Между канунами. Исторические исследования в России за последние 25 лет

Между канунами. Исторические исследования в России за последние 25 лет / Под ред. Г.А. Бордюгова. М.: АИРО-XXI, 2013.

Геннадий Бордюгов. Между канунами

Четверть века для историографического процесса — ничтожный срок, однако если он приходится на переломное время, на трансформацию всех сторон общественной жизни, такой хронологический отрезок может сравниться со столетием. Подобного рода явление, связанное с методологической революцией и кардинальным обновлением историознания, Россия переживала после 1917 года. Последствия хорошо известны. Но позади еще один период ниспровержения старого и ускоренного создания нового. Начальная и конечная грани этого периода связаны с двумя канунами. Первый приходится на конец 80-х годов XX века, когда в стране быстро росла неудовлетворенность смыслом бытия и начинались масштабные преобразования, второй — на начало второго десятилетия века XXI, отчетливо зафиксировавшего вхождение в зону серьезных испытаний не только в области экономики, но и глубоких изменений в социальном устройстве. Массовый общественный протест вошел в повестку дня, а источником перемен стал иной тип коммуникаций — Интернет вообще и социальные сети в частности. Кануны всегда активизируют проекцию будущего, которое, как правило, оборачивается совсем другими — неожидаемыми — сценариями.

Научное сообщество историков вместе со всей страной переживало взлеты и падения, эмоционально отзывалось на смену властных парадигм, вольно или невольно впитывало дух времени, который довольно быстро становился неуловимым и трудно описываемым духом прошлого [1]. Так было в момент обрушения советской государственности и охватившего страну после событий августа 1991 года хаоса. Открытое вхождение в рынок, приватизация, смена политического режима, форсированное возведение гражданского общества с его отработанными на протяжении множества веков технологиями контроля за властью со стороны собственников сопровождались демократической риторикой. Однако результаты этих процессов оказывались неоднозначными. А впереди и подавно были конституционно-политический кризис 1993 года, региональный сепаратизм, угроза самому существованию России как целостного государства.

К концу 90-х пришлось увязывать воедино прямо противоположные друг другу цели. С одной стороны, остановить распад страны и навести в ней хотя бы элементарный порядок, что неизбежно предполагало действия мобилизующего характера. С другой стороны, обеспечить стабильное, без потрясений существование вконец измотанному народу. Началось фактическое переучреждение государства через комплекс институциональных реформ. Технократизм и профессионализм заметно уменьшили пространство публичной политики, лишили СМИ своей субъектности. Ликвидация олигархической фронды и кадровая революция повлияли на новую архитектуру власти, равно как «цветные революции» на постсоветском пространстве ускорили заявление серьезного идеологического проекта, который явочным порядком стал называться «суверенной демократией». Однако и новая идеология не дала ожидаемого результата. Оставалось неясным, куда движется страна, насколько устойчива государственность, сохранится ли родовой порок номенклатурно-сословной власти и ее отрыв от народа? В конце 2011 — начале 2012 года рождается совершенно иная модель протестного движения в России, непохожего на преддверие классических революций.

В таком контексте последних 25 лет историческая наука переживала и собственные неимоверные перегрузки. Они были связаны с глубокой переоценкой основополагающих формул, заданных сталинским «Кратким курсом», интеграцией в мировую науку, вызовами постмодернизма, освоением результатов так называемого культурного поворота в историографии, наконец, кризисом профессиональной идентичности историка. Поначалу заметной тенденцией являлось «отталкивание от всего советского», повышенное внимание к русской эмиграции, к русским антикоммунистическим движениям в годы Гражданской войны, Великой Отечественной и послевоенного времени. Затем главными трендами становятся несколько устойчивых научных направлений, стягивающих самую разнообразную проблематику и подразумевающих, что новые книги пишутся прежде всего для читателей-современников.

Одним из актуальных и принимаемых наукой становится запрос общества на проблематику идентификации. Бурное развитие получают национальные истории, включение этнического и конфессионального материала в поле познания прошлого, изучение феномена исторической памяти и коммеморации, то есть практик введения образов прошлого в пласт современной культуры. Историческая наука, сохраняя интерес к феномену власти, проводимых ею реформ и контрреформ, соскакивания или обрушения страны в революционные фазы, обращается к схемам чередования мобилизационных и модернизационных режимов, механизмам функционирования политических систем. Свободный от ортодоксии анализ идеологических систем сопровождается быстрорастущим интересом к презентации власти, ее символам и ритуалам, рукотворным политическим мифам и их демифологизации. Новый ренессанс истории экономики и хозяйствования обусловлен пережитыми жесточайшим кризисом, дефолтами, денежными реформами.

