Петр Филиппов и «Опять диктатор!»

Петр Сергеевич Филиппов в лихие девяностые возглавлял аналитический центр президента Ельцина и, естественно, в нашем исследовании «последствий 93-го года» находится в корпусе сторонников Бориса Николаевича, уповавших в1993 году на силовую модернизацию и разумность демократического лидера. Я задаю ему уже ставший традиционным вопрос о «развилке-93», как она воспринимается теперь, с высоты опыта «нулевых» и «десятых». И сидим мы на открытой веранде в VIP-кафе.

— Меня этот вопрос волновал тогда и волнует сейчас, — начинает Петр Сергеевич. — И, по-моему, на него лучше всего ответил Михаил Краснов (в 1993 году референт помощника Президента России по национальной безопасности Юрия Батурина. — С.М.) и премьер Польши Лешек Бальцерович. Существуют в истории любого народа периоды чрезвычайной политики, когда люди в массе своей не готовы принять необходимые решения. Как толпа пассажиров океанского лайнера, который налетает на айсберг. Следовать демократическим процедурам в этом случае бессмысленно. Решать должен капитан и его ближайшие помощники. От них зависит будущее населения парохода.

То же и со страной. Мы сейчас живем в другой стране, вокруг нас ездят другие машины, и мы сидим в кафе (в этом месте Петр делает обобщающий жест рукой, а я мысленно пересчитываю деньги — хватит ли на чашку кофе), и это последствие тех решений, которые были приняты тогда. По приватизации, по акционированию, по финансовой стабилизации, херовой финансовой стабилизации… Тем не менее, мы все это сделали, и все, что сегодня хорошее, это было заложено тогда. Способно ли было проводить эти решения коммунистическое большинство в Верховном Совете? Нет! Во-первых, потому что Верховный Совет формировался не на партийной основе, а по одномандатным округам. Депутат зависел от избирателей и их умонастроений. И если те говорили бы, что надо верить в Аллаха, чтобы достичь материального благополучия, то и депутат говорил бы то же самое. Если бы он поддержал непопулярное правительство Гайдара, то депутату пришел бы конец. Я ведь тоже поэтому проиграл, а был депутатом ВС. Но когда выставил свою кандидатуру на второй срок после всех этих реформ, то пролетел! Потому что большинство людей в этих реформах по-те-ря-ли. И было ясно, что потеряют.

Простой пример. АЗЛК. Вложено денег миллиарды. Производит дерьмо. Автомашину «Москвич», которую не пускают на дороги Европы. Конкурировать с «Хондой»? Невозможно. Что делать «Москвичу»? Банкротиться. А люди остаются без работы. Они все эти тонкости не знают и знать не хотят. Они знают только, что им стало плохо и жрать нечего. А то, что виноваты коммунисты, которые развивали этот завод в условиях отсутствия конкуренции, им не объяснишь. Получается, что эти люди в массе своей могли избрать только протестных коммунистов или Жириновского. Что они кстати и сделали на первых выборах после принятия новой Конституции. Ты хочешь, чтобы мы вывели страну с ними из задницы? Невозможно! Нам в реформах можно было опереться только на популярного лидера!

— Вот та же мысль прозвучала у Петра Авена, который в интервью Ксении Собчак откровенно сказал, что мы все мечтали о диктаторе. Но о разумном диктаторе, хорошем диктаторе.

— О Пиночете.

— Да. Но у этой модели, которую ты так великолепно изложил, есть один маленький недостаток. Как бы не стоит даже и говорить, настолько он маленький. Этот разумный диктатор — какой бы он разумный ни был — имеет склонность… А) сойти с ума. И б) передать власть черт знает кому.

— Правильно!! Поэтому Краснов, бывший помощник Ельцина, так и сказал. Президентскую Конституцию — на пять лет! Временно. Как Конституцию переходного периода. Как Саакашвили сделал. Теперь там идет переход к парламентской республике. Потому что парламентская республика — это правильная республика. Президент, если у него слишком много власти, — ты правильно говоришь — может с ума сойти. А парламентская республика в этом смысле более надежна, эффективна. Там меньше коррупции. Выше ответственность правительства. Сравнение президентских республик Латинской Америки и парламентских республик Европы показывает неоспоримое преимущество парламентских республик. Но в момент (тут Петр поперхнулся от вырвавшегося смеха), когда избирают коммунистов, реформа невозможна. Нам нужно было это пройти. Хотя… было бы лучше, если бы мы ограничили срок действия этой Конституции. Пятью, максимум семью годами.

