Феминизм, Франкфуртская школа и Нэнси Фрейзер

О книге Нэнси Фрейзер «Судьбы феминизма: от освобождения женщин к политике идентичности и антикапитализму» (Fraser N. Fortunes of Feminism: From Women’s Liberation to Identity Politics to Anti-Capitalism. – Verso, 2013. – 224 p.).

В 1930 году, когда Макс Хоркхаймер возглавил Институт социальных исследований и объединил группу мыслителей, включая Теодора Адорно и Герберта Маркузе, в рамках того, что позже станет известно под именем «Франкфуртской школы критической теории», не было ни малейшего повода догадываться, что в последующих поколениях школы будут представлены феминистки. Тем не менее, в работе Fortunes of Feminism Нэнси Фрейзер углубляется в историю второй волны феминизма, будучи одновременно известной феминисткой второй волны и выдающимся представителем третьего поколения Франкфуртской школы. В некотором смысле ей повезло работать в более простое время, чем Хоркхаймеру и Адорно. К моменту начала ее деятельности произошел отказ от идеи пролетарской революции, когда-то предвозвещавшейся Марксом. Европейский рабочий класс не смог управиться с «исторической задачей» провозглашения социализма; более того, многие его представители с легкостью записались в фашисты. Таким образом, изначально старания Франкфуртской школы были направлены в основном на формирование идеи о самой возможности критической теории общества. Маркс и Лукач считали, что, разделяя позицию пролетариата, они смогут предсказать будущее капитализма и его кризис. Но как возможно заложить основу критической теории общества, признав рабочий класс «бесперспективным» для революции? К концу жизни Хоркхаймер и Адорно расширили свою критику капитализма до критики западной «инструменталистской» мысли вообще, таким образом, оставив нас в недоумении, с какой позиции они говорят и к кому обращаются.

Для Фрейзер определение, которое Маркс дал в 1843 году [в «Святом семействе»] критической теории, остается наиболее исчерпывающим: «самообъяснение борьбы и желаний эпохи». Критические теории, по ее мнению, носят явно партизанский характер, обусловленный отдельными общественными движениями: в ее случае, второй волной феминизма. Задача таких теорий, таким образом, двояка. Во-первых, будучи «партизанскими», они должны выражать патологии и несправедливости капиталистических обществ и предлагать пути решения подобных проблем. Во-вторых, они должны служить для общественных движений «совестью» и «источником критической рефлексии». Понятно, что данный взгляд Фрейзер на сущность критической социальной теории является лишь одним из многих возможных. Ее коллега по Франкфуртской школе третьего поколения, Аксель Хоннет, считает ошибкой заимствование теоретического каркаса каких-либо общественных движений, возникающих для того, чтобы захватить существующее социальное воображение. Все же, судя по ранее опубликованным эссе, перепечатанным в Fortunes of Feminism, Фрейзер считает, что вторая волна феминизма сыграла важную роль для понимания смысла «борьбы и желаний эпохи», а критическая теория, в свою очередь, в значительной мере способствовала развитию столь необходимой для феминизма критической саморефлексии.

Фрейзер рассматривает траекторию развития второй волны феминизма как пьесу в трех актах. По ее мнению, кульминацией первого акта являются попытки выявления и устранения гендерной несправедливости в капиталистических обществах после Второй мировой войны. Вдохновленные либерализмом, социализмом, марксизмом и проч. феминистки старались уничтожить правовые, экономические и политические барьеры для «возможностей» женщин и упразднять их неравенство с мужчинами. Однако во втором акте феминизм, по мнению Фрейзер, сбился с пути. Вдохновляемые теперь уже Деррида, Лаканом и другими про-структуралистами феминистки в самую пору подъема «неолиберальной» экономики обращены к политике идентичности и проблемам культуры. Вместо того чтобы сосредотачиваться на равенстве, они требуют признания отличий женщин от мужчин, подтверждения уникальности их мироощущения и силы. Это подводит нас к современности, где Фрейзер усматривает начало третьего акта, на который у нее немалые надежды. «Мы могли видеть возрожденный феминизм, объединенный с другими освободительными силами для того, чтобы подчинить стремительно растущие рынки демократическому контролю», — пишет во вступлении Фрейзер. Она переиздает эссе, бывшие результатом ее участия в каждом из трех актов.

