бригады разогнав меджлис. После вступления в столицу повстанцев и объявления о низложении Мохаммеда Али и о передаче власти его 11-летнему сыну Ахмаду, вынужден был найти прибежище сначала в российской миссии в Тегеране, а затем и в России. В 1911 году сделал попытку восстановить свою власть: направился в Персию с военным отрядом, но был разбит войсками правительства. Жил в Одессе; после Октябрьской революции в 1920 году переехал в Стамбул, а затем в Италию в Сан-Ремо, где и скончался.

↑6. Сатирикон. 1908. № 13.

↑7. Сатирикон. 1908. № 27. С. 8.

↑8. Сатирикон. 1908. № 16. С. 4.

↑9. 22 июня 1908 года с объявлением военного положения шахские силы перешли в наступление, обстреляв из артиллерийских орудий мечеть Сепехсалара, где укрывались федаи («жертвующие собой») и муджахиды («преданные революции»). Последовали аресты сторонников Конституции, были повешены некоторые издатели левых газет; меджлис и энджумены (возникшие в ходе революции органы революционной власти) были объявлены временно распущенными.

↑10. Шут. 1908. № 32. С. 5.

↑11. Саттар-хан — (1867–1914, Тегеран) — деятель Иранской революции 1905–1911 годов, по национальности азербайджанец, возглавил вооруженное народное восстание против шахских властей в Тебризе в 1908–1909 годах; талантливый военный организатор, популярный в массах, он сумел создать революционную армию, объявив войну шахскому правительству, требуя восстановления Конституции. В целях не допустить интервенции, Саттар-хан стремился сохранять нейтралитет в отношении с иностранцами и не допускать революционных эксцессов. В результате вмешательства России в события в Азербайджане (в апреле отряд генерала Снарского вступил в Тебриз для защиты русских подданных) Саттар-хан и другие революционеры — сторонники конституционного правления вынуждены были искать убежища в консульстве Турции.

↑12. Шахский премьер-министр, противник конституционного правления.

↑13. Сатирикон. 1909. № 1. С. 4.

↑14. Сатирикон. 1909. № 1. С. 4.

↑15. Шут. 1909. № 5.

↑16. Э. Уэткрофт, подчеркивая, что тема сажания на кол была устойчивым, заметным и развивающимся тропом в западных изображениях мусульманского Востока, более того — «доминирующим визуальным элементом в его репрезентации в литературе и живописи», связывает эту традицию все же в большей степени с образом турка и турецкого Египта, поясняя при этом: «Также иногда изображения сексуальных излишеств и извращений занимали здесь место представлений о дикости и варварстве. Многие европейцы были убеждены, что мусульмане являлись педерастами и содомитами. Турок считали приверженцами сажания на кол, одной из немногих форм жестокой казни, которая не практиковалась в Европе. Ее изображение подразумевало одновременно неестественный секс и предельную жестокость». (Wheatcroft A. Infidels. A History of the Conflict between Christendom and Islam. L.: Penguin Books Ltd., 2004. P. 276.)

↑17. Благодарю доктора исторических наук В.И. Шеремета за важное уточнение: в Османских владениях сами турки профессиональными палачами не были, используя в этой роли представителей других этносов.

↑18. Э. Уэткрофт уточняет свою мысль: «На протяжении веков, под взглядом западных глаз, мусульманский неверный принимал множество разных обличий. Они были агарянами, исмаилитами, сарацинами, маврами, турками, татарами, бедуинами, арабами. С каждой интеракцией образ неверного становился все более точным. С визуальной точки зрения, агарянин, исмаи- лит или даже сарацин не имеет конкретной формы. Это просто имя. Но мавры, турки или бедуины имеют очень четкий и определенный визуальный образ. Они зафиксировались в печати и произведениях искусства, как химически фиксируется фотографическое изображение, становясь перманентным» (Wheatcroft A. Infidels. A History of the Conflict between Christendom and Is- lam. – L.: Penguin Books Ltd., 2004. P. 289–290).

↑19. Сатирикон. 1909. № 16. С. 7.

↑20. Сатирикон. 1909. № 17. С. 12.

↑21. Бахтиарские ханы в данном случае выступали за восстановление конституционного правления, поскольку рассчитывали в новых условиях укрепить свое влияние и в Бахтиарии, и в Иране в целом.

↑22. Шут. 1909. № 32. С. 5.

↑23. Сатирикон. 1909. № 30.

↑24. Шут. 1909. № 39. С. 9.

↑25. Шут. 1909. № 27. С. 13.

↑26. Шут. 1909. № 33.

↑27. Шут. 1909. № 33. С. 13.

↑28. Бондаревская Л.Г. Англо-русские отношения в Персии накануне Первой мировой войны // Россия на рубеже XIX–XX веков. Материалы научных чтений памяти профессора В.И. Бовыкина. МГУ им. М.В.Ломоносова. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1999. С. 325.

