Октябрь 1993 года: Расстрел парламента и стратегии российской интеллигенции

Тезисы к выступлению на круглом столе «1993 год и кризис советской демократической интеллигенции», организованном редакцией журнала «Гефтер» в рамках конференции «Пути России – 2013» (22 марта 2013 года).

Распад советской политической системы и исчезновение Советского Союза в 1991 году не стали концом советского общества, серьезную часть которого составляла советская интеллигенция. К началу 90-х интеллигенция продолжала играть важную, хотя и не всегда адекватную роль в системе позднесоветского материального и нематериального производства.

В основе этой роли лежал, с одной стороны, большой пласт размышлений и дискуссий о судьбе русской интеллигенции, которые велись в русской литературе и публицистике с середины XIX века и продолжали вестись в разных формах весь XX век, а с другой стороны, те изменения в социально-экономической сфере и в сфере производства, которые в развитых странах имели характер перехода к постиндустриальному обществу и которые весьма специфическим образом отражались на СССР.

Представления об особой миссии интеллектуалов, об их избранности, о стоящей перед ними задаче спасать собой и своими трудами Россию органично вписались в общественную ситуацию конца 80-х годов. Рубеж 80–90-х годов стал самой высокой планкой для советской интеллигенции, которая активно участвовала в процессах общественно-политических преобразований, в формировании органов власти, в работе политических и общественных организаций.

Несколько лет вплоть до 1993 года именно интеллигенция принимала активное участие в судьбе России, пытаясь оправдать возложенную на нее историческую миссию по спасению страны.

В период революционной трансформации советского режима в режим начального развития капитализма советской интеллигенции пришлось переосмыслить либо совсем отказаться от многих идей, иллюзий и даже реальностей советского времени, пройдя нелегкий путь от потенциальных вершителей судеб страны до сервисного интеллектуального класса, обслуживающего интересы господствующих групп. Этот путь в целом можно назвать кризисом советской интеллигенции. В результате этого кризиса начала формироваться интеллигенция российская.

Таким образом, кризис советской интеллигенции был обусловлен тремя важными характеристиками этой социальной группы.

Во-первых, это личная нереализованность и осознание собственной неэффективности в сложившейся социально-экономической модели. Скорее всего, можно говорить и о перепроизводстве интеллигенции, и о несоответствии уровня подготовки интеллектуалов тем задачам, которые им приходилось в реальности решать.

Во-вторых, своеобразное мессианство, осознание своей избранности. Советская интеллигенция, выросшая и воспитанная на почти что мессианских русско-интеллигентских амбициях, особенно остро ощущала собственную нереализованность, отсутствие результативности в конкретной профессии в позднесоветское время.

В-третьих, политическая беспомощность, собственная организационная неэффективность и даже прямое пренебрежение необходимостью такой организации. Вера в истинность собственной позиции, обосновываемой вневременными моральными ценностями, делала советскую интеллигенцию неуязвимой для критики и абсолютно неприспособленной к конкуренции и взаимодействию.

Данные черты вкупе с особенностями позднесоветской организации политического пространства, отсутствием свободной конкурентной политико-партийной системы оказали огромное влияние на стратегии политического поведения большинства представителей этого общественного слоя. Эти стратегии во второй половине 80-х годов были связаны не столько с созданием новых форм взаимодействия и самоорганизации в политической сфере, сколько с использованием уже готовых институтов под лозунгом «возвращения» к истинному смыслу социализма и народовластия. Таким политическим институтом были Советы народных депутатов.

Система Советов, к середине 80-х годов казавшаяся полностью формальной, громоздкой и неуправляемой, в результате выборов конца 80-х начала наполняться живыми и инициативными людьми.

Советская система (система Советов в регионах, городах и районах) после 1988 года переживала невиданный ранее приток свежих и инициативных сил, надеющихся что-то сделать и изменить в своей стране и в своем населенном пункте. При этом сама система Советов, долгие годы хранившаяся в формальном и заорганизованном виде, наполняясь новым содержанием, неожиданно стала оживать и медленно видоизменяться, рождая претензии на реальное народное представительство. На переднем крае этого представительства была как раз советская интеллигенция.

Стоит отметить, что Верховный Совет лишь частично представлял интересы этой живой и разнородной системы, а в условиях нарастающего конфликта с Президентом РФ вообще перестал восприниматься как такой представитель.

В результате огромная масса советской интеллигенции (и не только интеллигенции), кинувшаяся самоорганизовываться, увидевшая в Советах готовую форму для этой самоорганизации, на ходу учившаяся эту форму использовать, оказалась совершенно не в фокусе разразившегося конфликта. Она не понимала, не принимала и ждала хоть какого-то разрешения, чтобы продолжить свою активность в советских представительных органах, полагая, что этот политический институт, который был уже почти обжит и приспособлен, останется в живых и после конфликта, как бы последний ни закончился. Состояние борьбы между старым и новым, между «партхозноменклатурой» и «демократами» было свойственно всем Советам в России, это рождало своеобразную оптику, сквозь которую рассматривалась и борьба межу президентом и Верховным Советом. Советская интеллигенция, всматриваясь сквозь свои своеобразные интеллигентские очки в московские события, видела не совсем то, что происходило на самом деле, все еще надеясь на продолжение своей созидательной политической работы на благо России.

