Между империей и государством, или почему «подавляющее большинство» лучше, чем народ

Отсылки к «подавляющему большинству» — относительно новому политическому концепту в истории Новой России, становятся все более массовыми. Оно, «подавляющее большинство», все активнее замещает собой и канувший в Лету «советский народ», и ельцинских, не вполне внятных «россиян». Оно одним махом, по крайней мере, в рамках формирующегося властного дискурса, перечеркивает и отодвигает в маргинальные зоны и «народ», и «политическую нацию», спор о которых так любезен отечественной политической мысли. Занимает их место. Такое замещение заслуживает пространного рассуждения. Хотя бы в стиле, что бы это значило? Чем не устроили людей при власти традиционные понятия? Я не собираюсь объяснять, что имеет в виду властное лицо, произносящее это словосочетание. Этим занимаются авторы большей части статей, размещенных выше и ниже. Меня интересуют сами обстоятельства замены. Об этом и порассуждаем.

Так сложилось, что Россия — это не только гигантское по протяженности пространство, но и пространство, составленное из предельно разных по образу жизни, бытовым, хозяйственным, да и политическим практикам территорий. Эта разность и фиксируется в именовании «Российская Федерация». По логике вещей, эти различные территории, существующие каждая по своим правилам, конструируют для себя «федеральный центр» для осуществления вполне конкретных функций. Оборона от внешней агрессии, регулирование межрегиональных транзакций, международное представительство, обеспечение работы Всероссийских систем (транспортной, энергетической и т.д.).

Правда, попытка выстроить такую структуру в реальности была кратковременной (до 1993-го года). Позднее шел, то ускоряясь, то замедляясь, процесс трансформации Российской Федерации во вполне унитарную структуру. Но сворачивание правового федерализма не привело к его исчезновению сразу. Достаточно долго (до середины 2000-х годов) он, федерализм, продолжал существовать в самовластии «региональных баронов», в возможностях «административного торга» со стороны региональных элит. Однако в ходе трансформаций «нулевых годов» ликвидировали и их. Здесь-то и возникла проблема.

Состоящее из столь разных «кусков» политическое образование традиционно легитимизирует себя в качестве империи. Сразу оговорюсь, что «империя» в данном случае не большое и агрессивное государство, но «Вселенский проект». Некий образ мира, смысловым и структурным центром которого является данная политическая структура. Источником проекта является не обязательно религиозная, но трансцендентальная сущность (Бог, Мировой порядок, Объективные законы истории и т.д.). Этот проект и создает оболочку, покрывающую все региональные и культурные различия, создает единство в главном. Местные особенности становятся не более чем бытовыми привычками, вполне терпимыми, пока они не создают проблем для самого проекта.

Подобная структура была в Российской империи («Москва — третий Рим» в интерпретации В. Цымбурского). Была она и в Советском Союзе. Вот в постсоветской России она не сложилась. Собственно, и сама постсоветская Россия как новая структура и не была осмыслена. Она продолжала существование в качестве «пост», продолжения/ возрождения какой-то, в прошлом существовавшей структуры. Проекта «общего будущего» сконструировано не было. Отчасти это было связано с тем, что сама перестройка и последующая ликвидация СССР протекали под флагом «нового мышления», сакрализующего «цивилизованные страны» и «свободный мир». Другую империю и другой проект. В рамках этого проекта Россия могла быть только государством среди государств. Собственно, оно и выстраивалось в форме Федерации (формальной или фактической) на протяжении «длинных 90-х» годов.

Но, являясь в реальности, в функциональности, новым государством, идеологически осмыслено оно было именно как политический феномен с приставкой «пост», как нечто бывшее. Причем, по большей части, как «бывшая (возрожденная) империя». Фантомные боли империи оказались слишком сильными. Слишком много людей (от бывшей союзной бюрократии, превратившейся в «федеральную», до академии наук, заводов-гигантов ВПК и далее) были связаны с имперскими структурами. В новых условиях эти люди оказались лишними или почти лишними в реалиях 90-х годов. Их многочисленность, включенность во властные структуры различного уровня, а главное, их идеологическая явленность, в отличие от идеологической невнятности героев 90-х, привели к появлению «феномена Путина», специфической формы реставрации.

Путин в «первом издании», действительно, отвечал чаяниям огромной массы жителей страны. «Вставание с колен», облеченное в советские маскарадные костюмы, и стало «планом Путина», точнее, неким вариантом «Вселенского проекта». При этом, несмотря на «репрессии» в адрес отдельных олигархических групп, правила игры в бизнесе менялись не особенно сильно. Более того, на фоне нового имперского (квазиимперского) проекта произошло резкое увеличение чиновничества. Соответственно, «выпавшие» из бизнеса регионалы, да и часть представителей крупного бизнеса получили возможность переквалифицироваться из Графов Монте-Кристо в управдомов. Они могли стать чиновниками. Ну, или переориентировать бизнес на работу с бюджетными деньгами.

При этом, несмотря на все «мюнхенские речи», на международной арене Россия продолжала быть отнюдь не империей, но государством, частью целого, а не иным целым. Государство же настоятельно требовало «народа», который выступает его традиционной легитимизующей трансценденцией. См. книжечку под названием «Конституция Российской Федерации». Национальный лидер и стал формой персонификации народа, что-то вроде французского короля, который «тело народа». Разрушение неформальной сферы 90-х, где «проживала большая часть населения», сопровождалось в 2000-е некоторой нормализацией формальной. Население начинает ощущать себя народом. Тем более что на протяжении «нулевых» годов оснований убедиться в обратном у него (населения) было немного. Оно действительно голосовало «за Путина» («за Медведева» как вариант голосования «за Путина»). Его чаяния, да и комплексы, действительно, удовлетворялись. Уровень жизни постепенно рос.

