Концепция общества, народа и государства И.С. Аксакова (1-я половина 1860-х годов)

Русской публицистике как самостоятельной силе выпал краткий век. Собственно, она вся практически без исключения умещается в промежуток с 1856 года до последних лет 1880-х. Герцен, Катков, Самарин, Аксаков, еще несколько имен меньшего общественного влияния, как, при всем различии дарований и интересов, Чичерин и Кошелев. Настоящие, долговременные — такие, которых можно читать и перечитывать, не бросающие слова на ветер, но говорящие «дела ради», тяжело и осязаемо, с мыслью. Очень разные, но каждый из них «о политике» не пишет — он писанием своим политику делает и ради этого, собственно, и пишет. И делает не для другого — он и есть политик, министр или «куда поважнее министра». А дальше — наступила «газета». Грингмут — да, красиво, умно начинал в «Русском обозрении». Там же обстоятельно и со свежими «в правительственном лагере» идеями выступал Тихомиров. Но все это уже «попытка повлиять на власть», никак не власть сама по себе. Некая постоянная «ослышка» — «как бы так сказать, чтобы власть имущие прислушались».

И раньше — влияние. Но «там» одна власть на другую воздействует. А с 80-х все более не «влияния» в прежнем смысле, а «веянья», остались только журналисты, разного масштаба, но одной лишь этой категории — ведь невозможно даже вообразить, чтобы Грингмута или Тихомирова всерьез назвать «властителем умов». Уже скорее на них самих власти надлежащие влияют. И уже скучно все это. Самые умные — иным заняты или иным помнятся. Розанов — так тот вовсе не о политике, о чем угодно, но не о ней — а если и о ней, то «взглядом обывателя», наблюдая, передавая, «что нутро мое чует». Меньшиков — его политические статьи перечитывать практически невозможно, он сам знает, что все это не просто хрупко, а гнило, и те нигилисты, с кем он сражается, они ведь братья тех, которых он защищает — да и про себя он едва ли не то же самое ведает. На другой же стороне, той, что «с подмигом», «по цензурным обстоятельствам», — так там публицистика никогда и не выходила, поскольку «мысль не думалась», а «распространялась».

Об эпохе 1860–1880-х будут вспоминать и пытаться к ней вернуться еще десятилетия — и Шарапов, и Грингмут, и Тихомиров в своем воображении и стремлениях каждый удерживает образ Каткова или, по меньшей мере, Аксакова — и раз за разом неудачно. Суворина будут именовать в шутку le petit Katkoff — и разница между Сувориным и Катковым особенно показательна: для последнего газета была его личной трибуной, для Суворина — «предприятием», необходимо политическим, но отнюдь не выражением его политической программы: любивший и глубоко понимавший его Розанов в набросанных почти сразу по смерти Суворина заметках о покойном писал, что вся душа его была соткана «из “муара”, особенной материи, на которую глядишь “так”, и она отливает иссиня, повернул иначе, и вдруг она кажется с пунцовым отливом, посмотрел “от света” — блестит, как белая сталь, повернул к свету — и она черная, как вороное крыло» (Розанов, 2006: 269). И далее:

«Если бы он был суров, как Катков, он был бы побежден (не читают).

Если бы он был односторонен и однотонен, как Аксаков, — опять был бы побежден (читают только “свои”)» (Розанов, 2006: 285).

Это верно в том смысле, что в новую эпоху стала невозможна прежняя публицистика — и попытки Шарапова повторять жесты Каткова в новых условиях производили впечатление фарса (см.: Розанов, 2006: 325), в том числе и из-за несовместимости с прочим, повседневным его газетным поведением: отдельный жест можно повторить, но невозможно повторить фигуру, которой этот жест принадлежит.

Большая публицистика вырастала из особых условий: когда дворянин «непоротого поколения», со своим самосознанием — совсем «не русским», ощущая себя ровней царю, которому повинуется как царю, но как дворянин — такой же (как в известном письме Александру II Юрия Федоровича Самарина по поводу «Окраин России») — завел газету, обращаясь к таким же, как и он. Продолжение московских салонов: разговор со своими, для своих. На излете дворянской культуры — а дальше пришел интеллигент, которому с газеты «кормиться надо». Тем тоже, конечно — но вот самоощущение другое: как с имения по сравнению с лавкой — и с имения на пропитание доход получали, но при этом к источнику дохода имение не сводилось — с барскими причудами, вроде парка по французской или английской моде разбитого или библиотеки, которой университетские собрания позавидовали бы.

Из этого положения вытекала особая весомость публицистического слова: оно произносилось равным к равным, было погружено в контекст, принципиально отличный от последующей политической журналистики, поскольку обращалось не столько к «читателю, политикой интересующемуся», сколько к самим политикам, читалось в контексте частной переписки, зачастую будучи ответом или откликом на подобные же письма или разговоры. От этого и влияние таких изданий, как «Московские ведомости», «День», «Москва», а чуть позже «Гражданин» или «Русь», не сопоставимое с их тиражами, поскольку их аудитория оказывалась той самой, которая и принимала решения, и в свою очередь эта же аудитория являлась нередко и авторами статей. Ситуация, напоминающая французскую литературу «классического века», где автор обращается к читателю, который сам является автором или, во всяком случае, потенциальным автором аналогичного текста [1].