— А тебя не беспокоит, что при этой Конституции с самого начала совершилась очень неоднозначная модернизация. Она совершенно обрезала представительную ветвь власти, а с ней гражданские комитеты, гражданских активистов и т.д.?

— Да! Она не просто обрезала представительные органы власти. Она как бы способствовала усугублению архаичных черт нашей культуры. Когда началась свистопляска в начале нулевых со строительством бюрократической вертикали, то из каждых углов закричали: «Нам нужна вертикаль, нам нужна вертикаль!», «Нам нужна надежность», «Власть, которая прекратит безобразия». И все такое прочее. Потому что это стремление поставить под контроль президента и суд, и регионы проистекает из культуры нашего народа. Еду я как-то с таксистом-узбеком по Москве. Чего-то у него спрашиваю. А он отвечает: «Все Аллах знает». Приезжаю в русскую деревню, а мне старушка говорит: «Все президент знает». Ведь это тот же Восток — надеемся на дядю. И элита тоже надеется. Так что дело здесь не одной Конституции…

— …И в том, как ее принимали…

— Нет. Закон — что дышло. Как захотелось, так и вышло. И это относится ко всему, в том числе и к Конституции. Можно было ничего не менять, а принять закон, по которому судей назначает президент, и чтоб через три года перетасовочка. И все судьи будут шелковыми. Вроде Конституцию не поменяли, а все работает. Можно Конституцию не менять, а установить бюджетные отношения должным образом, и чиновник в лице губернатора поймет, что он заложник… Вопрос глубже, в культуре. Но, конечно, и нормы важны, которые создаются не только Конституцией, а законом о партиях, УК, тем, о чем уже говорили. Такими вещами, как возможность гражданского обвинения или иска в защиту интересов неопределенного круга лиц. Все вместе создает институты. А институты базируются на культуре, на мировоззрении большинства людей. Вот в чем проблема. Менять нужно мировоззрения… Вот скажи мне, кто заинтересован в исполнении закона?

(Поскольку Петр Сергеевич углубился в теорию права, я задумался, так меня он заворожил своей либеральной речью…И он меня поймал: действительно, кто?)

— Власть, конечно, она же принимает эти законы, — неуверенно ответил я.

— А народ?

— Не знаю. Иногда заинтересован, когда закон отвечает его интересам, а иногда и нет.

— Вот именно, — почему-то обрадовался Филиппов. — Если народ контролирует власть и при этом контролирует содержание законодательства, то получается, что народ заинтересован в исполнении законодательства больше, чем любая власть. В США народ избирает шерифа и избирает губернатора, но поразительно, что он еще умеет добиваться исполнения закона. Народ, а не прокурор.

— Ладно, это мы ушли в гипотетические дебри, — я постарался сбить его с этой темы. — 93-й год-то тут причем?

— А почему мы тогда не установили, что граждане по всем частям УК и ГК имеют право частного обвинения?! — вопросом на вопрос ответил Филиппов. Я несколько озадачился: что за черт, почему он меня допрашивает?

— Да. Почему? (То есть переадресовываю вопрос, ведь это он в каком-то смысле рулил реформой, а не я.)

— На самом деле, это ведь можно было сделать, — начинает сожалеть Филиппов. — Ведь ты представляешь, какой бы это был ускоритель? Я хочу сказать, что существует набор инструментов. А с чего начал? Нужен умный диктатор, а умный диктатор мог бы пойти на эти шаги. И эти шаги выпестовали бы…

— Если бы вы его к этому подталкивали бы…

— Его трудно было подталкивать, — видимо, Ельцин как живой встал перед глазами президентского аналитика. — Но если бы он больше думал и больше бы понимал… Ведь, к сожалению, он обладал харизмой, но многого не понимал. У нас чего-то понимали только два-три человека: Чубайс, Гайдар. Как-то мы в компании — Гайдар, Чубайс, я и Илларионов на берегу Ладоги — пытались подсчитать, сколько у нас экономистов понимают в рыночной экономике. Получилось семь человек, из которых четыре — эстонцы. Па-пу-асы мы!