В изучении роли страны в окружающем мире и описании международных отношений по-прежнему преобладают конфронтационные события, Первая и Вторая мировые войны. Их история подверглась серьезной политизации, попыткам пересмотра итогов в контексте «войн памяти». Однако политическая история, вопросы цены и ответственности дополняются иным видением войны и мира — осмыслением стратегий поведения людей на фронте и в тылу, формированием и утилизацией образов войны, обращением к новому мышлению и народной дипломатии. Для постсоветского времени характерна дискуссия об исторических аспектах встраивания России в атлантическую цивилизацию, вестернизации внутри государственного пространства и о геополитических моделях, в которых новая Россия выступает в качестве полноправного субъекта международных отношений. Осмысление роли России в мировой политике задало распространение таких концептов, как «сильное эффективное государство», «национальные интересы», «национально-государственный суверенитет», «великая энергетическая держава».

Коммуникационная и новая культурная революции, сакральное и духовное, эзотерика расширили проблематику повседневности. Изучение частной жизни, межличностных отношений в семье и разных социальных средах, особенностей менталитета, поведения девиантных групп и др. объединяет сегодня историческая урбанистика. Все большее значение приобретают и такие направления, как историческая антропология, «новая имперская история», или «новая история империй».

Названные и новые направления исторических исследований, безусловно, не будут свободны от борьбы политических элит за «овладение прошлым». Историки учтут и новые вызовы, и результаты неизбежных перемен, тем более что недостатка в прогнозах нет, включая самые крайние — к примеру, имперское во всех его проявлениях (от православно-монархического до коммунистического) или набирающая в последнее время силу так называемая национал-демократия. Однако мне ближе наблюдения тех политологов и социологов, которые серьезно обеспокоены другим — возникновением того непонятного «нового», которое не рефлексируется. Его объем растет, а осмысление и управление социальными процессами ведется в старой парадигме, в рамках прежнего идеологического проекта.

Изучение основных тенденций исторических исследований в России последней четверти века являлось целью одного из проектов АИРО. Он стартовал в 1995 году, и его результатом стали три книги (1996, 2003 и 2011 годов изданий), вызвавшие заметный резонанс в научном сообществе [2]. Две первые книги, ставшие библиографической редкостью, включены в данный сводный том и воспроизводятся практически факсимильно, третья книга дополнена новым материалом, который освещает процессы, характерные для 2012 года — Года российской истории.

Источник: Между канунами. Исторические исследования в России за последние 25 лет / Под ред. Г.А. Бордюгова. М.: АИРО-XXI, 2013. С. 15–17.

Дмитрий Андреев. Снова о выборе, но о другом. Послесловие

По прочтении статей сборника первое, что надсадно лезет в голову, вытесняя какие бы то ни было попытки рассудочного осмысления текстов, — это мысль: да, научились жить наши историки за минувшее восьмилетие! Сумели обустроить свои профессиональные «аллоды» (позаимствую эту удачную метафору Натальи Потаповой, использованную Геннадием Бордюговым во введении). Худо-бедно, но обрели ниши в поглотившем все пространство нашего бытия рынке. Под причитания о «грантах для избранных» и «невозможности опубликоваться» заставили работать издательскую и серийно-полиграфическую индустрию с надрывом и неоправданно затратной (а потому и диктующей запредельные цены) бесперебойностью первого фордовского конвейера начала минувшего века. В общем, как и все остальные россияне, пообвыкли вертеться, а за охватываемый в сборнике период наступившего века — делать это с еще большей скоростью.