Мы обратимся лишь к одному сюжету, относящемуся к 1861–1862 годам, а именно к содержанию цикла статей И.С. Аксакова об обществе, народе и государстве, рассматривая его в контексте как славянофильской мысли, так и ее восприятия извне. Славянофильство, оформившееся как направление русской общественной мысли на рубеже 1830–40-х годов, и современникам, включая глубоко вовлеченных наблюдателей, и, нередко, последующим исследователям представлялось завершившим свое развитие к 1856–1860 годам, высказавшись вполне объемно и отчетливо в собственном журнале, «Русской беседе», издававшейся в 1856–1860 годах, и закончившись со смертью основных деятелей: в 1856 году умирают П.В. и И.В. Киреевские, в 1858 году — С.Т. Аксаков, в 1860 году — А.С. Хомяков и К.С. Аксаков. Сам журнал — единственный долговременный и масштабный коллективный славянофильский проект — завершается некрологами Хомякову и Константину Аксакову, становясь их мемориальным памятником. На взгляд современников, последующее славянофильство — деятельность И.С. Аксакова, Ю.Ф. Самарина, кн. В.А. Черкасского — представляет собой своеобразный эпилог, сохранение памяти направления, но не более того. О творческом развитии (или, на иной взгляд, об отходе от традиции) славянофильства заговорят уже в конце 1860-х в связи с выступлениями новых лиц, относящих себя к славянофильству, — Н.Н. Страхова и Н.Я. Данилевского, а затем, с 1880-х — В.С. Соловьева и К.Н. Леонтьева [2]. Что же касается представителей первоначального славянофильства, то наиболее заметное в русской публицистике лицо, принадлежащее к данному лагерю, И.С. Аксаков, воспринимается как хранитель традиций, носитель преданий своего круга, но не более того. К.Н. Леонтьев в статье «Катков и его враги на празднике Пушкина» резко, но ясно сформулировал этот распространенный взгляд [3]:

«Ив(ан) Серг(еевич) Аксаков, ныне живущий и столь много послуживший необходимому делу политического освобождения славян, во дни высокого подъема нашего духа (десять лет тому назад), по культурному вопросу собственно не захотел, видимо, в литературной своей деятельности ни на шаг отклониться от завещанных его предшественниками общих идей; он приложил очень много своего труда к развитию подробностей прежнего учения, но едва ли прибавил что-либо свое к основам его…

В прежнее… учение Славянофильства он не позволил себе внести ни малейшей ереси. Он — даровитый, верный и непреклонный хранитель завещанного ему сокровища; но само сокровище это, но самый клад этот отыскан не им, и он пускает его в оборот теперь почти без процентов. Вот уже более четверти века он не дает забыть русским людям это симпатичное учение. Заслуга эта, конечно, очень велика; она даже весьма индивидуальна, своеобразна по отношению к другим его современникам, но по отношению ко всей группе Славянофилов 40-х годов она недостаточно индивидуальна… Когда люди будущего нашего оглянутся назад, когда это будущее станет настоящим, они увидят в истории второй половины XIX века собор, так сказать, этих замечательных и безукоризненных русских людей и почтят их всех вместе почтением благодарной любви, и, конечно, тому, кто дольше всех и при новых условиях жизни оставался верен старому учению, выпадет на долю немалая слава» (Леонтьев, 2006: 202–203) [4].

Подобный взгляд сформировался и утвердился по большей части благодаря целенаправленным усилиям самого И.С. Аксакова, мыслившего себя как «хранителя» наследия своей семьи и своих друзей. Едва вернувшись в Россию из второго заграничного путешествия, привезя на родину гроб с телом брата, умершего в декабре 1860 года на ионическом острове Занте, он пишет Ю.Ф. Самарину (от 12.I.1861):

«Мне нужно с тобой видеться и поговорить, но не о себе и не об эмансипации, а о тех обязанностях, которые наложила на нас связь с умершими, о наследстве, ими оставленном, о том, разойтись ли нам или теснее соединиться… создать ли новый орган литературный или отказаться от деятельности литературной» (цит. по: Цимбаев, 1978: 69).

Н.И. Цимбаев до некоторой степени противопоставляет данный текст письму И.С. Аксакова, обращенному к А.И. Кошелеву сразу же по получении известия о смерти А.С. Хомякова (от 7.X.1860), в котором Аксаков утверждает:

«Теперь для нас наступает пора доживанья, не положительной деятельности, а воспоминаний, доделываний. История нашего славянофильства как круга, как деятеля общественного замкнулась» (цит. по: Цимбаев, 1978: 69).

Однако подобные же суждения, подобное отношение к себе, к своему и славянофильскому месту в мире встречаются у Аксакова регулярно: они не выражение настроения минуты, но целостная позиция «непреклонного хранителя завещанного ему сокровища», по выражению К.Н. Леонтьева, лишь наиболее сильно выражающаяся в моменты смерти кого-либо из близких людей, едино- или сродно-мышленников. Так, после смерти Ю.Ф. Самарина Аксаков писал кн. Е.А. Черкасской (от 1.VIII.1876):

«Я теперь обратился в какого-то кладбищенского сторожа или надсмотрщика. Мои столы и шкафы — это могилы, в которых я постоянно роюсь, и когда уйдешь в эту работу, то грань между живым и отжившим совершенно теряется. Надобно бы исключительно отдаться теперь работе воспоминаний — все собрать, издать, записать, восстановить образы лица и всего прошлого» (ИРЛИ Ф.3, оп. 2, ед. хр. 66, л. 16об).

И это не только настроение, но и позиция, находившая свое отчетливое выражение и в содержании изданий И.С. Аксакова, и в его публицистике. Так, первые номера газеты «День», к изданию которой И.С. Аксаков приступил осенью 1861 года, открываются посмертными публикациями А.С. Хомякова и Константина Аксакова [5], а передовицы издателя-редактора насыщены цитатами из тех же авторов и еще чаще содержат упоминания о них. Аксаков стремится говорить не только от своего имени, но ставит себя в позицию выражающего славянофильство per se — и во многом достигает своей цели, в результате чего, с одной стороны, его суждения и взгляды принимаются за выражение «классического» славянофильства А.С. Хомякова, И.В. Киреевского и К.С. Аксакова, а с другой — все более устойчивыми оказываются оценки, подобные процитированной ранее леонтьевской, когда суждениям Аксакова отказывают в оригинальности и видят в них простое воспроизведение старых мнений в изменившихся условиях, нежелание считаться с ходом времени.

Русская образованная публика составляла свое представление о славянофильстве в 1860–1880-х годах преимущественно по двум источникам — по публицистике И.С. Аксакова и по критическим откликам на нее же. Случай К.Н. Леонтьева в данном отношении весьма показателен, поскольку, по крайней мере, до 1888 года он практически не был знаком с работами «старших» славянофилов: в письме к А.А. Александрову от 12.V.1888 он признает, что с трудами К.С. Аксакова знаком «только по отзывам» и высказывает намерение приобрести собрание его сочинений, а об И.В. Киреевском отмечает: «этого я читал, но что-то плохо помню» (Фетисенко, 2012: 150, прим. 44), многолетняя исследовательница творчества К.Н. Леонтьева О.Л. Фетисенко фиксирует: «Ряд высказываний Хомякова и Погодина Леонтьев узнал… из статей Аксакова, поэтому позднее даже порой приписывал их ему» (Фетисенко, 2012: 182).

