Фашизм, тоталитаризм и политическая религия: определения и критические размышления над критицизмом интерпретации

Начиная с последней декады XX века в научной среде растет интерес к проблеме тоталитаризма и политической религии. Подтверждением тому служат как многочисленные публикации на эту тему, так и основание в 2000 году журнала Totalitarian Movements and Political Religions. В первом его номере я имел возможность изложить свое представление о соотношении тоталитаризма, секулярной религии и модерности как о выражении более широкого явления, которое я определил как «сакрализация политики». Этим термином я называю «формирование религиозного измерения в политике, отличного и независимого от традиционных религиозных институций». В качестве конкретного исторического примера связи между тоталитаризмом и политической религией и соотношения сакрализациии политики с модерностью я привел и итальянский фашизм. На основании тщательно проанализированных в моих работах о фашистской идеологии, партии и режиме причин я полагаю, что случай итальянского фашизма, — породившего, как известно, само понятие тоталитаризма, — следует отнести к сфере тоталитарных экспериментов. Также, основываясь на проведенном мной специальном исследовании, я считаю, что фашизм входит в число современных проявлений сакрализации политики.

Следует подчеркнуть, что в основе моей интерпретации фашизма как тоталитарного явления лежат не только исторические исследования, но и пересмотр понятия тоталитаризма через критическое переосмысление основных теорий тоталитаризма, появившихся после Второй мировой войны. Итак, тоталитаризм может быть понят как попытка политического доминирования со стороны революционного движения с интегралистской концепцией политики, стремящегося к монополизации власти. Приобретя власть легальным или нелегальным путем, оно разрушает или преобразует предыдущий режим и создает новое, основанное на однопартийном режиме государство, прежде всего с целью подчинения общества. Таким образом, это движение стремится к субординации, интеграции и гомогенизации находящихся под его властью через тотальную политизацию существования — как коллективного, так и индивидуального, — понимаемого в соответствии с категориями, мифами и ценностями палингенной идеологии. Последняя институционализирована в виде политической религии, направленной на преобразование индивида и масс посредством антропологической революции с целью перерождения человеческого вида и создания нового человека, душа и тело которого посвящены реализации революционной и империалистической политики тоталитарной партии, конечной целью которой является создание новой цивилизации за рамками национального государства.

Это определение может показаться громоздким, однако в основе его лежит сознательно избранный способ репрезентации явлений такого рода. Тем самым я хочу подчеркнуть, что взаимосвязанность всех элементов этого определения — как основных, так и второстепенных, необходима для того, чтобы представить (насколько это вообще возможно в теоретическом определении) созданную тоталитарными режимами XX века историческую реальность. Я считаю, что эта реальность не может быть теоретически отождествлена ни с одной из своих составляющих в отрыве от остальных. Мое определение включает следующие элементы: революционная партия, монополия власти, политическая религия, подчинение общества, антропологическая революция и экспансионистские амбиции. Таким образом, эти элементы следует рассматривать как взаимосвязанные и логически, и хронологически, как находящиеся в динамических и диалектических отношениях. Именно поэтому моя интерпретация тоталитаризма отлична от теорий, основывающих свое определение тоталитаризма прежде всего на институциональном понятии «тоталитарного режима». Я полагаю, что по своей природе тоталитаризм — это продолжительный эксперимент в области политического доминирования, и поэтому считаю, что само понятие «тоталитарного режима» следует рассматривать с точки зрения динамики, а не статики, и определять его следует с учетом тех особых исторических обстоятельств, в которых возникали и осуществлялись тоталитарные эксперименты, даже если они не представляются «совершенными» или «окончательно завершенными».

Одной из компонент моего определения тоталитаризма является «политическая религия». Под этим термином я подразумеваю вид религии, сакрализующей идеологию, движение или политический режим через обожествление мифологизируемой светской организации, которую он позиционирует как главный и неоспоримый источник смысла и конечную цель жизни человека на земле.

Важнейшая особенность, отличающая «политическую религию» от религии «гражданской», заключается в экстремистском и эксклюзивном характере исторической миссии первой. Политическая религия не может сосуществовать с другими политическими идеологиями и движениями; она не признает автономии индивида и утверждает примат сообщества. Она санкционирует насилие как легитимное оружие в борьбе против тех, кого считает своими внутренними и внешними врагами, и как средство обновления коллектива; навязывает обязательное исполнение своих предписаний и участие в своем политическом культе. Что касается традиционных или институциональных религий, то она либо стремится полностью их уничтожить, либо пытается установить с ними отношения символического сосуществования, инкорпорировав традиционную религию в собственную систему мифов и верований и отведя ей чисто инструментальную и вспомогательную роль.

