Проблема понимания событий 93-го года

2013 год — двадцатилетняя годовщина событий 3–4 октября 1993 года, что само по себе определяет формат памятных мероприятий. Некоторые уже прошли, как, например, круглый стол в Шанинке в рамках симпозиума «Пути России». Другие будут отнесены непосредственно на октябрь 2013-го. Однако уже сейчас можно констатировать: эта память «болит». Что касается изучаемой истории, то пока она окрашена показаниями ее непосредственных свидетелей, которые не примирились с прошлым.

Для одних события 3–4 октября по-прежнему остаются поражением их идеалов. Для других — хоть и победой (в вульгарном упрощении — победой либералов над «красно-коричневыми»), но в перспективе двадцати последующих лет опять же «украденной победой», что, впрочем, не сделало вчерашних политических противников сегодняшними друзьями. Они по-прежнему готовы «шашкой махать».

Важно и то, что мы все еще продолжаем говорить о событиях, которые активно проживали сами: если даже не участниками финальной перестрелки, то свидетелями всего комплекса общественных процессов, приведших к трагической развязке. Это тоже накладывает свой отпечаток. В одно прекрасное время, которое не за горами, такое ощущение сопричастности, конечно, исчезнет, и тогда будет совсем другая история — концептуальная, «академическая», математически выверенная с точки зрения хронологии и фактологии, — и вполне возможно она преодолеет внутренний жар неоконченной гражданской войны. В отличие от истории «свидетельской», такая история даст иные ответы, но пока этот жар остается, а мы похожи на апостолов из блоковской поэмы «Двенадцать», только свидетельствующих о другом октябре. Эта позиция и ущербна, и по-своему прекрасна в своей исчезающей уникальности.

На мой взгляд, 1993-й — это, безусловно, исторический, переломный год, когда силы демократического ожидания, разбуженные политическими преобразованиями 1989–1991 годов, порожденные ими (среди которых числились и долго дожидавшиеся своего часа диссиденты, и их приемные дети — политические неформалы), были сначала купированы вовлеченными в конфликт новыми людьми действия, роковыми людьми, боевиками, воспламененными схваткой. Потом отодвинуты их начальниками и вдохновителями. Потом вообще отброшены на обочину. Что и стало главным результатом конфликта 3–4 октября: по сути, развязка сделала выгодополучателем не силы демократии или же патриотическую оппозицию, а новую номенклатуру.

Вопрос, который нас мучает до сих пор: а была ли альтернатива?

На самом деле, это проблема будущих исследований. Вопрос их заключается в том, насколько правыми оказались либералы, что они вручили меч Борису Николаевичу Ельцину, и что случилось бы, если бы не вручили? Не стал ли бы красно-коричневый реванш гораздо более худшим сценарием развития событий?

На протяжении последующего десятилетия либеральный ответ на этот вопрос формулировался так: нет, это был единственный вариант! Учитывая то, что СССР был «империей зла», Ельцин поступил правильно, тем более что сам по себе 93-й год не был таким уж кровавым, как его потом описывали противники Ельцина. Или, скажем, таким кровавым, каким он мог быть в свете привычных политических практик ХХ века. Член польской «Солидарности», журналист Леон Буйко даже любил повторять в эти дни, что нам, гражданам Восточного блока, еще очень повезло, что коммунизм умирает в столь щадящих обстоятельствах. Он мог бы уходить с большей кровью.

Так что, прежде чем кидать камень в Ельцина, следует вспомнить, что всех значимых участников конфликта 3–4 октября довольно быстро простили и они даже смогли вернуться в политику. Руцкой стал губернатором. Другие остались при общественном положении, как Хасбулатов: он много лет заведовал кафедрой мировой экономики Российской академии им. Г.В. Плеханова. Даже генерал Макашов, ведший людей на штурм Останкино, до 1999 года мог заниматься политикой в свое удовольствие. Александр Проханов вернул себе антиправительственную газету. До самой смерти в 2011 году Виктор Илюхин оставался крупным парламентским деятелем и ярким критиком политической системы.

Однако в нулевых, а тем более в десятых годах общество стало давать несколько другие ответы. Нулевые обесценили достижения 90-х, приклеив к ним ярлык «лихие девяностые», а в десятых многие увидели, что системный тупик не преодолен. Оказалось, что и в «эпоху стабильности» в России по-прежнему невозможны интенсивное развитие и свободные рыночные отношения. Верхний этаж политической системы, очевидно, стал жить по своим законам, а правоохранительные органы, судебная система были больше озабочены выполнением политического заказа, чем конституционным порядком. Выяснилось также, что разрушение советской экономики не привело к рождению на ее месте высокоэффективного капиталистического производства. Следовательно, и гуру 90-х Егор Гайдар мог быть очень неправ в своих изначальных рассуждениях, и его оппоненты.

Но, с другой стороны, политические силы в 93-м году (и после, и до, если смотреть в обратной исторической перспективе), демонстрировали такую непримиримость и недоговороспособность, что в любом случае лишили коллегиального Ельцина какого-либо иного маневра. Не исключено, что если бы Ельцин пустил дела на самотек, то сценарий мог бы с точностью повториться. Возврат же к красной националистической диктатуре в русле прохановско-кургиняновской поэтики вряд ли оказался бы менее разрушительным. Как ситуация сложилась на 3–4 октября 1993 года, так вроде бы и не осталось особенных вариантов, чтобы она определилась как-то иначе.

Тем не менее, сегодня нам кажется, что именно трагедия 1993 года явилась предпосылкой политической напряженности второго десятилетия XXI века, которая неизвестно еще как разрешится в будущем. В обществе по-прежнему сильны фобии распада страны или даже ее полного исчезновения из-за нерентабельности государственного бытия. Осталось понять, как мы пришли к такому результату и какую роль в нем сыграл конкретно 1993 год?

Объективно, если не Ельцин, то семьдесят лет коммунистической диктатуры — иногда жесткой сталинской, иногда мягкой гнилостной брежневской — уничтожили многие архетипы солидарного поведения, обычно воспроизводимые в поколениях. В случаях, аналогичных тому, когда, например, в Испании выходили протестовать против бездействия своего правительства миллионы, в России люди предпочитали сидеть по домам и ждать команды, даже когда административно-командная система была формально уже отменена.

Субъективная причина проблем демократии, которая может быть даже главнее, чем объективная, — предательство лидеров демократии. Перспективы карьерного роста затмили для них в 90-х необходимость подтягивать отряды сторонников и поддерживать демократический дискурс. Лидеры демократов встроились в структуры нового государства, тем самым выйдя из демпроцесса.

И наконец — разгром Советов, этой школы самоуправления, вместе со всеми общественными комитетами при них (Указ № 1617 «О реформе представительных органов власти и местного самоуправления в Российской Федерации» от 9 октября 1993 года). Для такого решения у Ельцина были резоны, которые хорошо озвучены. Советы якобы дублировали исполнительную власть, отчего произошла разбалансировка управления хозяйством. Так это или не так — вопрос спорный. Во всяком случае, исполнительную и представительную ветви власти можно и нужно было попытаться развести, но не ликвидировать одну из ветвей полностью и тем самым полностью уничтожить контроль над номенклатурой. С сегодняшних позиций нам кажется, что это было трагическое решение, последствия которого ощущаются уже два десятилетия.