Своеобразие мысли, оригинальный вклад Аксакова в славянофильство оказывается заслонен в результате его собственных усилий, что придавало убедительности его «проповеди», но препятствовало осознать, насколько в действительности глубоки трансформации, осуществленные им в славянофильском учении. Для современников Аксаков преимущественно выступал «оригинальным образом», не сливаясь со «славянофильским пантеоном» в отношении славянского вопроса, став одним из наиболее ярких выразителей т.н. «панславистских» настроений. Однако куда более масштабная задача, реализованная Аксаковым, заключалась в приспособлении славянофильства к меняющимся общественным условиям и переводу его в практический план.

Если «старшие» славянофилы уделяли преимущественное внимание вопросам историософии и религиозной проблематике, то Аксакову надлежало в рамках данного учения найти ответы на конкретные вопросы — иными словами, преобразовать славянофильство в политическую программу. В данном отношении он продолжал дело своего брата: Константин Аксаков в 1848–1849 годах выработал концепцию «Земли» и «Государства» как двух основных начал русской жизни и сформулировал широко известный тезис о «безгосударственности русского народа». Исследователями неоднократно отмечалось, и было подробно проанализировано Н.И. Цимбаевым конкретно-историческое значение данной концепции, которую можно рассматривать как своего рода предложение «компромисса» власти в условиях «мрачного семилетия»: утверждая безгосударственный характер русского народа, Константин Аксаков в то же время требует свободы «внутренней жизни», отрекаясь от каких бы то ни было политических требований, он одновременно стремится утвердить (в форме исторического описания, приобретающего нормативный характер) невмешательство государства в жизнь «Земли». Константин Аксаков убеждает правительство, что ему нечего опасаться «народа», поскольку «народ» безразличен к делам правления:

«Россия никогда не обоготворяла правительства, никогда не верила в его совершенство и совершенства от него требовала… смотрела на него как на дело второстепенное, считая первостепенным делом веру и спасение души — и поэтому революция чужда совершенно России и существующий исконный порядок в ней крепок» (цит. по: Цимбаев, 1986: 156–157).

Тот же тезис Константин Аксаков повторит в 1855 году в записке «О внутреннем состоянии России»:

«Люди, не верующие в совершенство правительства, не поклоняющиеся ему, знают, что лучшая форма из правительственных форм есть монархическая, революция есть для них ложь по началам христианства и по выводам рассудка» (цит. по: Цимбаев, 1986: 157).

«Государство», по Константину Аксакову, тогда становится в России вредным, когда, уклоняясь от своих начал, пытается подменить собой «Землю». С петровских реформ «правительство… внесло в русскую жизнь западное понятие о власти, стало изъявлять притязание решать все задачи жизни, вмешивалось в русский быт и, таким образом, стало, хотя отчасти, в положение правительства западного. Часть России, увлекшись Западом, ту же минут преклонилось перед правительством, как пред кумиром, — и ту же минуту начала революционные попытки» (цит. по: Цимбаев, 1986: 157). В статье 1857 года «Опыт синонимов. Публика — народ» Константин Аксаков попытается отчетливо развести эти понятия, понимая под «публикой» бывшую часть «народа», которая «отказалась от русской жизни, языка и одежды и составила публику, которая и всплыла над поверхностью. …Публика является над народом, как будто его привилегированное выражение; в самом же деле публика есть искажение идеи народа» (Аксаков, 2009: 237). Публика заслоняет собой народ, и она же противоборствует с правительством, являясь его порождением. В письме к брату, Г.С. Аксакову, в 1849 году Константин свои надежды обращает на правительство и одновременно противопоставляет свою позицию не только революционному, но и консервативному направлению мыслей:

«Подражание введено самим правительство, то есть Петром, и от правительства мы вправе ожидать возвращения на русскую дорогу. Нам стоит только быть русскими, чтобы удалиться от западного зла… Напрасно думают иные, что консервативность западная хороша; консервативность может обратиться в революционность, как скоро консервативность эта — западная. Надо помнить, что, будучи сторонами одной и той же жизни, они могут переходить одна в другую, ибо консервативность на Западе предполагает уже революционность и есть только ее противоположность; она вызвана врагом, против которого борется. Русская же консервативность не имеет врага, ибо в русском народе нет духа революции. Стоит нам только быть русскими — вот мы и консерваторы» (цит. по: Цимбаев, 1986: 162).

Однако «быть русскими» вполне можно только при условии, что «Земля» и «Государство» станут в «нормальные отношения». Н.И. Цимбаев отмечает: «Из теории “негосударственности” К.С. Аксаков выводит идею о существовании неотъемлемых народных прав (свободы слова, мнения, печати, автономности внутренней жизни народа), которые он провозгласил правами неполитическими, не подлежащими контролю со стороны государства» (Цимбаев, 1986: 163–164).

Всем этим суждениям не хватало конкретности, но по условиям места и времени данный недостаток являлся достоинством — для Константина Аксакова речь шла о попытке убедить правительство дать некоторое «пространство внутренней автономии», допустить существование внегосударственной жизни, дать «земле — полное право мнения и слова». Но то, что было уместным и достаточным в конце 1840-х — 50-е годы, оказалось явно недостаточным в начале 1860-х: бинарные оппозиции «Земли» и «Государства», «народа» и «правительства», «народа» и «публики» оказывались слишком простыми, чтобы с их помощью можно было описать протекающие процессы и тем более определить свою позицию по отношению к ним (см.: Тесля, 2011: 210).

Отвечая на вызовы времени, И.С. Аксаков приступил к пересмотру концепции брата, результаты которого отразил в цикле статей «О взаимном отношении народа, общества и государства». К его публикации И.С. Аксаков подошел весьма основательно, справедливо придавая им программный характер. Дабы выступление не казалось случайным или произвольным (Цимбаев, 1978: 178), в феврале 1862 года «День» начал печатать статьи профессора юридического факультета Московского университета В.Н. Лешкова [6], создателя т.н. «науки общественного права», под заголовком «Что такое общество и что такое земство», сопроводив их следующим редакционным примечанием:

«В настоящее время так часто употребляются слова: “общество”, “земщина”, “земство”, и нередко в таком разнородном смысле, что строгое определение этих выражений мы считаем не только не лишним, но даже необходимым в нашей литературе» (День. 1862. № 19. С. 9).