В первом акте Фрейзер видит себя в качестве критика значительных лакун внутри традиции критической теории женского подчинения. Первым эссе в Fortunes of Feminism является статья 1985 года «Что критического в критической теории: Хабермас и гендер». Здесь Фрейзер изучает двойную аналитическую перспективу, которую Юрген Хабермас, наиболее известный представитель второго поколения Франкфуртской школы, использует для объяснения напряженнейших ситуаций, характерных для послевоенных капиталистических обществ. Хабермас утверждает, что такие общества могут рассматриваться как жизненные миры, с одной стороны, и как системы — с другой. Согласно прежней перспективе, общества возникают в качестве контекста — того, что объединяет коллективные традиции и общие ценностные ориентации. Эти традиции и ценности являются ресурсами, необходимыми для «символической интеграции» или, другими словами, для того, чтобы обеспечить членам общества возможность достигать взаимопонимания, координировать свои действия и социализировать последующие поколения. Но общества могут также рассматриваться как саморегулирующиеся системы, в которых интеграция действий и намерений происходит без ведома акторов. В данном случае интеграция является непрямой и некоммуникативной, представляя собой продукт «невидимой руки» экономики, с одной стороны, и власти, встроенной в административное государство, — с другой. Хабермас не считает, что сложные общества могут функционировать без таких «системных функций», — тем не менее, он озабочен тем, как они «колонизируют» жизненный мир, то есть берут на себя его функции: бюрократические императивы административного государства и монетаристские ценности экономики вторгаются в контексты жизненного мира, повреждая их и отделяя от коммуникативных контекстов. Подумайте, например, о вторжении экономических императивов, цели которых определяются рыночными стратегиями, в университеты, о прорыве в человеческую жизнь бюрократических императивов, формируемых под влиянием потенциальных выгод. Фуко окрестил эффекты подобных императивов «нормализующими».

Для Хабермаса семья является первичным жизненным миром, в который все больше и больше вторгаются ограничивающие факторы в виде «общественной» экономики и «нормализирующих» бюрократических императивов. Однако Фрейзер полагает ошибочным подобный взгляд на семью. Наше понимание семьи неполноценно, полагает она, если мы рассматриваем ее только как «рай среди бессердечного мира». Вместо того нам необходимо понимать семью как институт, который является одновременно и жизненным миром, и системой. Семья — это участок биржи труда (неоплачиваемого, если говорить о домашнем хозяйстве, которое обычно ведут женщины) и экономического распределения (которое обычно контролируется главами домохозяйств — мужчинами). Следовательно, характерное для Хабермаса понимание борьбы за эмансипацию как сопротивления колонизации жизненного мира может выполнить идеологическую функцию. Что касается семьи, то здесь мы рискуем способствовать развитию и восстановлению сферы не свободного и равного коммуникативного действия, а мужского доминирования и женского подчинения. Как подчеркивает Фрейзер, критическая теория должна проявлять осторожность для того, чтобы избежать опасности «установить возглавляемую мужчиной нуклеарную семью и регулируемую государством официальную экономику на двух противоположных концах большого категориального разрыва».

Какие, по мнению Фрейзер, необходимы категориальные рамки? Какая теоретическая перспектива в горизонте второй волны феминизма может обеспечить наиболее точный диагноз послевоенных капиталистических обществ? Фрейзер предлагает первые подступы к таковой в работе 1989 года «Борьба за потребности: очерк социал-феминистской критической теории политической культуры позднего капитализма» (Struggle over Needs: Outline of a Socialist-Feminist Critical Theory of Late-Capitalist Political Culture). В ней она рассматривает вопрос о том, каким образом в «позднекапиталистических» обществах определяется, на какие желания необходимо обращать внимание, какие общественные нужды государство обязано удовлетворять. Ее ответ представляет собой трехчастную модель, первая составляющая которой включает «социокультурные средства интерпретации и коммуникации», или, другими словами, особый набор интерпретативных ресурсов, с помощью которых в том или другом обществе формируются определенные требования, а также демонстрируется их легитимность. Предполагается, что данная модель позволит обнаруживать в обществе границы между политическим, экономическим и бытовым измерениями жизни. Наконец, эта модель представляет потребности как территорию борьбы за данные границы; тем самым, экономические и бытовые отношения власти всегда будут срабатывать на то, чтобы удержать потребности от пересечения экономических и/или бытовых границ и, следовательно, от приобретения ими политических измерений. Отсюда проистекает утверждение, что бытовое насилие является личной проблемой жены и мужа, а забота о детях — экономической проблемой работника и работодателя. Даже когда активисты преуспевают в восстановлении границ между политическим, экономическим и бытовым измерениями жизни — например в форме закона против домашнего насилия — таковые границы могут быть в некотором смысле сняты. Мы можем патологизировать домашних насильников и их жертв, сведя их статус к объекту терапии, а не уголовного судопроизводства.