Но при этом идеологическая неосмысленность политического образования, именуемого «Россия», продолжала сохраняться. По сути, эпоха, а она вполне эпоха, Медведева, безотносительно персональных качеств лидера, стала периодом напряженной попытки сконструировать смысл Новой России из всех мыслимых и артикулированных обломков прошлого. Сказать, что эти попытки были абсолютно неуспешными, будет не верно. Скорее, наоборот. Они, как и в конце 90-х, стали во что-то отливаться. Во что-то устойчивое и более или менее жизнеспособное. По крайней мере, надежды на это были. Возникло не то чтобы единство, но эквифинальность — устраивающее все стороны положение дел, вне зависимости от их понимания и интерпретации. Но именно успешность (пусть относительная) конструирования народа стала проблемой. И у власти, и у населения возникла иллюзия единства. Но властные практики не были заточены под взаимодействие с этим легитиматором.

При всем величии путинско-медведевского пиара, власть строилась, скорее, по типу «Русской власти» в описании Ю.С. Пивоварова. Она не строилась, хотя бы в идеале, на поддержании и «дарении» некого остро востребованного «общего блага». В этом варианте даже попрание интересов кого-либо (многих) вполне может быть осуществлено в интересах народа, а потому — легитимно. Но власть оставалась, стремилась быть абсолютной и дистанцированной от общества. В этих условиях наличие легитимации со стороны народа и абсолютность власти вошли в явное противоречие. Народная борьба с коррупцией стала первым проявлением этого противоречия. Обычные практики «кормления» 90-х, особенно не возмущавшие «население», стали возмущать «народ». Попытки построить коммуникацию власти (властного центра) и общества за счет всевозможных «круглых столов» в столице и регионах особым успехом не увенчались. Коммуникация между «абсолютной властью» и начавшим формироваться «народом» не появились. Напротив, противоречия между ними становились все острее, воплотившись в протестные действия 2008-го года в Приморье и 2011/2012 годов в столичных городах.

Важно отметить, что и в первом, и во втором случае на улицы выходили отнюдь не «доведенные до крайности» базовые слои, здесь единственным случаем стали «приморские партизаны», но именно бенефициарии 2000-х годов. Протестовали именно те, кто более всего почувствовал себя народом. Показательна двойственность поведения манифестантов. Они вышли не свергать власть и даже не вполне протестовать против нее. Они вышли «поправить» свою власть. Вышли как народ-легитиматор. Но властный центр, тоже ощущая эти группы как «свои», воспринял эту «выходку» как предательство, ничем со стороны власти не мотивированное. Соответственно, возникла и ответная реакция властей в виде «закручивания гаек». При всем том, что «оппозиция», т.е. люди, решившие, что они — народ, проиграли партию 2012 года, а власть ее, несомненно, выиграла, идея народа начинает отодвигаться на периферию.

На смену ей и выдвигается «подавляющее большинство», т.е. тот же «путинский консенсус», сложившийся в первый период пребывания его у власти, эквифинальность, заменяющая единство, имитирующая его. Однако, если в начале 2000-х этот консенсус, некоторое общественное согласие, пусть иллюзорное, по поводу неких значимых вещей, был данностью, то сегодня он является проблемой. Проблемой предельно острой сразу по нескольким причинам. Во-первых, по мере разрушения эквифинальности актуализируются региональные противоречия. То самое большинство, на мобилизации которого была одержана победа властного центра, становится все более раздраженным. Это не только явные протестные действия, вспыхивающие в самых разных точках страны, но и скрытое раздражение регионов, которым власти не сказали «спасибо» за победу 2012. Это все более явное осознание того, что они тоже в числе проигравших.

Причем число проигравших постоянно растет. Ведь силовой посыл, предложенный центральной властью, был воспринят на всех уровнях. Поскольку границы его применения, в отличие от предшествующих периодов, определены не были, как и его направленность, многочисленные старшие лейтенанты СК или ФСБ начинают на местном уровне «решать свои проблемы». В результате в числе проигравших оказываются региональные элиты, да и не элиты тоже. Ведь неизвестно, как именно повернется сознание «гражданина следователя». Попытка ввести этот процесс в какое-то русло ведет к тому, что некоторые «старшие лейтенанты» сами оказываются под следствием. Значит, пострадавшими оказываются и местные силовики. Рассуждение можно продолжить. Но суть понятна, консенсус не выстраивается в регионах. Рушится на каждом шагу.

Другая причина носит, так сказать, кадровый характер. С некоторого момента власть решила обойтись без «голоса Саурона». Многочисленные в медведевский период идеологи и политтехнологи оказались отодвинутыми в сторону. Причина понятна. Ведь именно они конструировали «народ», от которого возникло столько проблем. Не то чтобы идеологов стало меньше, не то чтобы они вдруг осознали свою оппозиционность. Многие сегодня продолжают «разъяснять» те или иные решения власти. Просто власти они стали подозрительны. Власть решила сама быть для себя интеллигенцией, сама быть идеологом собственных решений. Получается пока плохо. Законодательные инициативы, силовые акты и карнавальные акции, демонстрирующие это самое «большинство», суть — технические средства, работающие до тех пор, пока нет идеологии «с другой стороны». Само же понятие имеет идеологическую природу, нуждается не столько в техническом, сколько в идеологическом обосновании и внедрении. Идеологов и не оказывается. Точнее, они начинают восприниматься, как опасные. Даже в варианте полной и демонстративной лояльности. Получится ли у власти сконструировать «подавляющее большинство», за какую идеологию схватится властный центр, когда убедится в невозможности с помощью запретов сконструировать общественное благо, сказать трудно. Но варианты возникают не особенно радостные.