Впрочем, содержание статей скорее разочаровало редактора, представляя коллекцию бесформенных рассуждений и попыток переформулировать полицейское право (которое преподавал Лешков в университете) путем преимущественно терминологических замен [7], — и во второй статье из цикла Аксаков одновременно упоминает о публикациях сотрудника своей газеты и отмежевывается от них:

«Г. Лешков первый сделал у нас опыт создать науку “общественного права”, до сих пор отвергаемую юристами, — но не об этом обществе и не об этом праве хотим мы говорить» (Аксаков, 1891: 32).

Вопрос, на который отвечает Аксаков в своих статьях, формулируется им следующим образом: «что такое общество и какое его значение в России, между Землею и Государством?» (Аксаков, 1891: 31). Разграничивая понятия, Аксаков выстраивает следующую систему:

1. Под народом «в тесном смысле и более строгом» понимается «простой народ, то народное множество, которое живет жизнью непосредственной. …Народ состоит из отдельных единиц, имеющих каждая свою личную разумную жизнь, деятельность и свободу; каждая из них, отдельно взятая, не есть народ, но все вместе составляют то цельное явление, которое называется народом и в котором исчезают все отдельные личности. Поэтому народ не есть агрегация или совокупность лиц с их совокупною деятельностью, а живой, цельный духовный организм, живущий и действующий самостоятельно и независимо от лиц, составляющих народное множество» (Аксаков, 1891: 33–34).

Народное творчество (результатом которой являются соответствующие формы народной жизни) является бессознательным: «Народные единицы не замечают здесь участия своей личной мысли, участия, однако, несомненного; здесь нет посредствующего действия мысли между отдельною личностью в народе и народом. Как самое народное творчество принадлежит всему народу, а не отдельным лицам, так всему же народу принадлежит пока и сознание этого творчества» (Аксаков, 1891: 34). Т.е. перед нами вполне типичная и уже хорошо знакомая тогдашней российской аудитории романтическая концепция народа и народного духа (творчества), из которой следует предсказуемый через сделанный акцент на бессознательности переход к «обществу».

2. Общество «есть народ на второй ступени своего развития, народ самосознающий» (Аксаков, 1891: 40), когда «личность, поглощаемая в народе, существующая и действующая в нем не сама по себе, а как часть, атом народного организма, получает вновь свое значение в обществе, но с тем, чтобы путем личного подвига и личного сознания утвердит свою связь с народом и воссоздаст новую высшую, духовную цельность народного организма» (Аксаков, 1891: 36). Общество, настаивает Аксаков, тем не менее «не есть явление политическое, …сила его есть сила нравственная, сила общественного мнения, и… орудие деятельности общества — есть слово… Как скоро раздается общественное слово, как скоро оно является как власть имеющее, — мы познаем существование общества» (Аксаков, 1891: 39, 42). Отметим, что хотя личность по Аксакову имеет значение небезусловное: она может быть оправдана через восстановление прежней народной цельности на новом уровне, т.е. через приведение ее к самосознанию, однако сам данный акцент на личности отнюдь не является общеславянофильским — скорее, количество оговорок и ограничений, особое подчеркивание небезусловной ценности личности является предосторожностью автора по отношению к представителям славянофильского лагеря. Так, например, в 1853 году, заочно беседуя с А.И. Кошелевым, предпочитавшим простые бинарные схемы и сближавшимся в своей критике Запада скорее с Погодиным и Шевыревым, Аксаков писал (8.XII, из Харькова): «Если Запад грешит развитием личности, то мы, кажется, грешим безличностью, т.е. уничтожением личности всюду, в семье, в общине и преимущественно в сословии духовном и в жизни церковной» (Аксаков, 1892: XIII).

В рамках того же романтического видения Аксаков уточняет: «общество ни в какой данный момент не может называться полным выражением народного самосознания. Оно есть деятельность народного самосознания, которое постоянно возрастая и усиливаясь, приближает народ к его конечной цели, к самосознанию» (Аксаков, 1891: 42), т.е. «народ» мыслится как субстанциальная основа (и общества, и государства), всякое выражение которой является неполным, ограниченным.

3. Государство возникает раньше общества, являясь как «внешнее определение, данное себе народом; деятельность его, т.е. государства, и сфера его деятельности — чисто внешние» (Аксаков, 1891: 35). В согласии с либеральной доктриной Аксаков формулирует надлежащий порядок вещей: «Государство и государственное начало должны быть отвлечены от жизни народа и общества на поверхность и оставаться в тех скромных пределах, какие полагает им духовная и нравственная деятельность самого общества» (Аксаков, 1891: 47). Однако в отсутствие или при неготовности общества государство оказывается вынуждено брать на себя задачи, ему не принадлежащие, «создает подобие самого общества, точно так же как и подобие свободы, подобие независимости от правительства, подобие вольной общественной деятельности… Разумеется, все такие старания тщетны, потому что правительство в таких случаях пытается, в то же время, дать направление общественному развитию, создать общество в известном духе и на известных началах, согласно своим целям» (Аксаков, 1891: 50). В отсутствие общества исчезает для народа возможность «деятельного поступательного движения, деятельной, активной силы; он беззащитен против государства и может противопоставить ему лишь силу пассивную, силу в охранении, в сбережении своих начал, существенных элементов своей народности» (Аксаков, 1891: 48).