В соответствии с этим определением, понятие политической религии относится не только к институту системы верований, ритуалов или символов, но и к другим фундаментальным аспектам тоталитарного эксперимента: к подчинению социума, к гомогенизации формируемого правительством общества, к антропологической революции, к формированию нового типа человека и даже к амбициозной экспансии и созданию новой наднациональной цивилизации.

Понятые в вышеописанном смысле, понятия тоталитаризма и политической религии служат важнейшими элементами моей интерпретации фашизма: фашизм — это современный (modern) политический феномен, националистический, революционный, антилиберальный и антимарксистский. Он организован в форме партии ополчения (militia party) с тоталитарными взглядами на политику и на государство и с базирующейся на мифе идеологией. Эта маскулинизированная и антигедонистическая идеология сакрализована в политической религии, которая утверждает абсолютный примат нации как этнически гомогенного органического сообщества, иерархически организованного в корпоративное государство с воинствующей миссией добиться могущества, власти и завоеваний с конечной целью создать новый порядок и новую цивилизацию.

Тоталитаризм и политическая религия в определении фашизма

В статье 1974 года я сформулировал суть своей интерпретации фашизма как формы тоталитаризма:

«Важнейшим элементом […] идеологии фашизма было утверждение примата политического действия, т.е. тоталитаризма как полного растворения частного в общественном, субординации связанных с частной жизнью ценностей (религии, культуры, морали, личных привязанностей и т.д.) в публичной сфере par excellence. Таким образом, это политика, на данный момент понимаемая как форма активизма, ставящего на приложение грубой силы, а также как тяжба конфликтующих сил, для которых единственный судья — успех. Неизменным ядром фашистской идеологии являлась — и это последствие тоталитарности — концепция государства как осуществления воли к власти активистского меньшинства, стремящегося к реализации подобного мифа и собственной idée-force. “Новый человек”, о котором грезили фашисты, должен был стать порождением класса современных Платонов, желавших построить органическое и динамичное государство и считавших политику абсолютной ценностью, целью в себе. В этом отношении идеология итальянского фашизма была наиболее полным обоснованием (rationalization) тоталитарного государства (в особенности если трактовать его в терминах идеализма Джентиле), понимаемого как общество, организованное иерархически и подчиняющееся политической аристократии, легитимность правления которой основана лишь на борьбе и непрерывности ее деятельности. Фашизм был прежде всего идеологией государства — реальности, утверждаемой в его концепции в качестве фундаментальной и тотальной (totalitarian). Таким образом, он представлял собой антитезис коммунистической идеологии, которая является идеологией общества, стремясь к созданию сообщества свободных и равных людей, не имеющего классовых различий и не иерархизированного государственной властью».

В этой же статье в общих чертах изложена интерпретация фашизма как политической религии, рассматриваемой в качестве логического следствия тоталитарного мировоззрения:

«Фашистское мировоззрение породило фашистский подход к ведению политики, организации общественной жизни и в целом к постановке задач не на основании логики и убеждения, а посредством обращения к инстинкту, вере, чувству и воображению, к магнетической притягательности лидера. Фашистская группа представлялась как связанная узами веры. Будучи прежде всего верующим и борцом, фашист не выбирал и не обсуждал учение. Фашизм возник как уход от всего того, что наполняло общественную жизнь содержанием и служило ее мерилом, лишая ее тем самым романтического, мистического, героического и авантюрного измерений. Героизм, дух жертвенности, массовые ритуалы, культ мучеников, идеалы войны и спорта, фанатичная преданность вождю — все это характерные черты фашистского коллективного поведения».

