«Тренировка по истории»: голый великан

Г. Любарский. Гефтер: «Тренировка по истории»: голый великан. — URL: ivanov-petrov.livejournal.com

Прежде всего, эта книга (Глеб Павловский. «Тренировка по истории. Мастер-классы Гефтера») не может быть отнесена к классу «научной литературы». И дело даже не в формальных признаках — отсутствии справочного аппарата, отчетливой терминологии, определений и проч. Все это можно объяснить — разговорный жанр накладывает свои ограничения.

Претензии по поводу ненаучности намного глубже. Следующий их слой — полное отсутствие последовательных рассуждений. Можно говорить о глубочайшем сомнении, который должен испытывать каждый ученый в отношении своих гипотез — но эти сомнения нужны для того, чтобы гипотезу проверить, а для этого ее надо сначала развернуть, показать критерии, по которым она может быть опровергнута, показать материал, на котором она создана. Если, едва произнеся первые слова, творец, сомневаясь, берет их обратно — нет процесса оценки и отвержения гипотез, поскольку нет гипотез как таковых.

Можно двинуться дальше: в книге высказаны некоторые мысли, от которых Гефтер, кажется, не спешит отказаться. Он их не защищает, не разворачивает — но они по крайней мере высказаны.

Одной из таких мыслей является идея об альтернативности истории. Идея соблазнительная, опасная, провоцирующая фантазию и с трудом укладывающаяся в рамки науки. Почему, собственно? Может быть, это застаревший предрассудок и Гефтер прав, обращая внимание на интересный ход мысли, привычно игнорируемый закосневшими профессионалами?

Давайте посмотрим. Во-первых, можно предположить, что альтернативная реальность создается на каждый чох, с каждой мыслимой альтернативой (мысль физика Дэвида Дойча); каждый прыжок молекулы в броуновском движении создает альтернативную вселенную. Тогда вселенных бесконечное множество, и с этой дурной бесконечностью — предположим — знает, что делать физик Д. Дойч и писатели-фантасты, с радостью ухватившиеся за его идею, но историку в этой каше вселенных делать нечего.

Другой вариант — что существуют крупные, важные исторические развилки, на которых решается, каким магистральным путем пойдет история дальше. Это более интересная для историка возможность. Чем же может быть обеспечено такое «узловое» течение истории?

Наличие таких «узлов», «точек бифуркации» (по отношению к истории это — не более чем метафоры) в историческом процессе может быть обеспечено только тем, что имеет место эффект эквифинальности. Эквифинальность возникает, когда множество следствий вырождено относительно множества причин. Т.е. самые разные причины в развитии системы регулируются, чтобы в результате привести к запрограммированной тесной области следствий. На каком-то участке истории — «историческом пуффе» — вариантов много, а потом история сжимается в «бутылочное горлышко» и сходится в маловариантном узле. Именно это происходит в развитии живых систем.

Фазовое пространство развития выглядит как серия расширений, сменяющихся «бутылочными горлышками». На каждом этапе возможное разнообразие состояний системы сначала увеличивается, а затем снова уменьшается на подходе к следующему «бутылочному горлу». Именно этот эффект позволяет предсказать, чем (на данном этапе) закончится развитие системы. Если бы дело обстояло иначе, любые прогнозы были бы не более чем экстраполяциями нынешней динамики системы. Отсюда крайняя соблазнительность идеи альтернативной истории: это положение дает основу для предсказаний, т.е. именно для того, что является одним из достоинств научного познания. Если есть такие крупные альтернативы, узлы истории, и можно их обнаружить и просчитать параметры — можно предсказывать будущее и регулировать развитие человеческой истории, направляя его по оптимальному пути.

Все получается очень стройно и красиво — остается лишь один вопрос. В живых системах первопричиной эквифинальности является наличие генетического кода, отобранного предшествующей эволюцией. Система развивается закономерно именно потому, что в прошлом данной системы предки умели достигать конечного состояния и передали существенные черты своего устройства системе-потомку. Каждый организм содержит в себе «опыт осуществления предков», и потому умеет среди всех невзгод индивидуального развития вырулить к тому внешнему облику, который оказался удачным для длинной линии предков. А вот для филогенеза — т.е. собственно для эволюции — такой эквифинальности не наблюдается: эволюция особи повторяет эволюцию вида и потому эквифинальна. А «большой» эволюции повторять некого. Она идет своим путем впервые, творит новое, никакого «кода», описывающего трудности будущего пути, у нее нет.