↑29. Там же. С. 326.

↑30. Л.Г. Бондаревская пишет по этому поводу: «Используя ослабление Персии после удушения персидской революции 1905–1911 гг., наличие в северо-западной Персии русских войск, а в Тегеране персидской казачьей бригады под командованием российских офицеров, территориальную близость северо-западной Персии к Закавказью, а северо-восточной — к Туркмении, правящие круги России активизируют свои действия не только в северной части страны, которая по договору 1907 г. была провозглашена “русской зоной”, но и в южной и юго-восточной части, которая числилась нейтральной» (Там же. С. 326).

↑31. Там же. С. 327. Серьезными козырями британского присутствия здесь были Шахиншахский банк Персии, ведущие пароходные компании, Англо-персидская нефтяная компания (АПНК), а также стремление вице-короля Индии лорда Керзона для безопасности Индии присоединить к британской зоне Персии нейтральную. С другой стороны, Трансперсидская магистраль, задуманная Россией, в случае удачи проекта, могла бы к началу Первой мировой войны существенно укрепить позиции России на подступах к Индии. Приобретение акций АПНК британским адмиралтейством, заключение соглашения с Германией о Багдадской железной дороге в июне 1914 года укрепили британские позиции в Персии. В качестве обоснования этих недружественных в отношении России акций Англия использовала такой аргумент, как обеспокоенность активизацией России в Персидском Азербайджане, угрожающей территориальному единству Ирана. (Подробнее см.: Бондаревская Л.Г. Англо-русские отношения в Персии накануне Первой мировой войны. С. 329–331.)

↑32. Не только конституционные власти выражали свое недовольство позицией России в иранских событиях. Примечательно, что антироссийские и пророссийские настроения у жителей Ирана в начале ХХ века имели географическую «неоднородность» — от неприязненного отношения в таких очагах революции, как экономически развитые северные провинции Азербайджан и Гилян (конкуренция российских товаров), до верноподданнически и пророссийски настроенного Хорасана, для которого проведение закаспийской железной дороги существенно сократило стоимость импортируемых товаров, замирение туркменских племен Закаспия положило конец постоянным набегам, а духовенство выиграло от усиления притока паломников (безопасность дорог) к главной шиитской святыне, гробнице имама Риза в Мешхеде. (Подробнее об этом см.: Иванов М.С. Иранская революция 1905–1911 годов. М.: Издательство ИМО, 1957; Алиев С.М. История Ирана. XX век. М.: ИВ РАН: Крафт+, 2004.)

↑33. Сатирикон. 1909. № 30. С. 3.

↑34. Сатирикон. 1909. № 37. С. 4.

↑35. Журнал «Освобождение» быстро стал наиболее распространенным и авторитетным из русских нелегальных журналов, собрав вокруг себя мыслителей и политиков либерального направления. Первые программные материалы будущей Конституционно-демократической партии были опубликованы и подвергнуты обсуждению на страницах именно этого издания. (Подробнее см.: Шаховской Д.И. Союз освобождения // Либеральное движение в России. 1902–1905. М.: РОССПЭН, 2001.)

↑36. Сатирикон. 1909. № 27. С. 4.

↑37. Шут. 1908. № 29. С. 5.

↑38. Сатирикон. 1909. № 23. С. 4.

↑39. Он лишь усугубил практику иностранных займов и новых налогов, к тому же попытался сформировать собственную финансовую жандармерию в 12–15 тысяч человек.

↑40. Сатирикон. 1911. № 30.

↑41. Сатирикон. 1911. № 38. С. 16.

↑42. Сатирикон. 1911. № 33. С. 16.

↑43. Иранскому правительству под угрозой ввода войск в Азербайджан предписывалось уволить Шустера, не приглашать представителей иностранных держав без согласия России и Англии на службу и возместить материальные расходы на отправку российских войск в Иран.

↑44. В ноябре — декабре 1911 года российские войска подавили революцию на севере страны, а английские — на юге. Полиция и бахтиарские отряды в Тегеране совершили контрреволюционный переворот, распустив меджлис и энджумены, что означало конец революции. Однако сама по себе система конституционно-монархического правления, инициированного при шахе Мозаффаре в начале революции, была уничтожена по британскому сценарию лишь в 1925 году, когда в результате переворота на смену династии Каджаров пришла династия Пехлеви в лице Реза-шаха.

↑45. В соответствии с подписанным в 1907 году Англо-русским соглашением, северная часть Ирана до линии Касре – Ширин – Исфахан – Йезд – Зульфагар отходила в сферу влияния России, а территории южнее линии Бендер-Аббас – Керман – Бирджанд – Газик — в сферу влияния Великобритании.

↑46. Шут. 1909. № 23. С. 5.

↑47. Шут. 1909. № 28. С. 4.

↑48. Шут. 1912. № 39.