На основе этой эмоциональной и экстремистской концепции я заключил, что фашизму свойственно «подчинительное по существу поведение по отношению к политике… эстетическая концепция политической жизни», проявившаяся в «трансформации политики в зрелище»:

«Отрицая материализм, полагавшийся ключевой чертой как капитализма, так и коммунизма, фашизм превозносил духовные ценности. Материализм обеих этих идеологий обеднял индивида, подчиняя его бюрократической рутине, низводя его до уровня рабочего на службе производства и станка. Воспитанный в соответствии с основанной на материальных ценностях и безразличии к политической и общественной жизни моралью среднего класса человек попадал в ловушку собственного эгоизма; он был деморализован унизительной коллективистской системой труда и задыхался в анонимности урбанизации. Фашизм же, напротив, позиционировал себя как политическое движение, возвращающее общественной жизни цвет и радость. Жизнь гражданина тоталитарного государства есть бесконечный спектакль. Фашистского “нового человека” увлекает поток упорядоченного коллективного существования: воспроизведение ритуалов, демонстрация и почитание символов, постоянные призывы к коллективной солидарности, вплоть до (по крайней мере, в кульминационные моменты) мистического слияния личности в психологическом и эмоциональном экстазе с единым целым нации и расы через магическое посредничество Лидера. Хотя некоторые из этих аспектов можно обнаружить и в других тоталитарных режимах, именно в фашизме они превозносились как идеал общественной жизни и послужили важным фактором его успеха. Единодушие масс, по сути, было основано на этих ритуалах…»

Итогом моих размышлений стала общая оценка значения фашизма в современной истории — в частности, как современного опыта массовой политики:

«Основанная на иррационализме политическая система практически неизбежно сводит участие в политической жизни — как индивида, так и коллектива — к массовому зрелищу. Пренебрежение рациональным идеализмом, способностью постигать реальность логически и потребностью человека в аргументированности, понимании низводит его до уровня клеточного элемента толпы. Как элемент толпы человек оказывается легко управляем не через обращение к рациональному, а посредством инструментов психологического манипулирования и нравственного насилия через манипуляцию сознанием, что сводит его жизнь к чистейшей поверхностности. Возбуждение фантазии и воображения, подстегивание групповых предрассудков, страхов, фрустраций, маний величия и комплексов неполноценности — все эти средства служат разрушению способности индивида делать сознательный выбор и мыслить критически. Символы, ритуалы, массовые церемонии, а равно и мифологизация общественной повседневности (“битва за зерно”) становятся единственным доступным для народных масс способом участия в политике — в качестве зрителей драмы, разыгрывающейся с их участием и над ними».

Эта интерпретация фашизма, изначально основанная только на идеологическом и культурном измерениях данного явления, далее была развиваема с учетом его организационных и институциональных аспектов. Я детально изучал историю фашистских партий и режимов, чтобы установить, каким образом, при помощи чего и с какими целями фашисты проводили в жизнь свою тоталитарную концепцию политики.

В 1982 году в докладе на конференции в Университете Сиднея я изложил свою интерпретацию фашизма как тоталитаризма и политической религии, обращая особенное внимание на связь при фашистском режиме между фашистской партией и тоталитарным экспериментом:

«Целью фашизма была революция, которая, оставляя нетронутыми основы буржуазного строя, преобразовала бы структуры либерального государства в направлении, подсказываемом мифом о “новом государстве”. Фашизм определил этот миф в терминах нового плана: абсолютного политическое господства, предвосхищенного практическим опытом сформированных фашистскими бригадами локальных группировок (squadrismo). Базовой структурой нового фашистского государства служила организация вооруженного отряда (partito milizia).

Для многих фашистов бригада была первичным опытом тоталитарного сообщества, основываемого на добровольной поддержке связанных узами избранности и солидарности членов. Морально их также связали соучастие в террористических предприятиях, патриотическое рвение и культ героев войны и погибших товарищей. Бригада была военной организацией, целью которой было истреблять всех противников, либо уничтожив их физически, либо добившись от них пассивной покорности унижением. Бригада считала себя вооруженным ополчением интегралистской, нетерпимой национальной религии, которую фашизм стремится навязать всем итальянцам. В этом смысле тоталитаристская природа фашизма присутствовала уже в бригадах… Смешение политики и религии, представление о политике как о светском религиозном опыте не было изобретением фашизма — оно принадлежало к истории национализма после Французской революции. Однако в массовой политике фашизма именно светская религия была важнейшей движущей силой… Можно сказать, что сама природа тоталитарного государства неизбежно делает его светской религиозной институцией с собственными ритуалами и символами, полностью охватывающими материальную и моральную реальность человека».

Представление о наличии генетической связи между тоталитаризмом и «сакрализацией политики» укрепило более глубокое понимание не только его идеологии, но и конкретных политических событий в его истории. Изучение общественной политики партии и режима стимулировало перенос внимания с идеологического измерения фашизма на его ритуальное и символическое измерения. Ритуалы и символы оказались основополагающими элементами культуры мифологического мышления, заняв центральное место в политической стратегии в сферах общественной организации и мобилизации.