Исторические представления за это время окончательно превратились в ходовой товар, который можно выгодно продать — причем, что порой так сильно задевает адептов Клио (да, задевает, как правило, именно это, а отнюдь не несоответствие заведомой конъюнктурщины неким идеалам «чистой науки»), вне зависимости от качества его исполнения. А если учесть, что нынешняя Россия — это очередная эманация Вавилона по сведенному на ее пространстве воедино несовместимому и даже противному друг другу разнообразию, то можно себе представить, сколь непохожими оказываются востребованные на здешнем рынке (точнее, если уж прибегать к месопотамским аналогиям, восточном базаре) исторические представления. Вернее, продукты с тем или иным содержанием компонентов, имеющих отношение к восприятию прошлого. Ну, в самом деле, в царских дворцах совершенно искренне понимают рыночную ценность образов прошлого вполне определенным образом и готовы оплачивать только лишь соответствующие таким представлениям историосодержащие изделия. Совсем по-другому хочется видеть минувшее из зиккуратов, а потому для интеллектуального шоппинга жреческих корпораций отведены совершенно другие торговые ряды, чем для царских порученцев. Обслуживающим ирригационные сооружения среднеклассникам (которые назло всем заклинаниям об их социальном небытии в полном соответствии с учением Галилея – Декарта тоже вертятся и, следовательно, существуют) нужна своя потребительская корзина образов прошлого. А над изготовлением масскультового комбикорма, способствующего позитивному видению того, что было в Вавилоне недавно или даже очень давно, и предназначенного для подсаживания на него маргиналов из глинобитных и чересчур долго вымирающих депрессивных территорий, следует работать с особым тщанием. Ведь от того, насколько легкопроходимой и прозрачной станет граница между пребыванием в социальном анабиозе от потребления такого комбикорма и зоной с ограниченной ответственностью Нергала и Ко, напрямую зависит качество сомнамбулической стабильности. О бессловесных (в прямом смысле этого слова — плохо понимающих и еще хуже говорящих по-вавилонски) рабах из пределов некогда Большого Вавилона опять-таки никак нельзя забыть. Мультикультурализм и тому подобная политкорректная туфта в соответствии с распространенными в цивилизованном Средиземноморье (в отличие от безнадежно отставшего Междуречья) нормами отношения ко всяким там меньшинствам диктуют свои жесткие правила. А потому требуется обязательное четкое квотирование доступных для рабского культурного уровня комиксов в общем вавилонском столпотворении картинок на исторические темы. Что же до астрологов и хиромантов — вавилонского научного сообщества, — то они отнюдь не претендуют на монопольное толкование истории. Эти люди прекрасно понимают, что в хаосе восточного базара раскол вавилонского общества по вертикали и по горизонтали не только необратим, но и стремительно прогрессирует. Каждый из десятков, а то и сотен маленьких вавилончиков в границах пока еще де-юре единого месопотамского государства хочет эксклюзивного, отвечающего его привычкам и пристрастиям потребления информации о прошлом. В такой ситуации самое правильное для умов вавилонских — говорить об истории на своем, понятном только им языке исключительно в собственном узком кругу. И при этом не поучать остальных, какими историческими продуктами с интеллектуального и тем более медийного рынков питаться можно, а какими — ни в коем случае нельзя. Но вместе с тем непрестанно заниматься своеобразным маркетингом — отслеживать, какой хотят видеть историю в том или ином сегменте вавилонского потребляюще-торгующего народа.

Все вавилоняне клянут такой Вавилон, но при этом каждый из них изо всех сил обустраивает собственное жизненное пространство, фактически совпадающее с пространством его потребления, то есть социального бытия как рыночной единицы. И в общем-то другого Вавилона и не желают. Простоять такой Вавилон может еще очень долго — во всяком случае, пока за пределами вавилонскими в очередной раз не рухнут цены на дары недр вавилонских… Блудница Вавилонская!

Нет, ни за что не могу согласиться со своим другом, коллегой и многолетним соавтором Геннадием Бордюговым, что «присвоение прошлого» более невозможно «кем бы то ни было». По-моему, все как раз ровно наоборот. Мы сами, по собственной воле (да-да, не надо самообмана, сладость вавилонского рыночного пленения грезилась советскому обывателю еще задолго до того, как это самое пленение наступило 20 лет назад) захотели «нормальной жизни», «как у людей». Мы превратили в фундаментальное и никем не оспариваемое (на самом деле, а высокопарную риторику на сей счет можно не рассматривать всерьез) правило максиму: «Жить — значит потреблять». И до сих пор не можем насытиться — каждый сообразно планке отпущенных ему возможностей. Поэтому именно потребление прошлого как наиболее очевидная и ощутимая форма его присвоения стало для современного российского общества единственно возможным способом его постижения. Главное, чтобы история была повкуснее, поострее, поинтереснее. Или — как вариант — побольше соответствовала критериям, сообразно которым (оставим пока в стороне нашу родную русскую неформализованную, так сказать, «поддержку») выдаются гранты. Не следует предаваться иллюзиям, что доступность и открытость Сети способны стать средствами против приватизации исторического знания. Тоталитарная и непреодолимая кастовость блогосферы как раз наглядно свидетельствует, что в этом пространстве есть и свои «директоры», и свои «материальные факторы», и свои «корпоративные связи», а значит, и свои «зависимости». Для гомовиртуалов своя история, для гетероюзеров — своя. И все это с безапелляционным цинично-вульгарным и демонстративно приниженным объективизмом. Такой «новый формат дискуссий» сродни какофонии вампирских отрыжек…

Авторы настоящего сборника придерживаются двух ярко выраженных способов подачи материала.

