Чеслав Милош. Честное описание самого себя за стаканом виски в аэропорту, допустим, в Миннеаполисе

От редакции: Собравшись ставить прелюбопытнейшее интервью Чеслава Милоша, натолкнулись здесь на текст. Существуя в прошедшие дни на перекладных, разбросанные по всему свету от Рима до Афин (трое из четверых в редакции), мы не знали, есть ли он в русском переводе. На руках оказался только его крохотный фрагмент в «Новой Польше». Взявшись в шутку за перевод, не смогли остановиться, вовлекая в него и друзей «Гефтер.ру». Таким стал наш первый отпускной режим, во всяком случае, Милош не пострадал слишком сильно. А там — посмотрим!

An Honest Description of Myself with a Glass of Whiskey at An Airport, Let Us Say, in Minneapolis
Translated from the Polish by Robert Hass and Czeslaw Milosz

My ears catch less and less of conversations, and my eyes have weakened, though they are still insatiable.

I see their legs in miniskirts, slacks, wavy fabrics.

Peep at each one separately, at their buttocks and thighs, lulled by the imaginings of porn.

Old lecher, it’s time for you to the grave, not to the games and amusements of youth.

But I do what I have always done: compose scenes of this earth under orders from the erotic imagination.

It’s not that I desire these creatures precisely; I desire everything, and they are like a sign of ecstatic union.

It’s not my fault that we are made so, half from disinterested contemplation, half from appetite.

If I should accede one day to Heaven, it must be there as it is here, except that I will be rid of my dull senses and my heavy bones.

Changed into pure seeing, I will absorb, as before, the proportions of human bodies, the color of irises, a Paris street in June at dawn, all of it incomprehensible, incomprehensible the multitude of visible things.

Честное описание самого себя за стаканом виски в аэропорту, допустим, в Миннеаполисе
Новая Польша, №7-8, 2001

Вижу их ноги в мини-юбках, брюках или развевающихся тканях,

За каждой подсматриваю отдельно, за бедрами и ляжками, раскачиваемый порновидениями.

Старый похотливый дед, пора тебе в могилу, а не к играм и забавам молодости.

Неправда, я делаю только то, что всегда делал, составляя сцены этой земли по приказу эротического воображения.

Честное описание самого себя за стаканом виски в каком-то аэропоту, скажем, в Миннеаполисе
Перевод Кати Марголис

Уши мои ловят все меньше слов из бесед, и глаза ослабли — хоть, как прежде, они ненасытны

Вижу ноги их: в миниюбках ли, в брюках колыхание тканей.

Вглядываюсь по одной – то в ягодицы, то в бедра, и воображенье качает меня, убаюкав, в колыбели распутства.

Старый развратник, дело к могиле идет, а тебе все игрушки младые.

Но, постой, я же занят все тем же, чем был занят всегда: я сочинитель сцен земных, влекомый приказом чувственных грез.

Я не хочу никого для себя, я желаю всего, я взыскую единства, а они только знак восторга слиянья.

Разве вина моя в том, что мы сложены наполовину лишь из созерцанья бескорыстного, а на вторую — из жажды.

И если однажды мне суждено в рай взойти, то там будет все так же — разве что буду избавлен я от постылых чувств и тяжелых костей.

Преображенный в чистое зрение, я продолжу вбирать пропорции тел людских, цвет зрачков, на рассвете в Париже переулок июньский, непостижимый облик всего, непостижимый сонм зримых вещей.

Честный рассказ о себе с бокалом виски в аэропорту, скажем, Миннеаполиса
Перевод Ольги Дмитриевой

Мои уши слышат все меньше разговоров, зрение стало слабее, но глаза по-прежнему жадно всматриваются.

Я вижу их ноги, прикрытые облегающими брючками или летящими юбками. Или неприкрытые мини-юбками.

Я заглядываюсь на каждую, на их попки и бедра, и погружаюсь в порнографические грезы.

Старый распутник, скоро в гроб, а у тебя все игры да развлечения юности на уме.