В 1980-х годах я параллельно заинтересовался анализом политического культа фашизма и историей фашистской партии и режима. Результатом этих исследований стала опубликованная в 1993 году книга о сакрализации политики в фашистской Италии. Вводные замечания к моей интерпретации фашизма как политической религии содержали пересмотр соотношения секуляризации и сакрализации в современном обществе. В них постулировалось, что мы имеем дело вовсе не с постепенным исчезновением священного, а напротив, с непрерывным процессом сакрализации политики в том смысле, что «политика приобрела собственное религиозное измерение… достигшее апогея в тоталитарных движениях XX века». Проблема фашизма как политической религии становится значимой именно в связи с этим процессом и как одно из главных его проявлений в XX веке. В этом смысле не подлежит сомнению, что «сакрализация политики» с самого начала являлась фундаментальным аспектом фашизма. Постепенно она обретала всевозрастающее значение как политическая религия, что «в собственной системе ценностей синкретически сополагала себя с традиционной религией как c союзником в деле подчинения масс государству, подчеркивая при этом примат политики», поскольку «из-за своей тоталитарной природы» и «своего представления о политике как о всеобъемлющей реальности фашизм стремился к стиранию границ между религиозной и политической сферой».

Заключительные пояснения на тему тоталитаризма

Решение использовать в определении фашизма понятие тоталитаризма полностью согласуется с результатами моих исследований истории фашистской культуры, партии и режима, а также истории, происхождения и развития понятия тоталитаризма. Как я уже отмечал, моя интерпретация тоталитаризма многим обязана ученым, имевшим непосредственный опыт жизни при тоталитарных режимах и политических религиях, — ставшим их жертвами. Это они первыми начали разрабатывать данное понятие, почти всегда увязывая его с понятием политической религии.

Я считал бы необходимым выделить некоторые основополагающие моменты моей интерпретации феномена тоталитаризма. Это помогло бы очертить границы, в которых я полагал бы понятие тоталитаризма эффективным аналитическим инструментом изучения как международного фашизма, так и других современных политических явлений, не делая его, однако, единственным ключом к интерпретации:

1. Использование понятия тоталитаризма в сравнительном анализе однопартийных политических систем, порождаемых революционными движениями, не означает автоматически, что эти системы имеют общую идентичность, подобно ветвям одного дерева.

2. Тоталитаризм как политический эксперимент возникает не из условного вырождения или радикализации диктаторской власти и не из чьей-то индивидуальной воли. Его порождает революционная партия с экстремистской и палингенной идеологией, стремящаяся к монополизации власти с целью подчинения общества и его преобразования в соответствии со своей концепцией человека и политики.

3. Определение фашизма как тоталитаризма не равняется ни утверждению о том, что он в действительности воплощал разумевшееся под «тоталитарным», ни тому утверждению, что фашизм был тоталитарным, в точности как большевизм и национал-социализм.

4. Понятие тоталитаризма как политического эксперимента не относится к какому-либо «совершенному» или «окончательно завершенному» тоталитаризму в каком-либо виде. Оно относимо к процессу, который по своей природе никогда не может считаться «совершенным» или «окончательно завершенным».

Касательно последнего утверждения, коль скоро я считаю его наиболее значимым для прояснения понятия тоталитаризма и его применения в изучении современной истории, мне остается лишь повторить написанное в статье 1982 года:

«Учитывая связи между институциями и идеологией, в историческом смысле можно отметить, что тоталитаризм — это всегдашний процесс, а не совершенная и окончательная форма. Тоталитаристская интеграция общества в государство или партию не может быть окончательной и начинает обновляться из года в год. Парадоксальным образом, полной интеграцией стало бы полное воплощение демократического идеала Руссо. Оттого-то относительно идеала интеграции все тоталитарные режимы “несовершенны”; во время своего существования все они сталкиваются с различными “островами отчуждения”. В исторической перспективе можно отметить, что даже при добившихся полного партийного доминирования тоталитарных режимах произошла “персонализация” власти. В результате партия перестала быть источником формулирования решений и выборов — все это становилось привилегией лидера. Однако именно однопартийность и мобилизация масс не позволили бы ставить эту “персонализацию” фашистского режима в один ряд с традиционными диктатурами личности. Сведение фашизма к “муссолинизму” есть упрощение проблемы “лидера” в тоталитарной системе. Таким образом, упускается из виду не только существование и деятельность организации, но и тот факт, что без фашистской организации миф Дуче и сама его фигура были бы непонятны. Наконец, не вдаваясь в подробности ведущихся в общественных науках теоретических споров о месте фашизма среди моделей тоталитаризма, можно отметить, что фашизм имел собственную концепцию тоталитаризма, и ее нельзя игнорировать. Приписав фашизму отличающую его от традиционных авторитарных режимов “тоталитаристскую тенденцию”, следует изучить ее истоки, как она в действительности формировалась и как функционировала, трансформируя реальность — влияя на жизни миллионов мужчин и женщин. Провал фашистского тоталитаризма не означает, что он не существовал. Разрыв между мифом и результатом не есть аргумент ни против важности в политике фашизма мифов, ни против его концепции и способа организации масс».