Одни просто каталогизируют побывавшие за отмеренные восемь лет на рынке исторических знаний товары. То есть поступают, как описанные выше вавилонские мудрецы, которые стремятся не к пресловутой и недостижимой правде истории, но к тому, чтобы обладать всей полнотой информации о том, на какие исторические представления существует спрос в наиболее репрезентативных группах современного вавилонского общества. И по ходу высказывают собственные субъективные суждения о должном — в противоположность, выражаясь наукообразным языком, полидискурсивным практикам исторических нарративов, или — иными словами — истории, превращенной в товар. А что еще остается делать, чтобы и выжить, и при этом не попрать все-таки еще пока не отмененные представления о профессиональной этике?

Другие же пытаются с позиций некоей объективной науки (само существование которой для гуманитарного знания представляется недоказуемым) обличать дефекты исторических интерпретаций, ставших продуктами потребления и продажи. То есть сравнивают холодное с зеленым и сладкое с длинным. Стоит ли? Бисера не хватит! Но в то же время если перестать оценивать окружающую действительность по гамбургскому счету и отказаться от упертой савонарольской исступленности, то можно легко поддаться искушению и капитализировать имеющиеся профессиональные компетенции сообразно с существующей рыночной конъюнктурой. Причем пойти на такой шаг с полной уверенностью в его разовости, продиктованной насущной потребностью решить сиюминутные проблемы за счет подобного компромисса с самим собой.

С одной стороны, историки — плоть от плоти того общества, в котором они живут и работают, а не того, которое изучают. А посему вправе ли мы требовать от этого весьма специфического — брутально проживающего несколько жизней одновременно (собственную и исследуемых героев) и через это лелеющего свою особость — цеха гуманитариев следовать каким-то другим, а не господствующим вокруг них, поведенческим нормам? С другой стороны, кому как не историкам, регулярно соприкасающимся с иными представлениями о смысле и предопределенном этим смыслом стиле жизни, бросить вызов историческому знанию как всего лишь одному из способов интеллектуального или эмоционального потребления?

Каким путем пойти — дело личного выбора каждого. Симптоматично, что сборник начался и заканчивается рассуждениями о выборе — действии, на которое способна лишь подлинно свободная и действительно субъектная личность. И заниматься историей стоит уже хотя бы потому, что подобные изыскания помогают создать такую личность. Но правомерно и обратное утверждение. Личность, обязанная своими лучшими качествами постижению истории, в долгу перед последней и должна отплатить своей воспитательнице хотя бы неравнодушным и подлинно ответственным к ней отношением.

Источник: Между канунами. Исторические исследования в России за последние 25 лет / Под ред. Г.А. Бордюгова. М.: АИРО-XXI, 2013. С. 1462–1464.

Примечания

↑1. См. подробнее: Научное сообщество историков России: 20 лет перемен. М.: АИРО-XXI, 2011.

↑2. См.: Шукурова Г. Исторические исследования в России // Итоги. 1996. 22 октября; Соколов Б. О российской истории — без гнева и пристрастия // Витрина. 1996. № 11; Новое поколение российских историков в поисках своего лица // Отечественная история. 1997. № 4; Алексеев И.В. XX век глазами современных историков // Первое сентября. 1998. № 48; Щуплов А. Когда поиск утраченного времени становится поиском утраченных балансов // Книжное обозрение. 1997. № 6. 11 февраля; Kuromiya Hirouki. Istoricheskie issledovaniia v Rossii // The Russian Review. Vol. 57. No. 1. January 1998; Ровный Б.И. Состояние историографии в двойном отражении // URL: http://www.lib.csu.ru/vch/1/2005_02/009.pdf; Медушевский А.Н. Научное сообщество и его критики // Российская история. 2012. № 4; и др.