Надо отметить, что не вполне ясно, как именно модель Фрейзер способствует формированию способа понимания смысла борьбы за потребности. Ее фуколдианское предостережение относительно того, что экспертные дискурсы могут деполитизировать потребности, хорошо понятно. Тем не менее, мы вполне можем уяснять сущность борьбы за потребности без «очерка социал-феминистской критической теории политической культуры позднего капитализма». В работе «Эпистемологическая несправедливость: Власть и этика знания» (Epistemic Injustice: Power and the Ethics of Knowing. Oxford: Oxford University Press, 2009) Миранда Фрикер прекрасно справляется с этой задачей при помощи простого нарратива. Возьмем ее пример про т.н. «нежелательные ухаживания» на рабочем месте. До того как феминистки и активисты подняли эту проблему, доступные дискурсивные ресурсы («социально-культурные средства интерпретации и коммуникации») не включали язык сексуального домогательства. Скорее, нежелательные ухаживания чаще понимались как невинный флирт, к которому женщины должны были относиться с юмором. Бесчисленные семинары и тренинги по «повышению сознательности» были насущны для развития более адекватного понимания. В рамках модели Фрейзер такие семинары понимаются как попытка смещения границ между экономическими и политическими сферами. Тем не менее, осталось неясным, каким образом ее модель приближает нас к пониманию сути борьбы за потребности. Также непонятно, какой вклад она внесла в критическую теорию «политической культуры позднего капитализма».

Если эти две статьи — отражение вклада Фрейзер в так называемый первый акт второй волны феминизма, то какова ее роль во втором? Две статьи из этой части Fortunes of Feminism иллюстративны: первая характеризует Фрейзер как автора критической теории, вторая отражает ее программные взгляды. Фрейзер рассматривает «культурный» поворот, который, по ее мнению, произошел в феминизме в 1990-х, как ошибку. Феминистки были чересчур узколобо сосредоточены на отличиях женщин от мужчин, с излишним энтузиазмом обращаясь к постструктуралистским теориям. Согласно Фрейзер, они занялись этим в ущерб тому, что характеризовало первый акт второй волны феминизма: институциональному анализу и политической экономии. В статье «Против символизма: плюсы и минусы лаканианства для феминизма» (Against Symbolicism: The Uses and Abuses of Lacanianism for Feminist Politics) она вспоминает свое «тяжкое недоумение» и «непонимание, возрастающее по мере того как большой и влиятельный корпус феминистских исследований создает интерпретацию теории символического порядка Лакана, которую кто-то стремится использовать для целей феминизма». Фрейзер беспокоит не столько сама работа Лакана, сколько принятые феминистками вариации его работы, следовательно, в заголовке она ссылается скорее на лаканианство, нежели на Лакана. Особенность лаканианства в том, что оно превратило гендер в «дискурсивную конструкцию», сексуальную идентичность, признав, что человеческая принадлежность к женскому или мужскому полу больше не основана на биологии, а является результатом процесса идентификации, общения и социализации, в процессе которой ребенок изучает правила общества и становится его субъектом. Принимая идентичность, предписанную обществом, ребенок встраивается в символический порядок, управляемый с помощью табу на инцест — «закона Отца», как именовал его Лакан. Покорение закону и превращение в субъект, таким образом, становятся единым актом. С учетом фаллоцентрической ориентации данного закона, женщины ощутимо ущемлены в правах.