Но я делаю то же, что и всегда: представляю себе, какой была бы эта планета, если бы ею управляли мои эротические грезы.

Нет, я не желаю именно этих милых созданий. Я желаю всего. А они – просто воплощение иступленного слияния.

Я не виноват, что мы так устроены, что одна половина в нас – это отстраненное созерцание, а другая – влечение.

Если однажды мне суждено попасть на небеса, то пусть там все будет так же, как здесь, не останется лишь моих притупленных чувств и тяжелых костей.

Превратившись в чистое зрение, я буду впитывать, как и раньше, гармонию человеческого тела, цвет зрачков, парижскую улицу в июне на рассвете, всю непостижимость, непостижимость многообразия того, что можно увидеть.

Перевод Ирины Чечель:

Мои уши улавливают все меньше — обрывки разговоров.
И глаза слабеют, хоть так же ненасытны.

Я слежу за их ногами в миниюбках, за их широченными штанинами, за их плиссами.

Выхватываю каждую по отдельности, ягодицы, ляжки — все их, их, каждой, рассеиваюсь образами порно.

Старый греховодник, тебе бы в могилу, для тебя ли игрища и утехи юных?

Но я делаю то же, что делал: по законам моего эротического воображения мыслить можно сцены земные.

Не то чтобы я вожделел именно их. Точно ли эти создания — то, что надо? Я хочу всего, а они — что ли знак экстатического единения.

Нет, не моя вина — как мы созданы: наполовину из мысли, наполовину из аппетита.

И если я на день пристану к Раю, и там все должно быть тем же, что здесь, кроме тупости чувств и тяжести собственной кости.

Обращенный в чистое лицезрение, я вберу в себя, как привык, пропорциональность тел людских, краску зрачка, парижскую улицу в поры июньских восходов – все непостигаемое, непостигаемое множество видимого: вещей.

Перевод Александра Маркова:

Мои уши всё слабее ловят ход беседы, мои глаза совсем близоруки, но вдаль стремятся ненасытно
Я вижу, что их ноги в мини-юбках, брючках, плиссах

Заглядываюсь я на каждую отдельно, на бёдра, ляжки, и убаюкан образностью порно.

Развратник, о душе б пора подумать, а не о юности утехах и весельях

Но я как и всегда, и прежде: я сочиняю сцены, как планета вращается механикой моих эротических воспоминаний.

Нет, я не вожделею вовсе этих штучек длиноногиих, я вожделею всех и всё, а они — примета экстатического всеединства.

Не виноват я, что мы созданы такими, наполовину созерцателями неба, наполовину похотливыми зверями.

И если буду принят я на Небо, то требую, чтоб там всё было как и здесь, но лишь бы не осталось надоевших чувств, костей измученных.

Пресуществившись в зрение чистейшее, я поглощать начну как прежде тел человеческих пропорцию, цвет радужки, июньского Парижа утро улиц, непостижимость, о, непостижимость множества увиденных вещей.

Перевод Полины Колозариди:

Мои уши услышат всё меньше и меньше слов. Мои глаза ослабели, но по-прежнему ненасытны.

Я вижу их ноги в коротких юбках, широких брюках, летящих тканях.

Рассматриваю каждую, по одной, их зады и бёдра, убаюкиваю себя порнографическим фильмом со всеми сразу.

Старый блудник, тебя ждёт могила, а ты хочешь забавляться и играть в эти игры.

Но делая то же, что и всегда, я по приказу своей похотливой фантазии, придумываю истории этой земли.

И не то, чтобы я вожделел какое-то из этих созданий, нет. Я вожделею всего и всех, а они предстают символами возможного соития.

И не моя вина, что мы сотворены наполовину безучастными и созерцающими, наполовину — голодными и вожделеющими.

Если бы я мог превратить один день в вечный рай, то выбрал бы этот, только без скучающей немощи чувств и тяжести костей тела.

Став чистым зрением, я бы смог тогда впитать, поглотить, как когда-то, все изгибы тел, радужные оболочки глаз, рассвет в июньском Париже,

всё непостижимое, недостижимое множество видимых вещей.