Фашизм был «итальянским путем к тоталитаризму». Фашистский тоталитаризм представлял собой непрерывный, постепенно разворачивавшийся процесс конструирования. Через сложные взаимосвязи идеологии, партии и режима он был оформлен в политической культуре, образовании, в образе жизни. Несмотря на все контрасты и противоречия, как в идеологии, так и в политических действиях фашистского движения/режима неизменно присутствует характерная для фашизма тоталитарная логика. Очевидно, что в ходе своего осуществления фашистский тоталитарный эксперимент встречает множество препятствий со стороны общества, в том числе и в лице старого государственного аппарата и Церкви. Тем не менее, недавние исследования подобных аспектов — подтверждение правомерности интерпретации фашизма как «итальянского пути к тоталитаризму», показывающее, что в ходе своего тоталитарного эксперимента фашизм действительно добился многих результатов. Накануне Второй мировой войны режим безусловно был более тоталитарным, чем в конце 1920-х годов: оппозиции, представлявшей реальную угрозу стабильности и деятельности тоталитарной лаборатории, внутри страны не оказалось. Также не следует забывать, что фашистский режим пал в результате военного поражения, а не действий монархии, Церкви либо народной оппозиции.

Кроме того, я полагаю, что предлагаемое мной определение тоталитаризма (не только «режим», но и «эксперимент») применимо и к интерпретации «феномена фашизма». Оно позволяет анализировать идеи и образ действия, диалектику мифа и организации других националистических и революционных движений, имевших в период между двумя мировыми войнами сходные с фашизмом черты. Все они используют фашизм как образец организации и стиля, претендуя не только на то, чтобы «спасать» нацию от большевизма или «защищать» интересы буржуазии, но и на то, чтобы захватить власть, возродив нацию и ведя ее к новой эпохе величия и силы. Эти движения разделяют с фашизмом характерные для фашистского синтеза понятия, институции, мотивы и поведение либо же имитируют их. Они противостоят рационализму, эгалитаризму и прогрессисткой концепции демократических и социалистических идеологий; они презирают индивидуализм либерального общества, среднего класса и парламентаристской демократии. Они превозносят культ «Лидера» и роль способного мобилизовать и направлять массы активного меньшинства; они предлагают «третий путь» между капитализмом и коммунизмом — националистический, тоталитаристский и корпоративный путь к созиданию нового порядка и новой цивилизации. В основе этой новой цивилизации должны лежать милитаризация и сакрализация политики, организация и мобилизация масс, объединяемых государством в органическое сообщество идеологически и этнически гомогенной перерожденной нации. Несмотря на зачастую весьма глубокие различия идеологического содержания и преследуемых целей, с фашизмом эти движения объединяет политический мистицизм, революционный динамизм и идеологический экстремизм, основанный на мифах сакрализации нации как высшей коллективной сущности, судьба коей — быть единой, гомогенной и организуемой через состояния перманентной мобилизации с целью утверждения своего величия, мощи и мирового престижа. Все эти движения ненавидят, идут на борьбу с парламентарной демократией во имя демократии национального единства. Все они мечтают достичь, как твердит Муссолини, «коллективной гармонии» через организацию нового государства, понимаемого как воплощение единства народа и идеи «нового человека». Поэтому все эти движения можно называть тоталитарными в том смысле, что все они являлись, как писал Гриффин, «политическими и общественными движениями с палингенической концепцией нового человека, которая в случае реализации создает тоталитарный режим». С этой точки зрения — как утверждает, отослав к моей интерпретации, Алессандро Кампи, — среди определяющих феномен фашизма элементов «находится тоталитаризм, который следует понимать не только как режим или политическую систему (которая, быть может, в ходе истории никогда не существовала в полном и законченном виде), но и как главную политическую цель, как культурный паттерн, как forma mentis, как законченную политическую идею». …И предмет политической религии.