Делая упор на личной свободе, Аксаков оказывается близок к представлению о «новой свободе» Бенжамена Констана в противопоставлении «древней», т.е. свободы в частной сфере в противовес свободе в сфере публичной (Валицкий, 2012: 171), и, как и Б.Н. Чичерин, мыслит сохранение самодержавия в России необходимым для этих свобод (Валицкий, 2012: 156–157), однако, в отличие от позиции последнего акцентируя, что право находит свою опору в общественном сознании, в противном случае оставаясь пустым звуком: «никакие законы не имеют прочности и живительного действия без помощи общественного сознания» (Аксаков, 1891: 46). «Никакие учреждения, как бы свободны они ни были, никакие представительства, никакие политические сословия, никакая аристократия и демократия не могут заменить общества и своею деятельностью восполнить недостаток деятельности общественной; отсутствие общественной деятельности или бездействие общественной жизни как жизни народного самосознания делает народ бессильным и беззащитным, а государство несостоятельным, — хотя бы и существовали политические сословия и даже представительные учреждения» (Аксаков, 1891: 51). Так, например, утверждает Аксаков, «в Англии с XIII века была и Конституция, и парламент, и независимое политическое сословие (в которое некоторым нашим публицистам так хочется пожаловать Российское дворянство!), — была и революция 1649 года: однако ж, начало Английской свободы считается с революции 1688 года, с той революции, которая не пролила почти никакой крови и которая была скорее общественным движением, чем народною революциею в обыкновенном смысле слова» (Аксаков, 1891: 49).

Именно в отсутствии или, по крайней мере, слабости общественной жизни видит Аксаков основную современного проблему России и в то же время полагает, что для ее формирования существуют все условия: «Нам недостает внутренней, общественной жизни, недостает глубоких убеждений, недостает самодеятельности, недостает силы, силы общественной!.. Проснуться, ее, эту силу, вызвать, ей поработать, ее созидать — вот к чему мы должны стремиться, все, всем обществом, от мала до велика, — вот в чем наше спасение и охрана, вот единственное условие нашего развития и преуспеяния!..» (Аксаков, 1891: 30–31) [8], причем общественная среда мыслится как бессословная: «Чем меньше сословий, чем меньше перегородок, разделяющих людей между собою, тем легче их соединение, тем возможнее дружная деятельность единиц» (Аксаков, 1891: 53) [9].

В письме к Ю.Ф. Самарину от 22.III.1862 г. И.С. Аксаков так отзывался о своих статьях:

«Как неприятно и даже страшно, даже дерзко писать такие статьи как плод одиночной мысли, которой и созреть было некогда, писать без предварительного суда и проверки. Мне кажется, что эти статьи восполняют некоторый пробел в славянофильском учении Константина о государстве и земле. Там не было места обществу, литературе, работе самосознания. Непосредственность народного бытия и деятельность сознания, безличность единиц, народ составляющих, и личная деятельность их в обществе — все это не было высказано, а потому сбивало с толку публику и читателей; потому что понятия эти и представления, как не разграниченные, постоянно смешивались. В представлении нашем о допетровской Руси нет и места обществу, да и вообще нет места всем этим вопросам» (Аксаков, 2012: 235; Цимбаев 1978: 178).

Последняя фраза представляется ключевой для понимания цели Аксакова — связать славянофильскую социально-политическую доктрину в том виде, в каком она выразилась в статьях покойного брата, с современной ситуацией, т.е. реализовать ту задачу, которая была общей для всей публицистической деятельности Аксакова: представить славянофильство не как мертвое учение, а исходя из него оценивать и осмыслять все ключевые вопросы современности. В то же время Аксаков стремился представить свои взгляды (разделяемые в данном случае Ю.Ф. Самариным) как дополнение, уточнение взглядов брата, в действительности осуществляя их качественную трансформацию и сознавая это [10]. Если К.С. Аксаков противопоставлял в своих работах, написанных в 1848 году и после, «Землю» и «Государство», отстаивая тезис о «негосударственности» русского народа, его неполитичности, то И.С. Аксаков, вводя третий член в данную конструкцию, «Общество», тем самым стремится создать и «третью сферу», между народом и государством, сферу совместного действия и мысли, автономной от государства — и при этом, в отличие от «Земли» К.С. Аксакова, не тяготеющей фактически к отождествлению с «частной жизнью».

Ю.Ф. Самарин, отзываясь на публикацию статей, писал Аксакову 13.V.1862 г.:

«Они превосходны, и я должен тебе сказать, что, читая их, я удивился тому, что никто из нас до сих пор не догадался осветить эту сторону вопроса. Именно потому, что она оставалась до сих пор в тени, коренному разномыслию между нашими и не нашими примешивались недоразумения, которые теперь отпадают» (цит. по: Цимбаев, 1986: 219).

Фактически Аксаков мог настаивать на «неполитическом» характере «общества» в своей интерпретации лишь путем крайнего сужения понятия «политического», сводя его до «деятельной, политически организованной власти» (Аксаков, 1891: 46) и, тем самым, формулируя тезис о формировании политического и гражданского общества, избегать требований политического характера. Концепция И.С. Аксакова предполагала «нормализацию» русской истории как некий «третий» путь между западническим видением и традиционным славянофильском, одинаково акцентировавших петровский разрыв, лишь расходясь в оценке его и его последствий. Вместо абсолютного противопоставления Допетровской Руси и Петровской России, Аксаков мыслит «петербургский» период русской истории как диалектическое противоречие, логически необходимую стадию развития — тем самым сближаясь, в частности, с «почвенниками», группировавшимися вокруг петербургского журнала «Время», издававшегося братьями Достоевскими (характерно, что после публикации цикла статей об обществе критика «Дня» на страницах «Времени» смолкает [11]).

В практическом плане трансформация славянофильской доктрины, осуществленная Аксаковым, позволяла явственно выразить и сформулировать, избегая открытого политического конфликта, требования значительной части либеральной общественности. Умеренный либерализм, выступающий за предоставление широких прав местному самоуправлению и одновременно поддерживающий самодержавие, воспринимая его как силу, противостоящую угрозе аристократического конституционализма, силу, способную проводить масштабные реформы либерального содержания [12], получил себе в концепции Аксакова достаточно полное выражение, что подтверждается распространенностью славянофильских настроений в земской среде вплоть до революции 1905 года (см.: Соловьев, 2009; Шелохаев, 2010). В таком качестве статьи Аксакова и были восприняты высшими кругами правительства: отзыв о 4-й статье цикла попал в т.н. «царское обозрение» печати, 5-я и 6-я статья были отосланы Московским цензурным комитетом в Петербург, где подверглись рассмотрению самим императором — и если 5-я статья еще была пропущена с некоторой правкой, то 6-я подверглась безусловному запрещению (Бадалян, 2011) [13].