Для социумов «генетического кода» тоже не найдено, общество тоже «в первый раз» идет по своему пути — и ему неоткуда взять «память о будущем». Эквифинальность в человеческом обществе находится там, где и должна находиться — на уровне отдельного человека. Про любого ребенка можно многое предсказать — как он вырастет и повзрослеет, как потом состарится, можно сказать много и еще более детальных вещей. В жизни человека действительно есть узловые точки, и они известны — переходный возраст, молодость и брак, кризис сорокалетних и проч. А про общество в целом таких слов говорить нельзя — общество не организм, у него нет «программы действий».

У Гефтера этот вопрос — об источнике эквифинальности — не ставится, и потому не ясно, что он мог бы на него ответить. Возможный ответ — целенаправленная деятельность разума. Разум, действительно, может вести эквифинальный (целевой) процесс — но тут требуются вполне особые допущения о Высшем Разуме, или что-нибудь в духе конспирологии об «управлении человечеством», или — по крайности — представление о множественных жизнях индивидов, учение о реинкарнации. Это достаточно экзотические концепции, и незачем обсуждать отношение к ним Гефтера — в книге об этом ничего нет.

Таким образом, теоретического фундамента под идеей об альтернативной истории пока нет. Но это — полбеды, хуже другое. Относительно этих идей невозможно опытное знание — единственная опора рассуждений, желающих оставаться в рамках реальности.

Тогда — к сожалению — мысль об альтернативной истории должна пока оставаться вне рамок исторической науки. Об этом можно поговорить вечером на кухне, и это будет очень интересный разговор, но это не история как наука, и тем более не «мастер-класс» ее.

Если мы поняли, что представляет собой одна из любимых мыслей Гефтера, можно попробовать понять, что же он говорил, чем было то, чем он являлся. Автор книги в заглавии предлагает ответ; тренировка по истории, мастер-класс, т.е. высшая мера профессионализма. А на самом деле?

Думаю, то, что делал Гефтер — не с историей, а прежде всего с собой — было совершенно обратным тому, как это понял его ученик. Гефтер не восходил к высотам профессионального мастерства, не специализировался как историк. Если выложить тексты Гефтера в ряд — от ранних к зрелым, а затем — к поздним, вплоть до опубликованных записей разговоров, — мы увидим: он деспециализировался.

Хороший профессионал и очень умный человек, достаточно представляющий, что такое современная наука, каковы ее требования и границы, Гефтер принял для своей жизни решение — он стал сбрасывать профессиональные ограничения. Мысль его становилась все универсальнее, горизонт проблем — все шире, но он переставал быть историком. К историку добавлялись Гефтер-культуролог, политолог, социолог, потом пришел Гефтер-философ, а потом и его сменил Гефтер-мыслитель. Он хотел видеть, что происходит, а любой профессионализм есть добровольное самоограничение вплоть до ослепления.

Патрон ученых — Полифем. И происходит это не зря: эти рамки, делающие ученого неповоротливым, с ограниченным кругозором, человеком узким — эти жертвы приносятся не зря. Это — плата за эффективность движения в выбранном направлении. Это и есть расшифровка слов «специалист» и «профессионал». Ученый, если угодно, высушивает некую область своего мозга, кристаллизует ее, и вместо живой ткани там образуется совершенное зеркало, позволяющее эффективно решать четко поставленные профессиональные проблемы. Специалисты многое теряют, многое разучиваются делать — чтобы очень быстро и хорошо делать то немногое, что действительно умеют. Каждый специалист — это жертва человека обществу.

И Гефтер отказался быть историком. Ему было любопытно, как устроен мир, ему было интересно, что такое история, ему хотелось свободно мыслить. И он сбросил свой профессионализм (как всегда бывает в таких случаях — с кровью и кусками шкуры; это процесс болезненный; следы этой боли видны в том, как Гефтер правил свои тексты и как он писал) — и стал Гефтером. Нет, он не сможет тренировать историков по истории и вести мастер-класс: он отдал эту способность за широту кругозора и свободу мысли.

И книга «Тренировка по истории. Мастер-классы Гефтера» — документ того, что получилось. Это важно, что Гефтер принял такое решение (и не он один). Это позволяет взглянуть на науку снаружи, от Гефтера — поскольку он уже не является ученым. Это позволяет понять, чем в своей жизни платят те, кто остались учеными, чем платят за этот выбор. Платят все — специалисты за свою специальность, Гефтер — за свою неспециализированность. И, наверное, эта книга позволяет понять, кто такой «профессионал», ведущий настоящую тренировку по истории — понять «от противного».