Фрейзер считает данный анализ слишком неопределенным с точки зрения культуры и истории. Теория дискурса полезна нам именно для понимания того, как наши социальные идентичности формируются и изменяются с течением времени, как распадаются и формируются социальные группы, как доминирующие группы удерживают свое культурное доминирование и каковы наши перспективы в области освободительных преобразований. Фуко, Бурдье, Бахтин, Грамши и Хабермас могли бы помочь в этом понимании, утверждает Фрейзер; Лакан, Кристева, Соссюр и Деррида — не в состоянии. Внеисторический и внекультурный характер лаканианства имеет свои последствия: оно сводит гендерное неравенство к предмету языка и культуры, пренебрегая социально-экономическими вопросами и оставляя женщин без всяких надежд на перемены.

Не то чтобы Фрейзер предпочитает совсем игнорировать вопросы гендерной идентичности. Напротив, в статье «Феминизм в эпоху признания: двухмерный подход к гендерной справедливости» (Feminist Politics in the Age of Recognition: A Two-Dimensional Approach to Gender Justice) она выступает за двухмерную концепцию гендера.

Гендер упорядочивает статусную иерархию, которая пронизывает популярную культуру и ежедневные взаимодействия, согласно тому, что Фрейзер называет «андроцентрическими ценностными установками». Эти установки выявляют непризнание (misrecognition) и являются источником оппозиционной борьбы за признание (recognition), которая разворачивается в сфере культуры. Но гендер также структурирует разделение между оплачиваемой производительной и бесплатной домашней работой, а в рамках оплачиваемой производительной работы предписывает также и разделение между высокооплачиваемыми производительными и профессиональными профессиями и низкооплачиваемыми профессиями «розовых воротничков». Эти разделения выявляют распределительные неравенства в экономической сфере. Причины непонимания не могут быть устранены из структуры неравномерного распределения, и наоборот. Адекватная феминистская теория, пишет Фрейзер, должна позволять существовать двум независимым аналитическим перспективам, чтобы справиться с проблемами перераспределения и признания (recognition).

Но каким образом? Здесь Фрезер обращается к принципу, который она определяет как «равенство участия». Справедливое общество, говорит она, — это то общество, в котором все его члены могут принимать в равной степени участие в социальной жизни. Равенство участия требует социальной политики, которая признает легитимность требований признания без увеличения экономического неравенства; с помощью таковой, с другой стороны, возможно достигать честного распределения ресурсов без увеличения проблем в области признаний статусов. Возьмем, например, политику перераспределения, нацеленную на снижение уровня бедности женщин. В той степени, в которой она стигматизирует определенных женщин как непродуктивных welfare mothers, матерей, живущих на пособие, и противопоставляет их трудолюбивым налогоплательщикам, эта политика паразитирует на проблемах статусного непризнания. Напротив, политика, ограничивающая определенные виды секс-индустрии, может повысить статус женщин за счет экономического благосостояния самих работников этой сферы. В результате, говорит Фрейзер, возникает нужда в двойном слогане: нет перераспределения без признания и нет признания без перераспределения. Чтобы не возникло статусных проблем, экономическая поддержка малоимущих женщин должна производиться «на нейтральной основе», такой как страховка по безработице. Борьба с унижением женщин должна вестись с помощью образовательных средств, не в ущерб материальным средствам к существованию.

Эти результаты определенно желательны. Но несомненно, что парадигмы перераспределения и признания отражают границу, проведенную Хабермасом между системой и жизненным миром, ту самую границу, которую Фрейзер критиковала в 1985 году. Более того, если перераспределение и признание позволяют анализировать общество в двух различных перспективах, то почему именно в этих перспективах и почему только в двух? Хоннет задается схожим вопросом в своей статье «Точка признания: Возражение на возражение» (The Point of Recognition: A Rejoinder to the Rejoinder), которая является частью его полемики с Фрейзер в рамках работы «Перераспределение или признание: Политико-философская полемика» (Redistribution or Recognition: A Political Philosophical Exchange) (2003). Почему бы не рассмотреть также политическую и правовую перспективы? Разве возможность равного участия не предполагает политической сферы, где должно определяться, кто, по поводу кого и в соответствии с какими процедурами может формировать требования по поводу распределения и признания?