Дискутируемым остается вопрос о дальнейшем изменении учения И.С. Аксакова об обществе: согласно Н.И. Цимбаеву, «в 1865 г. Аксаков отказывается от всяких надежд на “общество”. …Разочарование в “обществе” и превознесение охранительной силы народа означали отказ от теории, сформулированной в 1862 году» (Цимбаев, 1978: 206–207). Е.Б. Фурусова «оспорила это утверждение, указав на неоднократные обращения Аксакова к теории “общества” в 1880-е гг.» (Бадалян, 2011: 103; Фурусова, 2006: 160–161). По нашему мнению, более обоснованной выглядит позиция Е.Б. Фурусовой: «разочарование» Аксакова в «обществе» связано с тем, что того «общества», которое он считал готовым возникнуть, не оказалось — вместо быстрого движения предстоял медленный процесс формирования общества, но общие контуры концепции были сохранены. Так, в 1881 году Аксаков писал:

«Нам необходима свобода умственной жизни, иначе мы не добудем самосознания и не достигнем полноты развития народного духа, — следовательно не исполним своего долга…» (Аксаков, 1886: 495).

Не претерпела существенных изменений и политическая цель. Когда весной 1881 года Аксаков задумал издать сборник своих статей из газеты «Русь» (с прибавлением новой статьи «Царь и земля»), озаглавленный «Взгляд назад» (Фетисенко, 2012: 154), то К.Н. Леонтьев, оказавшийся его цензором, так суммировал взгляды автора:

«Самодержавный Царь и Земство — больше ничего, или почти ничего. Все посредствующее (т.е. вся или почти вся администрация) должно исчезнуть, “атрофироваться”, как выражается автор. …Управлять “по Божьему” способны только два элемента — “мир” и “Царь”. …Государству останутся только те отрасли управления, которые не могут быть дробимы. Государственное хозяйство, внешняя оборона, сношения с чужими странами, государственное законодательство и т.д.» (цит. по: Фетисенко, 2012: 178).

Разумеется, это текст, прочитанный глазами человека, к тому времени ставшего принципиальным противником И.С. Аксакова, — однако от этого бывшего читателем еще более внимательным и вдумчивым. Соглашаясь, что Аксаков является противником Конституции, Леонтьев отмечает:

«Как же не счесть планом глубочайшего переустройства такой план реформ, при осуществлении которого самые существенные проявления власти — забота о сборе податей и ответственность за политическую безопасность [14] — перейдут вполне в руки Земства? Такое “изменение”, пожалуй, еще радикальнее всякой непрочной и поверхностной, центральной конституции, не касающейся до корней народной жизни» (Фетисенко, 2012: 179).

Существенным образом изменив и конкретизировав учение своего брата, Иван Сергеевич Аксаков создал достаточно отчетливую концепцию «неполитического либерализма», где постоянное указание на «неполитичность» могло повторяться и утверждаться лишь за счет предельно суженного понимания «политического», высвобождая тем самым пространство для складывания политического общества как пространства оформленного общественного мнения.

Список используемых сокращений

ИРЛИ — Институт русской литературы («Пушкинский дом») Российской академии наук, Санкт-Петербург.

РГБ — Российская государственная библиотека, Москва.

РНБ — Российская национальная библиотека, Санкт-Петербург.