— И из этого ты делаешь вывод, что… 93-й год — в том виде, в котором он случился, — это историческая неизбежность?

— Во-первых, неизбежность. Во-вторых, лучший выход из положения. Почти хороший. Но лучший выход был бы, если бы сделали временное решение, а в 96-м году вырулили на европейскую дорожку.

— Но считаешь ли ты, что в 93-м произошла катастрофа для демократии?

— Нет, демократии как таковой не было. Демократия — это гражданская ответственность за то, что происходит в стране. А в партиях состоит 1-2%. Какая же это демократия? Это Кущевка всероссийского масштаба. Я призываю не абсолютизировать текст закона. Исполнение закона важнее текста закона. Следовательно, нам нужно создать соответствующую систему стимулов.

(И да простит меня Петр Сергеевич, я опущу ряд рассуждений из теории права, из которых вытекало, что в Думе должна сидеть интеллигенция, а бюрократ должен слушаться, но получилось наоборот.)

— Сам-то ты как встретил 93-й год?

— В машине. Ехал на Пятницкую. Был в Госкомимуществе, обсуждал тонкости приватизации. Закончили с Мостовым, поехал, и он мне звонит: «Хреново! Идут в Останкино, на Шаболовку. А в Кремле один Полторанин». Позвонил Полторанину. Он мне: «Ты можешь радио наладить? Первый канал закрылся. Если радио потеряем, то конец». Я развернулся и поехал на радио. Показываю удостоверение милиционеру: «Вы под моим началом!» А их было человек двенадцать. Через час осталось трое.

— Прямо «Выборгская сторона». Максим. Захват телефонной станции.

— Моя задача была вызвать всех наших. Либералов, депутатов. Говорите все, что считаете нужным. И они пошли молоть по кругу. Человек пятнадцать. А там и «Маяк», и первая программа, вторая… В Останкино стреляли, а мы все «поем». Единственное, что я ждал, что толпа доберется до нас и повесит на фонарных столбах. Но толпа отчего-то свернула за два квартала.

— А как ты считаешь, можно ли было этого сценария избежать, тем более в его последней фазе со стрельбой по Белому дому?

— Понимаешь, любые конфликты разрешаются либо замирением, либо через нарыв. Вся ситуация подталкивала к тому, что гной должен был вытечь. Там такое было количество непримиримых, что это было неизбежно. Они хотели власти. Друг друга подзадоривали. Если бы Ельцин им пообещал квартиры всем подарить, они сказали бы, что им плевать на квартиры. Они бы их и так захватили бы. Макашов — тот просто хроник. А были еще идейные, которые уходили по канализации с автоматами. Они не пошли бы на мировую.

— Здесь можно было бы поставить точку, но я бы еще спросил. Ты не считаешь сегодняшнее положение катастрофой, за которую ответственно развитие событий тогда?

— Я считаю, что страна движется не туда. Причем катастрофа может быть двух типов. В виде массовых беспорядков, взрыва, прихода к власти Гитлера российского разлива. А может быть как в Палестине, когда оттуда ушел Израиль. Застой, бегство более-менее приличных людей. Газеты пишут, что каждый пятый хотел бы жить вне России. Полный застой рынка недвижимости загородного жилья. Все продают. Это говорит о том, что страна вступает в период тяжелой болезни, когда больной прикован к кровати и медленно умирает. Путин — это всего лишь псевдоним власти. Уберите Путина, поставьте хоть Рогозина. (Я поперхнулся.) Все останется по-прежнему. Должна прийти другая элита, поездить по миру, почитать. Тогда она, может быть, из себя выдвинет Ли Куан Ю [1]? Только где нам такого взять.

— Опять диктатор, — вздохнул я и выключил диктофон.

Примечание

↑1. Ли Куан Ю — политический деятель Сингапура, диктатор, при котором Сингапур стал полностью независимым государством и достиг впечатляющих успехов. В 1959–1990 годах Ли Куан Ю был премьер-министром, в 1990–2004 годах — старшим министром, а с 2004 года является министром-ментором (наставником).