Фрейзер признает эту точку зрения в одной из своих последних работ, которую в Fortunes of Feminism она представляет как вклад в третий акт второй волны феминизма. В статье «Переосмысление справедливости в глобализирующемся мире» (Reframing Justice in a Globalizing World), впервые опубликованной в 2005 году, Фрейзер утверждает, что подобные вопросы становятся особенно актуальными в период расцвета глобализации. «Государства-хищники» и транснациональные частные интересы (predator states and transnational private powers) сигнализируют о кончине того, что Фрейзер называет «кейнсианско-вестфальскими рамками», или территориально-государственной системой. Поскольку мы больше не можем просто притвориться, будто знаем контекст, в котором должны быть урегулированы вопросы признания и перераспределения, нам нужно обращать внимание на политический аспект репрезентации и искажения (misrepresentation); в частности, нам необходимо обратить внимание на то, что эти политические границы могут лишить гражданских прав других (misframing) — тех, кто, таким образом, отстранен от процесса формирования правовых требований.

Фрейзер, таким образом, повышает стандарт равенства участия. Отныне она считает, что нам необходим не только стандарт, согласно которому мы в состоянии выносить решение по претензиям к «экономической честности» и «статусу признания», но также стандарт, с помощью которого мы можем выносить решение по требованиям относительно того, кто и кому может такие претензии предъявлять. Подходящий слоган теперь — «нет перераспределения или признания без репрезентации» (“no redistribution or recognition without representation”). Предположительно, мы можем таким образом пересмотреть ранние исследования Фрейзер, посвященные welfare mothers и работницам секс-индустрии.

Обеим категориям необходимо именно обеспечение политической репрезентации — следовательно, стабильных демократических структур и институтов. Как только мы заглядываем за пределы Соединенных Штатов и смотрим на женщин глобального Юга, работниц секс-индустрии в туристическом бизнесе и т.д., становится ясно, что укрепление демократических структур должно продолжаться как на национальном, так и на международном уровне.

Работа Fortunes of Feminism не лишена недостатков. Несмотря на то что Фрейзер обосновала необходимость переиздания этих эссе, некоторые читатели все еще считают странным, что книга включает не только ранее опубликованные работы, но и тексты, которые уже были переизданы в ее собственных предыдущих книгах. Другие могут поставить под сомнение ее сосредоточенность на концептуальных моделях, на поисках всеобъемлющих аналитических перспектив для освещения всего современного капиталистического общества. Могут ли эти цели быть донкихотскими? Или результирующие модели явились менее ясными, чем ей кажется? Во вступлении к работе Redistribution or Recognition: A Political-Philosophical Exchange Фрейзер и Хоннет пишут, что, несмотря на различия, их написанная в соавторстве книга, по их общему мнению, освещает «прежде всего стремление к объединению обычно дискретных уровней моральной философии, социальной теории и политического анализа в критической теории капиталистического общества». Они продолжают:

«В этом отношении мы являемся частью компании, откуда вышли многие наши друзья и коллеги, также идентифицирующие себя с традициями критической теории. Тогда как большинство из них теперь, как правило, допускают дисциплинарное разделение труда, оставляя моральную теорию для философов, социальную теорию для социологов, политический анализ для политологов, мы, в свою очередь, желаем теоретизировать капиталистическое общество как “совокупность”».

Тем не менее, хотя бы Фрейзер и облачалась в мантию «великой теории», неочевидно, что ее теоретические модели так же обоснованы, как и ее утопическое видение. Аналитические рамки «системы и жизненного мира» (Хабермаса) сообщают нам, где искать точки напряжений в современных капиталистических обществах и тем самым заставляют нас работать и укреплять, защищать важные области общественной жизни от вторжений денег и власти. Но нельзя с уверенность сказать, что теоретические модели Фрейзер имеют тот же эффект. Неужели они нам нужны для того, чтобы понимать необходимость «признания» людей, «отличных» от нас, или понимать, что «мы должны работать», чтобы минимизировать несправедливость разрывов в благосостоянии, что мы «должны пытаться укреплять демократические институты и процедуры» как внутри государства, так и на уровне международных организаций? Определенно, нет.

Но все же отрадно видеть, как в Fortunes of Feminism выдающийся современный критический теоретик по прошествии многих лет пытается прояснить «смысл борьбы и желаний эпохи».

Источник: Los Angeles Review of Books