До 1993 года оставшаяся советская интеллигенция в большинстве своем идейно держалась русла либерализации, как в экономике, так и в политике, надеясь на быстрый позитивный эффект от принимаемых правительством мер. Дифференциация уже намечалась, но не была столь фатальной, какой она стала позже.

Точкой бифуркации в этом кризисном процессе стали октябрьские события 1993 года в Москве.

На основании изучения документальных материалов, описаний очевидцев, серии интервью с участниками октябрьских событий и собственных наблюдений автора можно выделить, по крайней мере, пять стратегий советской/российской интеллигенции в период октябрьского кризиса.

Первая стратегия: «Традиционное мессианство до конца».

Это, прежде всего, активные защитники Белого дома, которые считали, что действия Ельцина — государственный переворот, хунта, трагедия и позор России. Расстрел Белого дома — разрушение и уничтожение традиционных ценностей русской интеллигенции.

Вторая стратегия: «Новая миссия».

Полная и безоговорочная поддержка действий Ельцина, включая расстрел Белого дома. Акцентуация на сути Верховного Совета как негативного архаичного органа, задерживающего крайне необходимые для страны либеральные реформы, не дающего их проводить.

Третья стратегия: «Будь что будет».

Дезориентация, «все равно, кто кого победит», «нам-то какая разница?», «ну, довели ситуацию до стрельбы, это плохо, конечно, но ведь все хороши». Поиски ориентиров в морально-этических категориях.

Четвертая стратегия: «Что-то пошло не так».

Некоторое понимание, что происходит что-то чрезвычайное, важное, экстраординарное для истории страны. При этом «что-то» очень трудно определяется, вслух не произносится. Ельцин выглядит более «прогрессивным», чем Верховный Совет, а Верховный Совет, «родом из СССР», не слишком напоминает парламент.

Пятая стратегия: «Уход с политической арены».

Отказ от мессианских амбиций, атомизация и потеря интереса к происходящему, вызванные непониманием и отсутствием возможностей повлиять и что-то изменить.

Как видно из данного описания, автору не удалось выделить стратегии, направленные на переговоры и достижение компромисса противоборствующих сторон, за исключением некоторых усилий одиночных акторов, не приведших, к сожалению, к формированию сколько-нибудь устойчивых и влиятельных коалиций.

Основная масса интеллигенции, оказавшись внутри трех последних стратегий, не принимала непосредственного участия в октябрьских событиях. Расстрел парламента в Москве не привел к эскалации насилия в регионах и вообще к какой-то активизации политической борьбы. Напротив, московские события отрезвили многие горячие головы, еще больше усилив эффект дезориентации и распада интеллигенции, запустив процесс осознания новых реальностей. Интеллигентские очки были сняты или сбиты, и для советской интеллигенции это оказалось финальной частью кризиса. Суть этого финала заключалась в том, что советская система народного представительства к весне 1994 года была полностью свернута в России, как в центре, так и в регионах.

Таким образом, расстрел из танковых орудий Белого дома в Москве в концовке конфликта президента Ельцина и Верховного Совета в октябре 1993-го стал не столько символом победы демократического президента над консервативным советским парламентом, сколько символом расставания с советской системой вообще по всей стране. Причем почти во всех регионах без стрельбы и насилия у Советов просто отбирали полномочия и распускали.

По новой российской Конституции в стране вводилась модель представительства, близкая к буржуазному парламентаризму, которая при многих других отличиях была намного компактнее советской: в ней участвовало на несколько порядков меньше людей, чем в советской системе, причем основные потери были в регионах и на уровне местного самоуправления. Советская интеллигенция вместе с советской системой политического представительства потеряла и свою только что найденную политическую роль, отвечающую основным ее характеристикам.

Теперь миссия интеллигенции казалась вовсе невыполнимой, а без системы Советов нереализованность и политическая беспомощность интеллигенции казались уже фатальными для нее.

Набор возможных опций для интеллигенции в это время крайне сузился, по сути, превращая советскую интеллигенцию в противоречивый российский интеллектуальный класс, одновременно смиряющийся с ролью сервисной группы для власти номенклатуры и капитала и перманентно относительно безуспешно восстающий против этой роли.

Социальные роли «властителей дум» и «вечной фронды», свойственные советскому времени, начинают трансформироваться в прагматичные опции «экспертократии», «технократов», «эффективных менеджеров» и т.д. Этот процесс продолжается вплоть до начала десятых годов XXI века, когда на политическую сцену довольно неожиданно выходит «креативный класс» как один из последних (по времени) аватаров российской интеллигенции.