Примечания

1. Разумеется, следует учитывать и особое отношение к «печатному слову», в тот период сохранявшее не только для общества, но и для самой власти характер если не «божественного», то «официального»: отсюда и острая реакция на некоторые печатные выступления, которую трудно понять, если не учитывать подобное отношение, существенно изменившееся лишь к концу XIX века, по мере распространения периодической печати и его индивидуального обесценивания.
2. Показательно в данном отношении сближение позиций столь противоположных авторов, как В.В. Розанова (Розанов, 1990: 282–303), П.Н. Милюкова (Милюков, 2002: 413–445) и кн. С.Н. Трубецкого (Трубецкой, 1995).
3. Статья впервые опубликована в «Варшавском дневнике» в 1880 году, приводим текст по редакции 1885 года.
4. Аналогичный взгляд на деятельность И.С. Аксакова Леонтьев высказывает и в «программном письме» к о. Иосифу Фуделю в 1889 году, отмечая, в частности, в рамках сопоставления с деятельностью М.Н. Каткова: «И.С. Аксаков был последовательнее и неизменнее: его статьи возвышали помыслы; но все, что он предлагал делать сейчас, было некстати. Катков менялся и казался непоследовательным; но у него было великое чутье времени и срока» (Фудель, 1995: 167).
5. Аналогичным образом, в 1880 году, начав издавать газету «Русь», Аксаков будет публиковать там неизданные рукописи отца и брата, фрагменты из недозволенных цензурой к распространению в империи «Окраин России» Ю.Ф. Самарина.
6. Лешков Владимир Николаевич (1810–1881), профессор международного и полицейского права Московского университета, близкий во 2-й пол. 50–60-х годов к славянофилам, автор сочинения «Русский народ и государство. История русского общественного права до XVIII века» (М.: Университетская типография, 1858; 2-е изд.: М.: Юридический центр Пресс, 2004).
7. См. резкий, но во многом справедливый отзыв о В.Н. Лешкове в воспоминаниях Б.Н. Чичерина (Чичерин, 2010: 129).
8. Стремление к независимости общества и возможности общественной инициативы, свободной от государственного вмешательства, как это свойственно Аксакову, было столь страстным, что вызвало резкое письмо к М.О. Кояловичу (Коялович Михаил Осипович (1828–1891), историк, публицист и издатель, основатель «западнорусской» исторической школы. Публиковался в изданиях Аксакова «День», «Москва» и «Русь», в частности в «Дне» вышли «Чтения по истории Западной Руси», затем выпущенные отдельным изданием) в ответ на отправленную последним в редакцию «Дня» статью с призывом к правительственному содействию в организации православных братств в Северо-Западных губерниях. Письмо относится к периоду написания цикла статей о народе, государстве и обществе (28.II.1862) и столь характерно, что мы считаем нужным привести из него обширное извлечение: «…Вашу заметку о братствах решительно отказываюсь поместить. Рука не поднимается на такое дело. И без того лгано и налгано на Святой Руси довольно. Нет! мы хотим провести официальную ложь еще и тута, где до сих пор ее не было! Заводить извне братства, в наше время, при содействии Правительства, помощью барынь, — братства — как средство, понимаемое политически, — есть — извините — фальшивая мысль. Вы не вдохнете в них той внутренней силы духа, той искренности, той наивности убеждения, которые одни давали им жизнь и плодотворное значение. Для меня нет ничего противнее лжи официальной, вносимой в область веры, чувства, свободы. Ненавижу я Kaiserlich—Königlicher Liberalismus, Kaiserlich—Königliche Religion, Gefühe и проч.; ненавижу штатных миссионеров, прикомандированных апостолов и т.п. Братство есть живое явление, требующее того отношения к вере, которое невозможно в нашей цивилизованной публике; оно должно возникнуть свободно, органически, само собой. Должно возникнуть из ничего, на гроши медные, под влиянием проповеди искреннего миссионера. Вы можете частным образом убедить того или другого дать денег в пользу братств, но сохрани Бог, если Правительство или правительственное общество будет тут участвовать. Обращаться же к публике с просьбою денег на заведение братств, или на заведение дела, имеющего одушевить существующие останки, это все равно, что собирать денег на заведение Апостолов и миссионеров, которых нет ([вставка над строкой:] еще не имеется. Ну хорошо:) Деньги соберутся. Надо заводить братства. Командируется чиновник, снабженный указом Его Имп(ераторского) Ве(личест)ва из Святейшего Синода. Устанавливаются какие-то жалкие подобия братств, подчиняются контролю местного Епархиального начальства, обязываются подавать отчеты и писать рапорты… Фу, какая мерзость! Неужели Вы еще верите в учреждение, т.е. что форма учреждения что-нибудь значит и может создать? Тогда отлично было бы жить на свете, чрезвычайно легко. Написал на бумаге учреждение, приставил начальство с контролем за тем, чтобы учреждение действовало… И учреждение будет мертвою буквою, лишенною духа животворящего. А животворящий дух не дается сверху. Не увлекайтесь сочувствием барышень и проч. Просите деньги от Тютчевой (которую очень люблю, между прочим), но как от Анны Федоровны Тютчевой, но не как от Фрейлины Двора и проч. Пробуждайте дух Православия в народе, но не требуйте покровительства власти: оно способно все опакостить. — Бросьте эту мысль, Михаил Осипович, но поезжайте летом в Литву, пройдете ее пешком из конца в конец и горячею проповедью пробуждайте дух, заснувший в народе. Тогда возникнут братства, и тогда пожалуй — пусть обратятся они к нам за помощью. Но не к модным дамам, которые очень будут рады собрать Вам денег на братство посредством благотворительный лотерей, спектаклей, балов, кокетства, моды и суеты. Ив. Аксаков. 28 Фев. 1862. P.S. Положительно не печатаю этой заметки, не хочу участвовать в таком деле» (ИРЛИ, ф. 3, оп. 2, ед. хр. 22, лл.18–19об).
9. Напомним, что в самом начале 1862 года («День», № 13 от 6.I.1862) Аксаков выступил с призывом к «самоликвидации дворянства как сословия», утверждая, что после отмены крепостного права дворянство утратило основания своей сословной замкнутости и должно войти в единое «земство» (Аксаков, 1887: 214–220).
10. В письме от 10.III.1862 г. Аксаков уведомлял графиню А.Д. Блудову (Блудова Антонина Дмитриевна, графиня (1813–1891), дочь графа (с 1842) Д.Н. Блудова (1785–1864), на момент событий состоявшего (с 1855) президентом Академии наук и в 1862 году назначенного председателем Государственного Совета. Состояла при дворе, в 1863 году став камер-фрейлиной, пользовалась значительным влиянием при дворе, а в рассматриваемый период — и через влияние на отца. Принимала большое участие в благотворительных организациях и акциях, имевших своей целью поддержку православия в западных губерниях) о выходе первой статьи цикла и сообщал: «Эта статья ведет за собою целый ряд статей, по моему мнению, довольно важных, развивающих целое новое учение об обществе; в какой степени они мне удались — это другой вопрос» (Аксаков, 1896: 245–246).
11. Выход первых номеров «Дня» был встречен «Временем» крайне резкой статьей Ф.М. Достоевского (Достоевский, 1991). В последующем позиция «Времени» (и сменившей ее «Эпохи») становится все более мягкой, завершаясь едва ли не апологетическими статьями Н.Н. Страхова (см.: Грибунин, 2011).
12. О многогранности и противоречивости русского либерализма см., в частности: Секиринский, 1995.
13. На данный момент оба варианта 6-й статьи цикла ««О взаимном отношении народа, общества и государства» готовятся к печати в журнале «Социологическое обозрение» (2012, т. 11, № 2).
14. Имелось в виду, что функции полиции должны быть переданы земствам: за Министерством внутренних дел Аксаков полагал нужным оставить лишь надзор и возможность опротестования действия местных (губернских, уездных и волостных) самоуправляющихся общин (одновременно настаивая на их бессословном характере).

