Диссидентская память о холокосте в СССР

Доклад историка, сотрудника архива «Международного Мемориала» Алексея Макарова на конференции «Память о холокосте в современной Европе: Общее и разделяющее» (Москва, «Международный Мемориал», 25–26 сентября 2013 года).

Мой доклад посвящен неофициальной памяти о холокосте в СССР. Для начала я хочу задать хронологические и географические рамки. Это условно от конца войны, то есть от 1945 года, до перестройки. Географически я охвачу пять мест: Бабий Яр, Минское гетто, Понары (место расстрелов под Вильнюсом), Румбула (место расстрелов под Ригой) и 9-й форт в Каунасе. Сначала я хотел бы сказать о функциях и формах памяти о холокосте, которых было несколько. Семейная память, которая для крупных мест не могла быть реализована (там, где расстреляны десятки тысяч), но реализовывалась в небольших местечках в виде памятников на еврейских кладбищах, куда никто чужой, читающий на идише, не заходит, никто не проверит, что именно написано: «мирные советские граждане» или «жертвы холокоста». Второе — память общины, что довольно актуально для послевоенного периода, когда общины писали властям с просьбой о разрешении на установку памятника и проведение траурных мероприятий. Как правило, им отказывали, тем не менее, в Минске удалось в 1946 году поставить памятник в «Яме» с надписью на идише, что здесь погибли именно евреи. Третья форма существования памяти — память как чужая боль. Это, например, память украинских шестидесятников, которые разделяли память евреев о холокосте. Самый известный эпизод — неофициальный митинг 1966 года в Бабьем Яру, на котором выступили представители украинской интеллигенции. Более того, они пригласили целую делегацию из Москвы, включая как известных диссидентов вроде Петра Якира, так и группу писателей, например Феликса Светова и других. Отдельно надо сказать о Литве, там ситуация более интересная: в литовском национальном движении памяти о холокосте не было, а была в 1976 году статья Томаса Венцловы, которая получила очень резкий ответ в литовской самиздатовской периодике: что ты опять вспоминаешь о евреях? На что, в свою очередь, был написан ответ еще одним литовским диссидентом.

Четвертый вид памяти — память как способ самоидентификации: то, что мои родные были уничтожены, заставляет меня помнить, что я еврей. Принимало это разные формы: в Киеве некоторые еврейские свадьбы обязательно ехали в Бабий Яр возлагать цветы, как иные возлагают в ходе свадьбы цветы к Вечному огню. Одна рижская еврейка писала, что для нее место расстрела — кусочек еврейского государства, с которым себя можно было ассоциировать.

Пятая форма — места памяти как точка встречи. В Бабий Яр приезжали делегации из Одессы, Свердловска, Москвы и других городов. Еврейские активисты из разных точек СССР именно на этих мероприятиях могли пересечься.

Шестое — место памяти как место для акции. По сути, как это ни цинично звучит, Бабий Яр был самым еврейским местом в городе. Если нужно было провести акцию памяти жертв Варшавского гетто или акцию памяти израильских спортсменов, убитых на Олимпиаде в Мюнхене, шли туда.

Кто был акторами памяти? Тут сложный вопрос, который нужно выяснять. Акторы памяти в Прибалтике — это, в основном, подпольщики из гетто, которые после войны активно продвигали идею об установке памятника. В Минске это группа из трех человек, ветеранов войны, которых подвергали репрессиям за проведение неофициальных митингов. Уже упомянутые шестидесятники, прежде всего, на Украине. Участники еврейского национального движения, но тут тоже все сложно: обычно их делят на «отказников» (или «политиков»), которые хотели уехать, и «культурников», которые желали возрождения еврейской культуры здесь. По одним утверждениям, в Бабий Яр «отказники» не ходили, но, с другой стороны, большая часть ходивших в итоге эмигрировала. Так что вопросы соотношения этих групп внутри еврейского национального движения и их активности в процессе сохранения памяти еще требуют выяснения.

Теперь я хочу остановиться на столкновениях официальной и неофициальной памяти. Об официальной памяти есть много исследований, как, например, публикация работы о Варшавском гетто в начале 1960-х годов. Столкновение это довольно интересно, я сначала приведу конкретный пример, а потом на его основе покажу, как этот механизм работал. Итак, официальная и неофициальная память о Бабьем Яре. У нас есть два человека, которые, условно говоря, пережили Бабий Яр (их было больше, сейчас я говорю о двух): Дина Проничева, избежавшая расстрела, она была на неофициальном митинге 1966 года, и заключенный концлагеря для военнопленных Давыдов, бывший сотрудник НКВД, который в 1969 году был свидетелем на суде над Борисом Кочубиевским, произнесшим речь на неофициальном митинге в Бабьем Яру. Неофициальная память говорит: тут лежат евреи, которые убиты только за то, что они евреи, об этом нужно помнить, а официальная память призывает в помощники узника концлагеря.

Этот механизм работал очень интересно. В 1966 году прошел большой неофициальный митинг. Что думает власть? Надо перехватить инициативу! И с 1968 года начинают проводиться официальные митинги в Бабьем Яру. Они контролируются, на них выступают «правильные» люди, а евреи либо удерживаются на квартирах, либо им просто не дают выступить. В Киеве была отдельная проблема советской власти, потому что это туристический город, и туристы спрашивали, почему нет памятника в Бабьем Яру (он был установлен только в 1976 году) и можно ли вообще туда поехать возложить цветы. В 1974 году почти 100 евреев из разных городов написали письмо в ЦК КПСС с просьбой об установке памятника, они готовы были собрать средства. Что думает советская власть? Надо перехватить инициативу для исключения сионистской пропаганды! И в 1976 году был официально установлен памятник. «Сионистская пропаганда» не прекращается — потому что по-прежнему советская власть не дает евреям класть цветы и писать надписи на идише, иврите и т.д. Что нужно сделать? Ответный пропагандистский материал! В 1981 году снимается фильм «Бабий Яр — уроки истории», который, кстати, был перемонтирован (автора сценария уволили и всё сделали заново), а его автор Александр Шлаен в годы перестройки возглавил Фонд памяти Бабьего Яра. Таким образом, неофициальная память все время подталкивала советскую власть к каким-то ответным действиям.

Формы памяти. Памятники, самые разные, где-то успешные, как в Минске, где-то не очень, как памятник с шестиконечной звездой, которую обрезали до пятиконечной в Невеле, а в Одессе группу евреев вообще арестовали в конце 1940-х за попытку собрать деньги на памятник. Акции, прежде всего, митинги с возложением венков и цветов. Искусство я не рассматриваю, это отдельная большая тема, про которую много уже написано. Музеев почти нигде не было, Еврейский музей в Вильнюсе закрыли в 1949 году, и можно вспомнить общий музей в Минске, где произошла довольно нашумевшая история с якобы неизвестной партизанкой, имя которой подписали только уже в 2000-е годы, потому что раньше было неудобно писать, что она еврейка. Наконец, документирование — кроме документального романа «Бабий Яр» Анатолия Кузнецова, это, например, повесть о Жанисе Липке, спасавшем евреев в Риге (все выходило в самиздате), это исследование о гибели Одесского гетто и также это фиксирование информации о неофициальных акциях, отчеты о митингах в Бабьем Яру и Румбуле. На этом я закончу, спасибо.

Источник: Уроки истории. XX век