Палингенный миф — фактор, которому Роджер Гриффин отводил центральное место в своем идеальном типе фашизма, — служил ключевым элементом, подтверждающим тоталитарную природу фашизма. Будучи главным идеологическим фактором, стоящим за стремлением к монополизации власти, он важен для понимания связи между тоталитаризмом и политической религией. Только монополизация власти через субординацию общества государству и контроль над массами позволяет режиму произвести антропологическую революцию с целью создания нового человека и новой цивилизации. Палингенный миф сам по себе уже содержит религиозную матрицу, ибо глубоко пропитан религиозным смыслом. Он берет начало не из возрождения досовременных традиций, а из апокалиптической интерпретации современности, миссия возрождения которой отведена политике. Поэтому палингенный миф — придание фашизму черт, характерных для политической религии с сильной и явно модерной мессианской (но необязательно эсхатологической) компонентой.

Я полагаю, что фашизм был политической религией. Притом что под религией я понимал бы систему верований, мифов и символов, интерпретирующих и определяющих смысл и цель человеческого существования, ставящую судьбы индивидов и сообществ в зависимость от их субординации высшему существу. Это определение основано на представлении о религии как о выражении в человеческом опыте измерений сакрального, не обязательно совпадающих с измерением божественного. Поэтому я считал бы, что термин «политическая религия» вполне подходит для определения политических движений, представляющихся проявлениями сакрализации политики, преимущественно в своей культуре, организации и стиле.

В связи с темой политической религии остается выяснить еще один вопрос. Он затрагивает тему иррационализма, который часто упоминается как в ходе обсуждения фашизма в целом, так и в более узком контексте, например, когда говорится о том, что культура фашизма намеренно и эксплицитно утверждала примат мифологического мышления, с чем также связано определение фашизма как политической религии. Здесь я хотел бы особо подчеркнуть, что признание иррациональности и мифологичности культуры фашизма не означает отрицания того, что у фашизма (и в смысле структуры, и в смысле конкретного проявления фашизма как организации и институции) была своя рациональность.

«В этой связи, — писал я в 1974 году, — следует отметить, что иррационализм фашистской идеологии был вовсе не проявлением слепых инстинктов, а следствием рационального обесценивания разума как протагониста истории и политики». Точно так же и его массовая политика, с ее акцентами на ритуалах и символах, была не только проявлением мифологического мышления, но и следствием «рационального использования иррационального». Касательно иррациональности культуры фашизма следует не забывать и о том, что ее сочетавшиеся с рациональностью организации и институции мифы были политически эффективны. Организация и институция определяют нормы рационального, формализованного и направляемого к достижению целей поведения. Если бы организация и институция фашизма не были рациональны, не будучи партией и режимом, не став идеологией современного государства, фашизм, возможно, так и оставался бы на периферии итальянской политической культуры на грани интеллектуального элитизма или маргинализованного сектантства. Как и в других организованных религиях, в фашизме — понимаемом и как форма тоталитаризма, и как политическая религия — миф и организация, иррациональность и рациональность неразрывно увязаны.

Естественно, если счесть понятие религии применимым исключительно к явлениям, относимым к области божественного, проблема политической религии автоматически оказывается нерелевантной попросту как несуществующая. Но даже если бы единогласным решением всех ученых можно было бы запретить использование понятия политической религии в анализе политических движений, с явлением сакрализации политики все равно пришлось бы иметь дело. Это измерение всякий раз требует определения, когда оно проявляется в идеологии, организации и активной политике какого-либо движения или режима. Естественно, можно отрицать и само существование явления сакрализации политики как особой формы проявления человеческого опыта священного, но по моему мнению, это неизбежно повлечет за собой сильнейшее искажение нашего понимания современной истории и искусственность удаления важнейшего элемента ее недавнего прошлого, ее настоящего и, вероятно, ее ближайшего будущего.

Источник: Gentile E. Fascism, Totalitarianism and Political Religion: Definitions and Critical Reflections on Criticism of an Interpretation // Totalitarian Movements and Political Religions. Vol. 5. No. 3. Winter 2004. P. 326–375.