↑49. На Первой Международной конференции в Гааге в 1899 году, созванной по инициативе России и собравшей представителей 26 государств (Россия, Османская империя, Германия, Австро-Венгрия, Италия, Франция, Испания, Великобритания, Нидерланды, Бельгия, Швейцария, Швеция, Дания, Болгария, Сербия, Черногория, Греция, Португалия, Лихтенштейн, Люксембург, Япония, Китай, Сиам, Персия, США, Мексика), наряду с тремя конвенциями («О мирном решении международных столкновений»; «О законах и обычаях сухопутной войны»; «О применении к морской войне начал Женевской конвенции»), были приняты три декларации: «О запрещении на пятилетний срок метания снарядов и взрывчатых веществ с воздушных шаров или при помощи иных подобных новых способов»; «О неупотреблении снарядов, имеющих единственным назначением распространять удушающие или вредоносные газы»; «О неупотреблении пуль, легко разворачивающихся или сплющивающихся в человеческом теле». На Второй Гаагской конференция 1907 года, при участии уже 43 государств, было принято 13 конвенций, а также декларация «О запрещении метания снарядов и взрывчатых веществ с воздушных шаров». (Подробнее см.: Царствование Николая II // С.С. Ольденбург. М.: АСТ; Астрель, 2008.)

↑50. Петросян Ю.А. Османская империя: могущество и гибель. Исторические очерки. М.: Наука, 1990.

↑51. Шут. 1912. № 45.

↑52. Шут. 1913. № 15. С. 7.

↑53. Barber N. Lords of the Golden Horn. L.: Pan Books Ltd., 1976. P. 176–177.

↑54. Шут. 1913. № 42.

↑55. На совещании послов в Константинополе 3–24 июля 1913 года Россия представила державам свой проект армянских реформ. В проекте предлагалось образовать одну область из шести армянский вилайетов (Эрзрум, Ван, Битлис, Диарбекир, Харберд, Себастия). Генерал-губернатором Армянской области должен был быть христианин, оттоманский подданный, или европеец, назначавшийся сроком на пять лет с согласия великих держав. Ему подчинялись полиция и жандармерия, а также предоставляемые в его распоряжение войска. Административный совет с тремя мусульманскими и тремя христианскими советниками должен был действовать при генерал-губернаторе. Законы, приказы и решения предполагалось публиковать на турецком, армянском, курдском языках; каждой народности предоставлялось право основывать свои частные школы. Предполагалось распустить курдские конные отряды — «хамидие» (сыгравшие роль непосредственных исполнителей резни армян в 1915 году), возвратить отнятые у армян земли (или их стоимость), а также запрещалось поселение в области мусульманских выходцев с Балкан. Предполагалось, что державы должны будут наблюдать за исполнением данных постановлений.

↑56. Государства Тройственного союза во главе с Германией выступили резко против главных положений проекта, предложенного Россией. Пассивность союзников вынудила Россию пойти на уступки. В итоге по соглашению о реформах в Армении Западная Армения делилась на два сектора под управлением двух иностранных Генеральных инспекторов, назначаемых с одобрения великих держав. Однако Генеральным инспекторам от Голландии и Норвегии не удалось вступить в свои должности: младотурецкое правительство объявило соглашение недействительным в связи с началом Первой мировой войны.

↑57. Сатирикон. 1912. № 38.

↑58. Новый Сатирикон. 1915. № 2. С. 8.

↑59. Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М.: РОССПЭН, 2010. С. 66.

↑60. Цит. по: Barber N. Lords of the Golden Horn. L.: Pan Books Ltd., 1976. P. 200.

↑61. О факторе насилия в «переходное время», отмеченное шоками модернизации, пишет Н.Ф. Наумова: «“Кризисное” насилие также связано с неэффективностью социальных институтов. Оно становится внеинституциональным способом социального взаимодействия. Все более распространенным средством решения социальных проблем, разрешения социальных конфликтов, отстаивания групповых и индивидуальных интересов. В психологическом смысле важно различать насилие реактивное (неконтролируемая агрессия, фанатизм, проявление отчаяния и бессилия) и инструментальное (как эффективное в данных условиях средство оказания давления, перераспределения, борьбы за власть и т.д.) Однако социальная причина и в том, и в другом случаях одна — резкое нарушение баланса интересов». (Наумова Н.Ф. Рецидивирующая модернизация в России: беда, вина или ресурс человечества? М.: Эдиториал УРСС, 1999. С. 89.)

↑62. Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М.: РОССПЭН, 2010.

↑63. См.: Наумова Н.Ф. Рецидивирующая модернизация в России: беда, вина или ресурс человечества? С. 9–15, 95.

Источник: Филиппова Т. «Враг с Востока». Образы и риторики вражды в русской сатирической журналистике начала ХХ века. М.: АИРО-XXI, 2012. С. 260–316.