Литература

1. [Аксаков И.С.] Иван Сергеевич Аксаков в его письмах. Т. 3: Исследование украинских ярмарок. Ополчение. Путешествия за границу. Письма 1851–1860 годов. М.: Типография М.Г. Волчанинова, 1892. XXIV + 512 + 165 с.
2. [Аксаков И.С.] Иван Сергеевич Аксаков в его письмах. Ч. 2: Письма к разным лицам. Т. 4: Письма к М.Ф. Раевскому, к А.Ф. Тютчевой, к графине А.Д. Блудовой, к Н.И. Костомарову, к Н.П. Гилярову-Платонову. 1858–1886 гг. СПб.: Издание Императорской публичной библиотеки, 1896. IV + 297 + 30 с.
3. Аксаков И.С. Отчего так нелегко живется в России? / Сост., вступ. ст. В.Н. Грекова; подготовка текста, прим. В.Н. Грекова, Н.А. Смирновой. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2002. 1008 с.
4. [Аксаков И.С.] Сочинения И.С. Аксакова. Т. II: Славянофильство и западничество. 1860–1886. Статьи из «Дня», «Москвы», «Москвича» и «Руси». 2-е изд. СПб.: Типография А.С. Суворина, 1891. VIII + 831 с.
5. [Аксаков И.С.] Сочинения И.С. Аксакова. Т. IV: Общественные вопросы по церковным делам. Свобода слова. Судебный вопрос. Общественное воспитание. 1860–1886. Статьи из «Дня», «Москвы», «Москвича» и «Руси» и три статьи, вышедшие отдельно. М.: Типография М. Г. Волчанинова, 1886. VIII + 770 с.
6. [Аксаков И.С.] Сочинения И.С. Аксакова. Т. V: Государственный и земский вопрос. Статьи о некоторых исторических событиях. 1860–1886. Статьи из «Дня», «Москвы» и «Руси». М.: Типография М.Г. Волчанинова, 1887. VI + 675 с.
7. Аксаков Иван Сергеевич. Материалы для летописи жизни и творчества. Вып. 4: в 3 частях. 1861–1869: Редактор-издатель газет «День», «Москва» и «Москвич». А.Ф. Аксакова (Тютчева) и И.С. Аксаков. Ч. I: 1861–1862 / Сост. С.В. Мотин, И.И. Мельников, А.А. Мельникова; под ред. С. В. Мотина. Уфа: УЮИ МВД России, 2012. 277 с.
8. Аксаков К.С. Государство и народ / Сост. и коммент. А.В. Белова; пред. А.Д. Каплина. М.: Институт русской цивилизации, 2009. 608 с.
9. Аксакова В.С. Дневник: 1854–1855 гг. М.: АСТ; Астрель, 2004. 400 с.
10. Бадалян Д.А. Цикл статей И.С. Аксакова об обществе: история цензуры и неопубликованные страницы // Третьи Аксаковские чтения: Материалы межвузовской научной конференции, посвященной 220-летию со дня рождения С.Т. Аксакова (Ульяновск, 21–24 сентября 2011 года). Ульяновск: Издатель Качалин Александр Васильевич, 2011. С. 103–113.
11. Валицкий А. Философия права русского либерализма / Пер. с англ. О.В. Овчинниковой, О.Р. Пазухиной, С.Л. Чижкова, Н.А. Чистяковой под науч. ред. С.Л. Чижкова. М.: Мысль, 2012. 567 с. (серия: «Фонд либеральная миссия»).
12. Грибунин В.В., Тесля А.А. Философские взгляды Н.Н. Страхова 1860–70-х гг. и славянофильство // Вестник ТОГУ. 2011. № 1. С. 217–222.
13. Достоевский Ф.М. Ряд статей о русской литературе. V. Последние литературные явления. Газета «День» // Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 т. Т. 11: Публицистика. Л.: Наука, 1991. С. 144–156.
14. Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений и писем в 12 т. Т. 7. Кн. 2: Публицистика 1880 года. Ранние научные работы / Подготовка текста, коммент. В.А. Котельникова, О.Л. Фетисенко. СПб.: Владимир Даль, 2006. 1021 с.
15. Милюков П.Н. Очерки истории исторической науки / Отв. ред., сост. и автор пред. М.Г. Вандалковская. М.: Наука, 2002. 540 с.
16. Розанов В.В. Несовместимые контрасты жития / Сост., вступ. статья В.В. Ерофеева; коммент. О. Дарка. М.: Искусство, 1990. 605 с.
17. Розанов В.В. Собрание сочинений [в 30 т. Т. 22]: Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.) / Под общ. ред. А.Н. Николюкина; сост. и коммент. В.Н. Дядичева и А.Н. Николюкина. М.: Республика, Алгоритм, 2006. 430 с.
18. Секиринский С.С., Шелохаев В.В. Либерализм в России: Очерки истории (середина XIX — начало XX в.). М.: Памятники исторической мысли, 1995. 286 с.
19. Соловьев К.А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности 1899–1905 / Отв. ред. В.В. Шелохаев. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2009. 287 с.
20. Тесля А.А. Этапы истории славянофильства в контексте исследований национализма // Вестник ТОГУ. 2011. № 3. С. 207–216.
21. Трубецкой С.Н., кн. Разочарованный славянофил // К.Н. Леонтьев: pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей 1891–1917 гг. Антология. Кн. 1. СПб.: Изд-во РХГИ, 1995. С. 123–159.
22. Уортман Р.С. Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии. В 2 т. Т. 2: От Александра II до отречения Николая II / Пер. с англ. И.А. Пильщикова. М.: ОГИ, 2004. 796 с.
23. Фетисенко О.Л. «Гептастилисты»: Константин Леонтьев, его собеседники и ученики: (Идеи русского консерватизма в литературно-художественных и публицистических практиках второй половины XIX — первой четверти XX века). СПб.: Пушкинский Дом, 2012. 784 с.
24. Фудель И. Культурный идеал К.Н. Леонтьева // К.Н. Леонтьев: pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей 1891–1917 гг. Антология. Кн. 1. СПб.: Изд-во РХГИ, 1995. С. 160–180.
25. Фурусова Е.Б. Аксаков: апология народности и самодержавия. М., 2006.
26. Цимбаев Н.И. И.С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России / Н.И. Цимбаев. М.: Изд-во МГУ, 1978. 264 с.
27. Цимбаев Н.И. Историософия на развалинах империи. М.: Издательский дом Международного университета в Москве, 2007. 616 с. (серия: «Российские Пропилеи»).
28. Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории русской общественно-политической мысли XIX века) / Н.И. Цимбаев. М.: Изд-во МГУ, 1986. 274 с.
29. Чичерин Б.Н. Воспоминания. В 2-х т. Т. 2 / Примеч. С.В. Бахрушин. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2010. 528 с.
30. Шелохаев С.В. Д.Н. Шипов: личность и общественно-политическая деятельность. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. 339 с.

Исследование выполнено в рамках гранта Президента Российской Федерации (2011 год). Тема: «Национальное самосознание в публицистике поздних славянофилов»; № гранта МК-1649.2011.6. «Бумажный» вариант статьи опубликован в журнале «Полития», 2013, № 1.